Нашел взглядом в полумраке Ивана и сдержанно поклонился ему.
– Исполать тебе, государь…
Княжич подскочил и крепко обнял меня.
– Иван Иваныч, как же это… Уж не чаял увидеть тебя живым…
Воеводы мазнули по нему осуждающими взглядами и разом загомонили, изображая радость. Но выглядела она натужной, не особо искренней. Видимо, решили, что уже восстановили полное влияние на княжича, а тут такой облом. Понимаю, понимаю, но хрен вам по всей морде – подыхать я не собираюсь. Потерпите еще немного.
У татарских царевичей Мухаммеда-Эмина и Абдула-Латифа, что тоже присутствовали в шатре, так вообще рожи скривились, словно им в зад кол забили. А этим вообще хрен на всю морду. Пусть скажут спасибо, что просто замечаю.
Иван зло зыркнул на соратников, подвел меня к своему креслу и почти насильно усадил.
– Присядь, Иван Иваныч, грят, что бусурмене посекли тебя крепко.
– Врут… – коротко ответил я. – Жив и здоров.
– Ну рассказывай, рассказывай… – потребовал княжич. – Как удалось бежать-то?
– Ничего особенного. Тех, кто помешать пытался, – посек, спрыгнул со стены в ров с водой, выполз к своим, вот и все.
– А башня, башня-то – тоже твоих рук дело?
– Не моих… – твердо ответил я. – Но знаю кто. Со мной пробивался плененный тверской ратник, Степан Помысел. Крепко бился, но посекли его, дальше не смог идти, вот он по своему желанию остался и подпалил погреб с огневым зельем.
– Не оставим милостями семью оного воя! – горячо пообещал Иван. – Слово даю. Большое дело сделал, ведь татары сразу после того, как твой умелец стал огонь пущать да стены упали, послов прислали, мириться хотят. Но мы их пока не приняли. Что скажешь, Иван Иваныч?
– Решай сам, а мое слово такое: полная сдача на твою милость, без условий, – спокойно ответил я, – либо гнать взашей и штурмовать до полной победы. Ибо если сейчас спуск дадим, почитай, зря начинали.
Воеводы недовольно закрутили бородами, зароптали, но высказался один Холмский:
– Можить, сначала выслушаем казанцев, а потом будем решать? Так оно верней будет, государь…
– Так и сделаем, – после недолгого раздумья решил Иван. – Пущай приходят. Останешься с нами, князь, или к себе отдыхать отправишься? Смотрю, с лица сходишь ты – видать, тяжело…
– Останусь… – усмехнулся я, смотря на разочарованные морды воевод. Хотя на самом деле больше всего хотелось плюнуть на все, нажраться и завалиться спать.
Очень скоро в шатре княжича появились несколько почтенных старцев в белоснежных чалмах. Очень ожидаемо они даже не пытались выторговать капитуляцию, а предлагали просто восстановление протектората русского государя над Казанским ханством с сохранением правления хана Ильхама.
Переговоры продлились почти до вечера, но с мертвой точки так и не сдвинулись. Татары упорно стояли на своем и не поступались ни пядью. Скорее всего, просто затягивали время.
Мне все это надоело до чертиков. Я склонился к княжичу и шепнул ему:
– Дозволь слово молвить.
Иван кивнул.
– Гони ты их взашей. Слово даю, к утру опять припрутся и уже на коленях будут уговаривать о милости.
Иван Молодой помолчал и коротко сказал, как отрубил:
– Пошли вон…
Скажу сразу, все случилось, как я и пообещал.
Всю ночь Фен обрабатывал Казань ракетами, а с рассветом опять приперлось посольство, уже гораздо более сговорчивое.
В общем, город сдавался на милость только с одним условием: обеспечить безопасность ханской семьи и самому хану Ильхаму.
Я в переговорах практически не участвовал, но после того как все утряслось, выдвинул Ивану несколько своих требований, которые он и удовлетворил. А требования простые: назначить городским воеводой на сутки и дать в подчинение полк ратников.
К полудню отворили ворота, защитники сложили оружие и были заперты в казармах. Русское войско вступило в город.
Я сразу направился к темнице, в которой сидел. Она каким-то чудом уцелела во время взрыва. Туда же притащили Юсуфа, оказавшегося главой какой-то ханской службы дознания. Его безоговорочная выдача была условлена во время переговоров.
Спустился и первым делом прошел к камере, где остался Лука. Но никого там не обнаружил. Калека нашелся в пытошной. Его труп висел на крюке, подвешенный за ребро. Там же валялись истерзанные тела остальных узников, в живых не осталось никого.
– Эх, Лука, Лука, прогадал ты, парень… – тихо вздохнул я, смотря на изувеченное тело калеки, а потом обернулся к стоявшим на коленях охранникам зиндана. – Помните, что я обещал вам?
Татары молчали, не осмеливаясь поднять на меня взгляд.
– Значит, помните, – сделал я вывод и после паузы приказал: – На кол их немедля.
Тюремщиков потащили на выход, они истошно выли, суча ногами и руками, но я уже забыл о них и шагнул к Юсуфу.
– Прочитал мое послание, Юсуф?
– Прочитал… – тихо, но спокойно ответил татарин.
– Готов?
– Готов… – эхом отозвался казанец.
