— Давай, давай, — отмахнулся от него Зверев, предвкушая давно забытый аромат из своего детства, скинул на скамью шапку, снял ферязь, стянул сапоги и прошелся из угла в угол, наслаждаясь прикосновением к ступням мягкого щекочущего ворса. Вот уже месяц его ноги дышали свежим воздухом только пару минут в сутки, когда он перематывал портянки, предварительно, вместо помывки, немного потопчась по снегу. Лучшее средство, если верить Лютобору, от грибков, простуды и чесотки. Баня да молитва — и те хуже действуют. — Никита! Белье чистое достань. И себе тоже, мыться все будем.
В дверь постучали и, не дожидаясь отклика, отворили. Внутрь кошачьей походкой скользнула широкобедрая раскосая смуглянка в овчинной накидке. Впрочем, накидка тут же, словно сама собой, скользнула на пол, обнажив покатые плечи и пышную грудь, подернутые лишь тонкой шелковой пеленой и украшенные множеством сверкающих бус.
Однако красота невольницы ничуть не тронула чувств Андрея Зверева — уж очень сильно всколыхнул в нем детские воспоминания тонкий горьковатый аромат, который струился из медной чеканной корзинки в руке гостьи. Выписывая бедрами широкие восьмерки, она прошла к столу… Но опустилась рядом с ним на колени, поставила «корзинку» на пол, ловким движением извлекла из нее чашечку размером в два наперстка с толстыми стенками, поставила на ладонь блюдечко, водрузила сверху чашку, быстрыми круговыми движениями перемешала джезвой раскаленный песок, что заполнял медную емкость, подняла и тончайшей струйкой наполнила чашку пронзительно-черным напитком.
Теперь запах кофе наполнил комнату до краев, проник в самые потаенные уголки. Андрей, мысленно удивившись жадности хозяина — это ж надо столь крохотные чашки для кофе подавать! — приподнял блюдечко, примостился на край стола, поднес угощение к губам, сделал пару глоточков… И тут же понял, что чашка слишком велика. После первого же глотка сердце застучало, как у перепуганного зайчонка, после второго по жилам словно потек огонь и его бросило в жар. После третьего голова закружилась, как после кубка крепкого вина.
Нет, родного дома ему вспомнить не удалось. В двадцать первом веке он не пробовал ничего подобного!
Четвертый глоток, от которого зашумело в ушах, оказался последним. Головокружение прошло. Князь ощутил необычайную ясность в мыслях, легкость в движениях и желание раздеться и выйти во двор, чтобы обтереться снегом и тем хоть как-то избавиться от жары. Невольница же шуршала в ящике с песком, ухаживая за джезвой, словно за ребенком: сдвигала с места на место, постоянно подсыпала к стенкам песок, водила над ним ладонью, что-то отгребала, куда-то добавляла свежий. Андрей протянул чашку. Девушка на миг глянула ему в глаза, словно колеблясь, потом налила еще.
Зверев выпил залпом — и покачнулся. Горечь ударила в нос, прокатилась по горлу. Слух обострился необычайно, глаза различали каждую ниточку шелкового рисунка на противоположной стене, движения холопов казались вялыми и замедленными. Но мысли становились все более тягучими, и Андрей понял: еще наперсток, и он просто упадет, пьяный в стельку. Рука привычно нашарила монетку. Он кинул новгородку невольнице, кивнул. Девушка бесшумно поднялась, осторожно забрала чашку и мягкими, плавными кошачьими движениями скрылась за дверью. Или это после кофе так мерещилось?
К счастью, вместо невольницы в покои тут же заглянул Козелло, приторно улыбнулся:
— Вода готова, княже. Дозволь проводить.
«Мыльней» оказался сарайчик-мазанка в конце дома, выложенный изнутри, по полу и стенам гладкими плитами песчаника, с потолком из осиновых досок. Посреди этого благолепия стояла, полуврытая в землю, бочка почти в косую сажень диаметром, накрытая простыней. Здесь Андрея встретили три невольницы, одетые и вовсе в одни бусы. Пока князь размышлял, каким образом повежливее отказаться от их услуг, девушки ловко и умело лишили его одежды, под руки помогли подняться по приставной лесенке и придержали, когда он провалился, ступив на простыню, по грудь в прохладную воду.
Вода плотно прижала ткань к телу, скрадывая ощущение холода, быстро намокла и опала — но тело уже успело привыкнуть к температуре.
— Сделать теплее, господин? — спросила одна из рабынь.
— Да, — кивнул Андрей, откидываясь на край бочки за спиной и расправляя руки.
Невольницы поднесли и опрокинули внутрь ведро кипятка, потом еще и еще. Потом предупредили:
— Ты можешь обжечься, господин… Мы не можем наливать еще.
Вода и вправду была весьма горячей, но князь привык париться при куда большем жаре.
— Еще пару ведер добавьте, и хватит… — разрешил он.
— Ты можешь обжечься, господин, — заладила свое невольница.
— Кипятка, что ли, больше нет? — сообразил Андрей, усмехнулся и нырнул в бочку с головой, немного посидел внизу, отогреваясь, вынырнул назад: — Надеюсь, хоть мыло у вас не кончилось?
— Есть лавандовое, господин, розовое, жасминовое, лимонное, ореховое…
— Пусть будет лимонное, — решил Зверев, протягивая руку.
