зя дожимать, дабы не озлился. А со временем все расставлю на полочкам и найду способ обезопасить Феодору.
– А подобное боле не повторится… – истово продолжил великий князь. – Слово мое вам в том.
Судя по лицу Ивана Молодого, он тоже не поверил отцу и уже было собрался высказаться, но я его опередил:
– Не сомневаюсь в твоих словах, государь. Так оно и было. А княжну не ругай, не виноватое дите.
И быстро стрельнул взглядом на княжича, приказывая не буянить. Тот все понял верно и смиренно сказал отцу:
– Не гневайся государь. Как не верить тебе? А с гречанкой надобно решать. Не угомонится никак.
– Решим с сукой… – отмякнув лицом, пообещал Иван. – Ладно, по последней – и хватит с хмельным. Дел накопилась прорва. А пожалуй, соберу-ка я думу. Заодно и отвлечемся от дурных мыслей. Но пока о случившемся никому. Дело семейное, в семье и останется. Поняли?
Пока суд да дело, мы еще немного выпили, после чего я испросил разрешения перевезти Феодору ко мне домой. Иван Молодой не возражал, но его отец, великий князь, встал было на дыбы, даже успел обвинить меня в недоверии. Правда, быстро угомонился, когда Август категорически заявил, что полного излечения он сможет добиться только при нахождении ее у нас. Племяша Федора нам не отдали, оставили в дворце, под присмотром княжича и его личных дружинников.
Феодору скрытно переправили в закрытом возке и поместили в отдельных покоях, с доступом туда только для меня, Августа и Лизетт, которая так и не покинула свою госпожу и уже полностью обрусела, даже выучилась болтать на русском, как на своем родном. А местному персоналу запретил и близко подходить.
Когда вся суета закончилась, я присел рядом с Феодорой на краешек кровати.
– Ну ничего, Федюнюшка, не кручинься, воробушек. Переживем и это…
– Никуда не денемся, тятенька… – Федька скривилась и быстро села, ловко подбив подушку себе под спину.
– Куда… а ну ляг назад… – Я слегка подохренел от такой-то метаморфозы. Еще мгновение назад умирала, разговаривать напрочь отказывалась, только страдальчески хрипела, а тут…
– Есть хочу! – хищно заявила Федька, пропустив мои увещевания мимо ушей. – Бульончика из рябчиков крепкого да расстегайчиков горячих, чтоб жаром пыхали, тока из печи. И солодкого! Печенья в меду али еще чего подобного. О! Пусть Себастьянка миндальных пирожных сотворит немедля!
– Это что за нахрен?.. – Я растерянно оглянулся на Августа и Лизетт.
Камеристка и лекарь немедленно состроили виноватые рожи и быстренько отступили к двери.
И вот тут до меня наконец дошел смысл происходящего.
– Ах вы лиходеи… Да я вас, поганцев, поголовно перепорю, невзирая на лица…
– Тише, тише, тятя… – Феодора ухватила меня за руку. – Невиноватые они…
– Так тебя не травили, выходит?
– Травили… – мрачно кивнула дочь. – Еще как. Только я дура, что ли, взаправду травиться? Давно подозревала змею ту мелкую. То она как гадюка шипела, а тут вдруг дружиться наладилась, хоть в уста целуй. И глаза у ней бегали, когда питье принесла. Ну я того порошка, что мне Август оставил, сыпанула в кувшин, а как осадок белый выпал, сразу поняла, что отрава. Ну и пришлось изображать…
Август довольно закивал.
– Верное средство для проявления ядов. Сам составлял. Почти на все действует.
Я погрозил ему кулаком и поинтересовался у Федьки:
– А муж?
– Ваня знает… – Феодора улыбнулась. – И меня поддержал.
– Ястри вас в печенку… – Я невольно выругался с доброй толикой восхищения. Нет, а хорошо ведь сыграли, ироды… За чадо свое не говорю, она с детства лицедейка отменная, а вот от Ивана не ожидал. Ей-ей, не ожидал. Даже я ничего не заподозрил. А как изображал, стервец! Ну молодцы, молодцы, ничего не скажешь. И медикус подыграл как следует. Понятное дело, просто поднять шум при обнаружении яда было проще, но так для отравителей и организаторов все обойдется гораздо серьезнее.
– Давно пора было Ленку от двора удалять, – продолжила Феодора. – Взрослеет сучка, плоть от плоти матери своей. Такая же сволочная и темная. Понимала, что государь души в ней не чает, и придумала нянькой своей прикрыться. А ту небось уже давно на тот свет отправили. Да и мамаша ейная, тварь греческая, никак угомониться не может. Подметные письма рассылает, мол, подсунули государю безродную девку, и дитя подменили латинянином. А как в возраст войдет, всю Русь, мол, перекрестят. Бредятина, а на народишко действует. Да и сторонников ее еще немало при дворе осталось. Старица бдит, вовремя крамолу изводит, но до всех добраться не может. Так я доберусь! Пришло времечко!
Феодора потрясла крепко сжатым кулачком.
– Верю… – Я погладил ее по голове. – Ладно, мне ко двору пора, так что давай быстро обговорим, чем тебе помочь надобно.