– Повесить его за шею на стене… – коротко приказал я. – Все честно, Юсуф, не обессудь…
– Твоя воля… – Татарин гордо поднял голову. – Но выполни последнюю просьбу: скажи мне, ты – князь Двинский?
– Нет, не князь, граф божьей милостью Жан Шестой Арманьяк… – после секундной паузы ответил я. – А князем Двинским… когда-то был…
И, не оглядываясь, пошел на выход. Вскочил в седло и направился к рыночной площади.
В городе к этому времени началась кровавая резня. Я приказал убивать только тех, у кого найдут рабов, но ратники вошли в раж и уже особо не разбирали, кто попадает под меч. Обычное дело, кровь делает из людей зверей.
А останавливать их у меня не было никакого желания.
Неожиданно совсем рядом раздались крики на русском языке.
– Не дам, не дам!.. – надрывно кричала какая-то женщина. – Что ж вы творите, ироды!.. Не замай, говорю…
Я свернул в распахнутые ворота. В небольшом дворике при богатом доме худая пожилая женщина в драном восточном платье, раскрыв руки, закрывала собой прижавшихся к стене нескольких татарок с детьми. Мужчины уже лежали порубленными в лужах крови.
– Ироды, бога на вас нет… – ожесточенно кричала она, коршуном бросаясь на подступающих с гоготом ратников. – Не дам… – Увидев меня, баба бросилась под ноги коня и взмолилась: – Боярин, молю тебя, не дай сотворить грех…
Я подал знак ратникам остановиться.
– Как тебя зовут?
Женщина запнулась, словно вспоминая, а потом тихо ответила:
– Агафьей звали, боярин.
– Сколько тебе лет?
– Сколько? – озадачилась баба. – Дык… мабуть до трех десятков еще не дожила…
Я про себя зло чертыхнулся – выглядела она минимум на пятьдесят.
– Сколько в рабах?
– Почитай, с малолетства… – еще тише прошептала Агафья.
– Это у тебя что? – Я показал на вросший в кожу ошейник на ее шее.
– Сам будто не знаешь! – неожиданно зло выкрикнула женщина.
– Почему тогда защищаешь?
– А чем бабы с дитями малыми провинились? Нешто вы бусурмане?
– А им, значит, можно? – спросил я у нее. – Или не тебя еще малолеткой в рабы взяли? А рубцы на теле от плетей сами по себе появились?
– Не дам! Вот мой сказ! – Вместо ответа Агафья отпрянула и снова закрыла собой татарок. – Секите вместе!
Русские ратники вопросительно посмотрели на меня.
– Рубите, оставьте только детей… – тихо приказал я. – Чтобы и внукам своим завещали, что будет, ежели удумают рабов брать…
– Креста на тебе нет! – обреченно взвыла Агафья.
– Прости, женщина, но так надо… – шепнул я и выехал со двора.
К исходу дня русичи вырезали почти треть населения Казани. Казармы с запертыми разоруженными воинами сожгли дотла. Практически всю знать, разве что за исключением немногих сторонников условно прорусской партии, тоже пустили под нож. В живых остался только хан Ильхам с семьей. Иван Молодой ни во что не вмешивался, потому что указание так поступить отдавал сам великий князь. Хотя, честно говоря, во многом побоище вышло из-под контроля, как это почти всегда случается.
В реальной истории почти то же самое сделал с Казанью Иван Грозный, внук нынешнего государя. И разом решил казанский вопрос. Ну что же, будем считать, что и мы решили.
Выбрав момент, я взял под локоть Мухаммеда-Эмина, подвел его к окну и показал на город.
– Видишь, царевич, как случилось?
– Вижу… – тихо прошептал парень.
– Накрепко запомни, на что обречешь свой народ, ежели удумаешь хвостом вилять… – встряхнул его и рявкнул: – Отвечать, щенок!
– Понял… – быстро ответил царевич.
– Вот и молодец… – Я пригладил на нем кафтан и подтолкнул к трону. – А теперь правь…
А сам спустился во двор, где уже собрали всех городских рабов.
Молодые и старые, увечные и здоровые, женщины и мужчины, старики и дети – все они разом скрестили на мне свои взгляды.
Мне хотелось сказать им многое, но, так и не подобрав нужных слов, я выдавил из себя всего пару фраз:
– Все закончилось. Теперь вы свободные люди.
К моему дикому удивлению, никакой радости, по крайней мере внешне, бывшие рабы не выказали, так и продолжая молча на меня смотреть.
– Вы все – свободные… – в легком замешательстве, повторил я.
– А кому мы нужны? Куда идти-то? – вдруг прозвучал вопрос из глубины толпы.
– Куда? – невольно повторил я, а потом, найдя решение вопроса, громко выкрикнул. – А есть куда! Всех, кто хочет, к себе в вотчину заберу, в Двинскую землю. Всем дело найдется. Всем земли хватит.
Ну а как по-другому? Почитай, все они крестниками моими стали, теперь нельзя бросать. Будут потихоньку учиться заново жить.
Закончив с рабами, я погнал Ванятку за флягой с арманьяком, хватил добрый глоток, уселся на скамейке в ханском саду и крепко задумался.
А сам я? Что дальше?
И рявкнул в голос:
– А вот что!
Надоело, хочу домой. В Арманьяк. Хватит режим бога включать, может так аукнуться, что костей не соберешь. Фортуна уже предупредила, что может случиться, ежели я не перестану быть в каждой дыре затычкой. А посему – баста.