Гасконцы поспешили скрыть досаду на лицах. Первое время они пытались доминировать над ломбардцем, но тот быстро поставил их на место, даже без конфликтов, на которые гасконцы как раз и рассчитывали.
Я поощрительно кивнул. Луиджи в который раз доказал свой ум. Ну что же… думаю, после Казани посвящу парня в рыцарское звание. Заслужил.
Засиживаться не стал: выпив еще пару бокалов, отправился в спальню. Александра была одна и уже спала, свернувшись калачиком под одеялом.
Едва лег, как она прижалась ко мне и жарко зашептала на ухо:
– Рассказывай давай. Чего неладного случилось?
– С чего ты взяла? – Я сильно удивился такой проницательности. Специально не хотел расстраивать жену, ни словом, ни делом не выказал, даже караулы приказал удвоить только после того, как она удалилась к себе в покои. Н-да… а верно говорят, что любящее женское сердце не обманешь.
– Я же чувству-у-ю! – жалобно протянула Александра. – Сам не свой, как вернулся. И Феодора с Забавой подметили. Не расскажешь – обижусь, так и знай.
– Пустяки, воробушек… – Я быстро рассказал ей лайт-версию случившегося.
– Все правильно сделал! – Дослушав, Александра сделала быстрый и категорический вывод. – Батя подуется – и простит. Токмо ежели спрашивать будет, скажешь, что перво-наперво чинил отпор покушению на его честь. Понял? Ну все, все, куды полез, теперича спать, надобно отдохнуть перед завтрем…
Проснувшись, я первым делом приказал личному составу изображать скорые сборы в дорогу. Именно изображать, а не собираться, для того чтобы русы прониклись. Едва отправился завтракать, как заявилась боярская делегация в лице Старицы и прочих моих знакомцев из думы: Щени-Патрикеева, Ховрина, Оболенского, Телятевского и Бересень-Беклемишева.
Естественно, делегацию никто не впустил, на этот счет я отдал совершенно ясные распоряжения еще вчера. Неспешно позавтракал, затем долго переодевался и только после этого приказал проводить русичей к себе в кабинет.
И, сидя в кресле, как на троне, при всех своих немалых регалиях и парадном виде, принял скучающий отстраненно-безразличный вид.
Началось все так, как я примерно прогнозировал. Бояре ввалились без поклона, с суровыми мордами, а потом Щеня-Патрикеев, порыкивая голосом, сообщил, что государь всея Руси, Иван Васильевич, который под номером третьим, шибко гневается на оного князя Двинского за учиненное безобразие в государевых палатах и предписывает ему сидеть невылазно на подворье, а буде тот повиниться захочет, пусть подаст челобитную установленным образом и ждет милостивого решения государя до тех самых пор, как оно последует.
После чего бояре застыли, всем своим видом показывая, что подавать челобитную с повинной пришло самое время.
Призванный для такого случая Фен все исправно перевел, я выждал слегка, а потом очень сухо, на французском языке сообщил китайцу:
– Переведи им, что граф божьей милостью Жан Арманьяк, шестой этого имени, великий посланник короля Наварры, ни о каком князе Двинском уже не ведает, а челобитную подавать об учиненных ему обидах при дворе великого князя Ивана будет своему государю. К коему немедленно отбудет, ежели не последует сообразная сатисфакция в установленное время, то бишь сегодня до вечера. А ежели кто посланнику будет чинить препоны к возвращению, то сие непотребство будет расценено как объявление войны, не менее и не более.
А затем еще язвительно добавил, что в цивилизованных Европах при государевых дворах не принято чинить обиды гостям, тем более оскорблять их поносно прямо на глазах оных государей. А ежели у русов так принято, то очень скоро все европейские монархи об этом узнают, с соответствующими выводами.
Фен невозмутимо слово в слово все отбарабанил. Китаец уже на диво навострился болтать по-русски, даже московский говор перенял.
У бояр глаза на лоб полезли от такой наглости. Чувствовалось, что я их сильно разозлил, а еще больше озадачил.
А я строил каменную морду, стараясь не выказывать никаких эмоций. Хотя самому было сильно интересно, что приберегли бояре в качестве козырей, а в том, что они есть, я ничуть не сомневался. Русы – прямые наследники византийского изощренного великомудрия.
– А что за… – Телятевский подал знак кому-то за своей спиной. Тут же в кабинет бочком протиснулся дюжий ратник с большим мешком в руках, для чего-то бережно подстелил на пол ряднинку, а потом… а потом стал аккуратно выкладывать из мешка на нее человеческие головы. Бритые, широкоскулые, с азиатскими чертами лица – общим числом десять штук. Одну из них, с рваным шрамом на щеке, я опознал, видел ее еще прикрепленной к шее одного из ближников Мухаммеда-Эмина. Правда, отчего-то на всех головах просматривались разные увечья, словно их оттяпали после боя, а не рукой палача. Очень интересно… Не давались в руки?
Боярин невозмутимо продолжил:
– А что до обидчиков твоих, оные уже покараны волей государя – все челядники оного Мухаммеда, ибо истинные виновники смуты. Тако же государь всея Руси требует наказать участников с твоей стороны, но по твоему же разумению.
«Эвона с каких козырей зашли… – подивился я про себя. – Видишь, как завернули. Мол, тем головы с плеч, а ты просто поругай своих, но том и сладится дело».