После разговора с дочерью я позаботился о режиме секретности, дабы сохранить тайну Феодоры, а потом отправился переодеваться для присутствия на заседании боярской думы. Да, черт бы побрал это Средневековье: для каждого случая переоблачаться приходится. Иначе невместно. И Русь тоже не исключение.
Быстро переоделся в парадный вариант, прихватил посох, и оружие не забыл, все честь по чести: сабля, кинжал, засапожник; и даже пистоли сунул за кушак. Не помешают, государевы палаты еще то змеиное кубло, что угодно может случиться. А потом в сопровождении эскорта из оруженосцев и десятка дружинников отправился решать государственные дела.
Заседание еще не началось, государь запаздывал, и все тусовались в «предбаннике», просторной комнате перед тронным залом.
Состав думы почти не изменился с моего первого визита. Все те же лица, только Старица добавился, да еще воевода князь Холмский, который в прошлый раз отсутствовал, воевал кого-то.
Все бояре со мной раскланялись: те, что помладше, с которыми я дело уже имел, – более дружелюбно, те, что постарше, – более сухо, с оттенком чванливости, но едва заметным. Чай, не дураки открыто на зятя самого государя рычать.
Но первым подошел именно Холмский.
– Здрав буди, князь! – приветливо протрубил своим зычным голосищем воевода. – Слыхал я, знатно ты гостей незваных угостил в своей вотчине.
– И тебе, княже, здравствовать, – не чинясь, без гонора, ответил я. – Было дело такое. Встретил и приветил, вот только проводить не довелось.
– Ярославский грит – добрая сеча была! – Князь одобрительно покивал. – И твои ратники, те, что фряжскому строю обучены, справно бились. Покажешь? Я уж всяких разных повидал, но все больше вражьих, в бою. А тут будет любопытно глянуть, как говорится, изнутри, с толком да расстановкой.
– Отчего не показать. – Я улыбнулся. – Через седмицу прибудут, устрою специально для тебя учение, чтобы показали все, что умеют.
Воевода мне понравился. Эдакий суровый с виду мужик, но приятный в общении, открытый. Голос как у дьякона из церковного хора, борода холеная, морда кирпичом, красная, да и сам немаленький. Тоже при сабле и булаве, видимо, знаке своем воеводском.
Мы с ним вполне по-дружески поболтали и разошлись с обещанием погостить друг у друга. Старица ко мне не подходил, но знаком дал понять, что обязательно увидимся позже.
А потом появился сухонький старец с посохом, грюкнул им об пол и пригласил всех в тронный зал.
Иван Васильевич, который Третий, великий князь всея Руси, уже сидел на троне – покрытом резной костью и золотыми пластинами массивном величественном сооружении. В царском облачении, то есть в бармах, при большом наперсном кресте едва не на всю грудь размером, при державе с посохом и в шапке Мономаховой. Которая, как я уже говорил, совсем не похожа на ту, что дошла до наших дней. Рядом с ним как соправитель сидел Иван Молодой, тоже в парадном облачении, но не таком пышном. И на кресле попроще.
Устало хмурясь, великий князь дал знак рассаживаться. Я уже знал, что бояре сидят по лавкам по обе стороны от государя согласно своему роду, заслугам и благоволению государя, строго по своим местам, за которые готовы друг другу рвать глотку. Поэтому слегка помедлил, ожидая, куда определят меня. Но особо не переживал. Куда-то да определят. Хочется надеяться, что не с самого краю. А вообще, плевать. Сам факт того, что латинянина допустили в святая святых – уже беспрецедентный факт и великая милость.
Но ждать почти не пришлось, тот же старец с поклоном отвел меня к отдельному креслу, по левую сторону от трона, но чуть поодаль, не так близко, как сидел Иван Молодой.
«Эвона как… – подивился я про себя. – Это уже вовсе милость из милостей. Что, бородатые, волками смотрите? Плевал я на вас с высокой колокольни. То ли еще будет…»
Иван сам прочитал молитву, бояре в унисон ее повторили, а потом дружно закрестились. И на меня не забывали зыркать, мол, а ты, фрязин, что делать будешь? Я хотел из хулиганства тоже осенить себя крестным знамением, но на латинский манер, однако передумал и воздержался. Такими вещами не шутят. Живо можно все милости растерять да врагов смертных нажить.
Очень неожиданно я оказался центром внимания в думе. Для начала великий князь приказал рассказать, как получилось с ганзейцами. Пришлось ответствовать. Сухо описал битву на море, а потом и сухопутное сражение. Особенно не расписывал, потому что как в первом случае, как и во втором со мной были русичи, которые уже успели в подробностях доложить по инстанции. Отдельно сообщил, тоже вкратце, что будет предпринято в ответ со стороны Наварры. А вот планам ганзейцев уделил гораздо больше внимания.
– У нас с данами договор… – заметил Иван. – Думаешь, осмелятся нарушить? Пока подобного замечено не было. Хотя да, купцам стеснение уже начали чинить.
– Не думаю, что король пойдет войной на Русь, – отрицательно покачал я головой. – Ганза в Дании уже не так сильна, чтобы заставить его. Но лично он у торгашей в долгах по самые уши, так что озаботиться все равно не мешает.
– Литовское княжество может поддержать… – подсказал боярин Щеня-Патрикеев. – Они его и так склоняют. Али к ливонцам склонится.