Но ему никто ничего не дал. Мылом невольницы покрыли свои ладони и принялись равномерными массирующими движениями намывать ему лицо, плечи, руки, голову. От их ласковых прикосновений Андрей сомлел, как пригревшийся на мартовском солнце кот, и потерял всякое желание протестовать. Когда верхняя часть тела была отмыта, девушки спрыгнули в бочку и продолжили столь же старательно оттирать от грязи остальное туловище. Звереву отчего-то пришло в голову, что при всех преимуществах душевых кабинок, в них предусмотрено далеко не все… И что в своем времени он никогда в жизни не попробовал бы такого кофе и не помылся бы с такой тщательностью.
И что его решимость не нарушать более супружеский долг подвергается жуткому, нестерпимому испытанию…
Спустя час, чистый, размякший, отогревшийся, в состоянии блаженной усталости, он лежал в тепле и уюте на постели, подумывая о том, чтобы задержаться здесь еще на пару дней. Отдохнуть, привести себя в порядок. Все же до Бахчисарая еще не меньше пяти дней пути. Он не встал, даже когда внутрь вошел переодетый в халат Козелло, еще у порога склонившийся в поклоне:
— Плов готов, княже. Велишь подать немедля?
— Медля! — зевнул Андрей. — Что-то замучили меня так, что даже есть лениво. Разве через час. Как раз холопы из бани вернутся.
— Как скажешь, господин.
— Постой! — приподнялся на локте Зверев. — Я еду к хану, в Крым. Как мыслишь, коли на Перекопских воротах пищали под сено спрятать, их не найдут? Там стража с пристрастием за всем следит или токмо подать подорожную собирает?
— Вроде как сильно не присматриваются, княже, — пожал плечами невольник. — Да токмо кто знает, как судьба усмехнется? Сани маленькие, пищали длинные да тяжелые. А ну, заметит кто из янычар? Они на ятаганы быстры. Враз по горлу полоснут, пока оправдаться сбираешься. Басурмане, они султанского слугу за смерть христианскую карать не станут. Коли решишься, княже, вы лучше в сумерках округ Перекопа, по льду сивашскому езжайте. Он ныне еще крепок, не провалится.[207] Ночью никто не заметит. А то ведь магометяне и за то, что на конях едешь, осерчать могут, и за то, что не кланяешься, и за то, что посмотришь прямо. А коли оружие найдут — так и вовсе страх чего учинят. Сивашем же обойти, потом степь еще дня три-четыре — езжай и езжай безбоязненно. Кочевья на тракте сарацины не ставят, селений тоже нет. Безводные здесь степи. И захочешь, а не обживешь.
— Безводные? — встрепенулся Андрей. — Как же они стада свои поят?
— Колодцы роют. Глубокие. Сажен по пятнадцать, как у нас во дворе. Ближе воды нет. А там, за Перекопом и все тридцать сажен колодцы встречаются. Коли стадо напоить, али путника проезжего, то воды хватит. На крепость же прочную, али селение с ремеслом из колодца, знамо, не начерпаешься. Пересохнет.
— Ясно, Козелло, это понятно… — В голове Андрея уже созрел первый пункт доклада. Безводная степь за Перекопом — это важно, коли рать большую в поход вести. Тысяч пятьдесят конницы колодцем никак не напоить. Да и людям наверняка не хватит. И то, что Перекопом по льду обойти можно — тоже при планировании набега пригодится. — Подожди…
Зверев нашел в сумке еще несколько монет и высыпал невольнику в ладонь.
— Благодарствую, княже, — склонил тот голову.
— На выкуп серебра еще не накопил? — поинтересовался Андрей. — Много не хватает?
— Зачем мне выкупаться, князь? — пожал плечами Козелло. — Деревню мою татары еще тогда сожгли, возвертаться некуда. Строиться, семью заводить стар я ужо ныне. Здесь же привык к месту, дело свое знаю. Фряг, наш хозяин, добр и сверх меры уроками не изводит. Снеди хватает, спим в тепле. Вот на татарских подворьях — это да, тяжко. Там полоняников вовсе за людей не считают. Кормят, как скот, держат там же, трудиться без сна и отдыха требуют, а коли ослабнешь, так режут без колебания и новых невольников берут. Караваны-то с полоном, что ни день, в Крым уходят. Здесь за них много серебра не просят. Вот и не жалеют басурмане свой скот двуногий. Года за три-четыре силы все высосут, ако пиявки болотные, да и в яму гнить бросают. Могут и живьем, случалось.
— Вот что, неси плов, что-то проголодался я за разговором, — вдруг решил Андрей. — Весь сон выветрился.
— Это верно, — обрадовался раб. — Коли с жару, так оно куда как вкуснее. Несу, княже, несу.
Дверь хлопнула, Андрей же прошел к пищалям, откинул край мешковины. Принесенные с улицы, толстые железные стволы покрылись изморозью и пока еще и не думали оттаивать. Каждый в полтора пуда весом и саженью длиной. Весомая штука. Если стража пожелает глянуть на сани — трудно не заметить.
Может, и впрямь вокруг стены по льду проскочить? Правда, когда дорога приведет его к южному берегу, к Бахчисараю, к окружающим столицу городам и замкам — пищали все равно придется прятать. Город — не постоялый двор в степи, на глазах десятков людей оружие незаметно к себе в комнату не пронести. И какая еще окажется, эта комната. И какая прислуга…