– Почему не жилец? – все равно не понял Зверев.
– Государю, чадо, ныне, как и тебе, пятнадцать лет сполнилось. Взрослый муж уже, воин. Ему в лихую годину во главе рати вставать положено, людей в сечу вести, словом своим одушевлять. В светелках да теремах ныне не спрячешь. Сам помысли, что сделает Иван наш, коли его и вправду к рати допустят, к боярам и князьям иным, что с Шуйскими не в ладах, к людям простым? Да при его-то ненависти к угнетателям своим – нечто удержится он, не укажет на них пальцем, не прикажет казнить немедля, род весь в корень не выкорчует? Один путь ныне для Шуйских себя и род свой спасти: извести государя вконец. Дабы не было кому кару за злодеяния былые на них обрушить…
– Все, боярин Петр, ступай в дом, – оборвал друга Лисьин. – И ты, Андрей. Упаси Господь, речи сии кто услышит.
Они втроем перешли в трапезную, где холопы как раз расставляли новое угощение.
– А вот чем я вас ныне, друзья, побалую… Намедни мы с сыном косолапого в лесу задавили. И солонины свеженькой с собой прихватили. Почитай, вчера по лесу бегала. Эй, дворня, кто тут есть?! Передайте холопам моим, пусть сумки условленные принесут!
– Если Великий князь умрет, – все думал о своем Зверев. – Кто тогда вместо него править станет? Шуйские?
– Не-ет, сынок, – усмехнулся Василий Ярославович. – Этакой вольницы им ужо никто не позволит – стол великокняжеский ухватить. Родичи у Ивана еще остались, что по крови. Двоюродный брат его, Владимир Старицкий. Отец Старицкого, Андрей, зело за стол московский побороться успел. К Новгороду отъехал, в поместья тамошние, да десять лет тому мятеж поднял. Поднял – да проиграл. А ныне сын изменника, так выходит, ближайший родственник государю – ему и правление перейдет. Шуйские, мыслю, уж давно с ним уговариваются, как наследство поделить, дабы обоим родам куски захваченные в зубах удержать. Владимиру – титул великокняжеский, Шуйским – власть не меньше нынешней. Они сговорятся, ибо обоим одного хочется. Государя нашего извести, да поскорее.
– Проклятье, отец! Вы так спокойно говорите об этом все, словно и не клялись Ивану в верности, Русь защищать не присягали!
– Оно верно, – кивнул боярин Катанин. – Да что поделать-то мы можем? Князь Друцкий ныне верно указал: худородные мы, ничего от нас не зависит. К государю нас никто и близко не допустит, ничего мы в Кремле поменять не способны, слушать нас не станут. А бузу поднимать – так чуть к дворцу подступись, Шуйские тут же Ивана зарежут да на нас всю вину и свалят. Дело известное! Посему пей пиво, боярин Андрей, да голову не кручинь. Все в руке Господа нашего, он беды не попустит.
– Что, так и оставим?
– То не наши хлопоты, друг, – вмешался в разговор Иван Кошкин. – Нам что князь Владимир Старицкий, что Иван Четвертый – все едино. Поместий нам лишних не дадут, тягла лишнего на нас не наложат. Все едино в ополчение, на службу государеву что ни год ходить станем, с басурманами да схизматиками биться, свои боевые за службу ратную получать. Не печалься, без войны жизнь твоя не останется, еще добудешь славы молодецкой. Эй, Терентий! Несите братчину нам, заждались други мои!
Возможно, для бояр разницы никакой и не имелось, кому достанется нынешним летом русский трон. Но вот для Андрея была – и немалая. Он не слыл отличником по истории, не мог перечислить всех правителей по именам. Но того, что в средневековой истории России маловато было правителей по имени Владимир, он помнил хорошо. В Киевской Руси один княжил, Креститель. Да, еще Мономах… Но царей с таким именем не было. Точно не было! А значит… Значит, история мира, в котором он находится, прямо сейчас, у него на глазах, уходит куда-то в сторону. Не будет царя Ивана Четвертого – не будет и его, Андреева, дома, школы, его мира. Вот почему зеркало Велеса упрямо не желает видеть настоящего будущего! Его действительно пока нет. Нет! И вернуться домой он не может, потому что некуда. Лютобор прав: некуда возвращаться. Его будущего не существует!
– Хватит кручиниться, боярин Андрей! – позвали гости. – Братчину лучше с нами выпей да песню спой. Не грусти, все, что ни делается – к лучшему!
Как раз в последнем Зверев был очень, очень сильно не уверен.
Новик хорошенько приложился к пиву, запил его кисловатым рейнским вином, придвинул лоток с заливной лосиной. Мысли его кипели, лихорадочно бились в поисках выхода из ловушки, но он ничего не мог придумать.
«Худородные»! И он – худородный. Повлиять ни на что не может. Даже когда рушится мир.
«Лютобор, – вспомнил Андрей. – С волхвом нужно посоветоваться. Может, чего подскажет?»
На улице стоял полдень – однако старик, многие свои обряды проводивший ночью, имел привычку покемарить и днем. Если повезет – можно попробовать войти в его сон.
– Отлучусь ненадолго, – допив кубок, поднялся из-за стола Зверев. – Настал момент такой.