Но удивление не выказал и сухо заметил:
– Все сие похвально, однако не хватает еще двух голов. Сами знаете чьих.
Бояре вытаращили на меня глаза. Чувствовалось, что они сильно удивлены такой наглости. Один Старица никакого удивления не выказывал. Как стоял с каменной мордой, так и продолжал стоять. Разве что кивнул слегка, словно сам себе что-то подтверждая.
Я еще помедлил слегка, а потом перешел на русский язык и презрительным тоном процедил:
– Вы что, думаете, я свою честь защищал? Не-эт, не свою, государя в первую очередь. Не меня оные татарове оскорбили, а государя своими предерзкими делами. Где это видано, чтобы шавка подзаборная на хозяина да его гостей лаяла? Ее дело – сапоги хозяйские лизать, смиренно костей с хозяйского стола поджидая. Что той Казани, а что Руси?
– Не так все просто, князь… – сурово и немного пристыженно буркнул Щеня-Патрикеев. – Тебе пока не понять. Не скоро запрягается, но быстро… Да что там… Вот скажи… знаем, ты при дворах многих государей бывал. Там тоже головы рубил сплеча?
– При самих дворах не доводилось… – честно ответил я. – А вот за забором бывало частенько. Но так явно, в присутствии помазанников божьих, никто и никогда не смел меня оскорблять.
– Дык никто противного и не молвит… – встрял Оболенский. – Была обида, государь сам все видел и дерзностников наказал. Но и ты не прав, поспешил ведь. Опередил государя. Скажешь, нет?
– Не скажу… – признал я.
Бояре стали обрадованно переглядываться.
– Там это, Мухаммедка прислал своего советника ближайшего Ису – виниться и отдариваться за себя… – как бы невзначай бросил Ховрин. – Ждет за забором оный.
– Отдариваться прислал? – переспросил я. А потом обернулся к фон Штирлицу и приказал: – Взять того посыльного да в гузно ему те дары запихать! А потом гнать поганой метлой! Исполнять…
Пунктуальный шваб поклонился и педантично переспросил:
– Все до единого те дары запихивать? Я там видел, коней привели. А как с ними быть?
Фен машинально перевел весь наш разговор русам.
Бояре опешили и дружно загомонили:
– Э-э-э… зачем в гузно?..
– Не спеши, княже…
– Да что ж ты творишь?..
– Дык принято у нас так, виновному отдариваться. А ты евойному ближнему родичу руку отсек…
– Етить, мля…
– Хрен с ним, с Исой тем. Там это… – неожиданно вступил в разговор Старица. – Государь от такой смуты слег. От переживаний.
– Как слег?
– Так… Лежит, не ест и не пьет со вчерашнего. Едва разговаривает. Исповедоваться уже собрался, за отцом Валерианом послали…
Бояре мрачно закивали.
Тут настал мой черед опешить. Твою мать! Куда Ивану Васильевичу помирать, нужен еще Руси такой государь!.. Рано Ивану Молодому править. Пусть наберется опыта поболе. Ну да, все сходится. То-то он последние дни нездорово выглядел.
И в сердцах рявкнул:
– Да что ж вы молчали, ироды! Где тот окаянный Август? Живо ко мне его. Ко двору поедем. Хрен с вами, повинюсь, тока пусть пропустят…
Бояре поупирались – мол, надо сначала государя уведомить, – а потом сдались.
Через час я уже был в палатах у великого князя. А по пути узнал еще одну новость. Оказалось, челядников Мухаммеда порешили самосудом, сразу после того, как я ушел. Те самые люди, что были на пиру. Попросту забили чем под руку попало. Самого Мухаммеда-Эмина и его брата едва рынды успели увести. И от такого самоуправства Иван еще больше разъярился. Н-да… дурной пример заразителен. Но все равно ладно получилось. Теперь неповадно им будет даже лишнее слово молвить.
Иван лежал на кровати в маленькой темной каморке. Щеки у князя запали, весь бледный, черты заострились – в общем, краше в гроб кладут.
Увидев меня, зло отвернулся и пробормотал:
– Чего пришел? Уходи!
– Государь… – Я повинно опустил голову. – Чего уж тут… Виноват, исправлюсь. Дозволь, лекарь тебя посмотрит…
– Со свету меня сживете… – делая вид, что не слышит, продолжил бухтеть Иван Васильевич. – Ироды, супостаты! Кажный норовит… Это же надо было такую подлость сотворить… Ишь, гонор показывает. Что бы сказал королус Наваринский, ежели бы ты такое при нем отчебучил?
– Государь…
– Молчи! – Иван прихлопнул ладонью по одеялу. – А я для чего? Подождать ты не мог? Не-эт, надо смуту развести! Думаешь, я не знаю, с чьего почина мне все уши прожужжали, что надо Мухаммедку убирать, а с Казанью окончательно решать? Думаешь, сам не понимаю, что он пустой, дурной человек и сразу же предаст? Самым умным себя считаешь?
– Виноват… – покаянно молвил я. А сам слегка насторожился. Что-то в голосе Ивана поубавилось страдания. И выглядеть каким-то чудом стал значительно лучше. Прямо ожил…
– Ладно, чего уж тут… Прощаю, но ежели еще раз!.. – Великий князь погрозил мне кулаком. – Не пощажу! – А потом бодро вскочил с постели и зашагал по комнате. – Да, не годится Мухаммедка. Но по-другому пока нельзя…