Новик поднялся в свою светелку, снял сапоги, упал на застеленную ковром перину и закрыл глаза. Сосредоточился, избавляясь от волнений, останавливая мысли. Это упражнение они с волхвом делали уже несколько раз, и Зверев был уверен, что у него все получится. Полное расслабление, покой, отсутствие каких-либо движений, ощущений во всем теле. Ничего материального – только душа, невесомость, тишина. Потом – устремление вверх, к воображаемому свету. И когда внутри появляется ощущение тепла, можно тянуться к тому месту, какое тебя интересует.
В пещере колдуна, съежившись, сидела замотанная в платки девица. Лютобор мудрил у очага, размешивая в плошке коричневый бурлящий состав. Колдун не спал. Не повезло. Так, в бодром состоянии, с ним не поговорить.
Ворон громко каркнул, слетел со своего гнезда под потолком, уселся на плечо волхва. Снова каркнул.
– Тут кто-то есть? – Лютобор поднял голову, прищурился. Потом отставил плошку, снял с полки нитку с иглой. Удерживая за хвостик, вывесил перед собой, повторил вопрос: – Тут кто-то есть?
Андрей опустился вниз, толкнул иглу. Она закачалась. Волхв остановил иглу, снова спросил:
– Ты мертвый? Живой? А-а, ну, если живой – значит, это ты, чадо. Давно не появлялся. В отъезде?
Зверев качнул маятник.
– Тогда понятно… Спросить чего хочешь? Ну да, сам мог бы догадаться, зачем таким путем являешься… Снадобье нужно? Нет? Тогда заговор? Опять нет… Знаю, у тебя нет свечей. Наверное, глянуть в зеркало Велеса захотел?
Новик поколебался, потом качнул иглу.
– Ясно… На себя? Нет? Тогда на что же? Дай подумать… О будущем мы не раз говорили. Что, о будущем? Дальнем, близком? Понял, чадо, о близком. О родичах своих? Нет? О Руси, значит? Надо же, и правда о Руси. Что же тебя такое интересовать может? О Руси, о близком будущем… Что же тут быть такое может… О бедах русских хочешь узнать? Нет… О людях? Да. О знатных? Да. Уж не о Великом ли князе? Да-а?! – Волхв остановил иглу и спросил еще раз: – Ты хочешь узнать ближнее будущее Великого князя?
Маятник решительно закачался.
– Ну, коли нужда такая есть… – Лютобор убрал магический инструмент. – Вечером гляну и приду, расскажу. Ступай.
Андрей ощутил резкий толчок в грудь – и открыл глаза. Он был в светелке один. Из окна лился яркий свет. На улице все еще продолжался день.
– Надеюсь, это был не сон, – поднялся с постели новик. – Ладно, подождем ночи. А пока пойду, пива попью. Братчина у нас все же. И спится после хмельного крепче.
То, что сон будет вещим, Андрей понял, едва успел сомкнуть глаза. Новик так долго ждал ночи, что сразу понял: он спит. Спит – и подходит по дороге к распутью. На перекрестке трех дорог стоит камень, на камне надписи: «Направо пойдешь… Налево пойдешь… Прямо пойдешь…» После слова «пойдешь» буквы каждый раз расплывались в серой дымке.
В центре перекрестка сидел мальчишка и кидал в надпись камушки.
– Скажи, отрок, – поинтересовался у него Зверев, – почему конца надписи не видно? Что случится, если туда или сюда пойти?
– Да разве узнаешь то, – взрослым мужским голосом ответил мальчик, – пока до конца не доберешься?
– Как же тогда путь верный выбрать?
– А как на камне написано, так и выбирать. Хошь – налево, хошь – направо. А хошь – и прямо. Токмо гляди, не ошибись. Жизнью платить придется. О том и предупреждение.
– Какое предупреждение?
– Так ведь вот оно. Камень… – Мальчишка вытянул шею, вскочил, отряхнул руки: – Ладно, побегу. А то Лютобор сюда тащится. Опять ругаться будет.
Собеседник растаял в воздухе, а по левой дороге на перекресток вышел старый волхв.
– Здравствуй, Лютобор, – поклонился ему новик. – Ты настоящий али снишься?
– То не важно, – ответил старик, опершись на посох. – Важно, чего сказать хочу. Будущего у князя Великого нынешнего и нет совсем. Скачет уже смертушка его из древнего града Новгорода. Ныне с немногими сокольничими и конюшими отпустят его няньки на охоту близ села Коломенского. Там его убивцы встретят, числом ровно полста душегубов, да муке последней и предадут. Новый же князь, Владимир Старицкий, горевать о том сорок дней станет, прежде чем стол Московский, великокняжеский принять согласится. Коли о новом князе спросить хочешь, то ответа сразу не дам, бо жизнь у него будет долгая, и умрет он от твоей руки. А про нынешнего сказал тебе все.
Лютобор ударил посохом о землю, вызвав глухой гул, словно стоял на барабане, свернул на дорогу, обозначенную как «прямо», и неспешно растворился в воздухе через несколько шагов. Андрей зачесал в затылке и понял, что пора просыпаться. Ночь, оказывается, уже закончилась, в комнатенке начинало светлеть. Андрей вскочил, стремительно оделся, побежал в трапезную. Заснувших бояр холопы уже успели растащить по светелкам, но стол еще не разобрали. Новик, не зная, как лучше собрать своих новых друзей, схватил братчину и принялся лупить по ней медным кувшином. Грохот получился что надо – огромная чаша звучала не хуже колокола.
Через минуту в горницу примчались подворники, но перечить гостю не посмели. Еще через несколько – в помещен