е отрываясь корпела над сетью.
IV
Отдых пришел неожиданно. После обеда на краю неба стали копиться лиловые тучи. Потом они стремительно двинулись на поселок. Засверкали молнии, над морем, перекатываясь из одного края неба в другой, загрохотал гром, а потом налетел ураганный ветер, пригибая к земле деревья, и ударил такой ливень, что скрыл за собой все окружающее. Впервые видел Гостомысл грозу на море и был поражен ее мощью и силой.
Гроза перешла в ненастный дождь, который лил весь следующий день. Семья отдыхала, даже ребятишки затаились, они забились в углы и вели себя тихо и незаметно. Гостомысл с утра принес пару охапок дров, а потом лег на свое место и проспал до ужина. Может, и будили его на обед, но он ничего не слышал. Поужинав, снова ткнулся в постель и тотчас уснул глубоким сном.
К утру ветер стих, и семья отправилась на берег. Туда высыпало почти все население поселка, собирали дрова, которые шли на отопление, и сгребали водоросли, их применяли как удобрение для огорода. А потом поплыли ставить сети. По морю ходили пологие волны, лодка то высоко поднималась на водяную гору, то падала вниз, чтобы снова взобраться на нее. Грести было трудно, весла часто срывались с воды или, наоборот, глубоко уходили вглубь, лодку заворачивало, сбивало с курса, и только мастерство рулевого удерживало ее в нужном направлении.
Пока добирались до места, ветер стих и море успокоилось. Стали ставить сети. Гостомысл чуть-чуть замешкался, Раннви грубо бросила ему:
– Что ты возишься, как вялая улитка!
А потом, когда последний поплавок нырнул за борт, непримиримо глядя на него, проронила глухо:
– Не стой как пень. Садись за весла.
«Черт меня дернул заигрывать с ней, – корил себя Гостомысл. – Жил и жил спокойно, никто меня не трогал. Ну хоть бы нравилась немного, не обидно было бы выслушивать оскорбления, переносить придирки. А так она мне что есть, что нет...»
Вечером выбирали сети. Над ними собралась небольшая черная тучка. Вдруг в ней закрутились вихри и начали рвать ее, она стала разрастаться на глазах. Налетел шквалистый ветер, море забурлило, пошли волны с пенистыми гребнями. Веланд закричал, перекрывая вой ветра:
– Оставьте сети! Поднимаем парус, быстро снимаемся!
Гостомысл ухватил веревку и упал на дно лодки, а потом стал быстро перебирать ее руками; парус взмыл на мачте до самого верха, лодка сорвалась с места и понеслась к берегу. Но в этот момент парус развернулся и нижним брусом ударил Раннви по спине; она взмахнула руками и полетела за борт. Руководствуясь скорее не умом, а одним наитием, Гостомысл выкинул руку вперед и перехватил ее за пояс, она повисла над водой у него на руке; какое-то мгновение ему казалось, что не удержит и она свалится в пучину моря. Но в это время волна ударила в бок судна и вытолкнула девушку обратно, они упали на дно лодки.
Некоторое время Раннви лежала рядом с ним, приходя в себя от пережитого. В ее глазах плескался страх, губы мелко-мелко дрожали, она судорожно царапала скрюченными пальцами по корпусу лодки, словно стараясь за что-то зацепиться. Наконец силы оставили ее, и она бессильно прислонилась к стенке.
Когда пристали к берегу и вытащили судно на песок, Веланд подошел к Гостомыслу, положил тяжелую руку ему на плечо и произнес:
– Ты спас мою дочь.
И медленно двинулся к дому. Раннви не сказала ему ни слова. Никто больше ни разу не вспомнил это происшествие, но на ужин Гудни подала ему целую чашку баранины.
Устраиваясь на ночь, на шее почувствовал жжение, какое бывает от большой ссадины. Подумал, что, возможно, задел о мачту или брус скользнул по коже. Потрогал осторожно пальцами. Нет, ссадины не чувствовалось, а жжение все усиливалось и усиливалось. Гостомысл встал, взял тряпку, намочил ее водой и обмотал шею. Вроде стало легче, и он уснул.
Утром его недомогание заметила Гудни. Внимательно оглядела красноту, сказала озабоченно:
– Это от морской воды. Соленые брызги попадают на кожу, шея постоянно трется о воротник, образуются волдыри. Если не лечить, возникнут язвы. Поэтому мужчины носят бороды, волосы предохраняют шею от нарывов. А у тебя пока не борода, а пушок.
Она улыбнулась ему впервые за время пребывания Гостомысла в рабстве, принесла в плошке какую-то мазь.
– Вот бери, смазывай почаще. Помогает.
На другой день Веланд заболел. Пришлось Раннви и Гостомыслу отправляться одним. Утро было какое-то невеселое. Сквозь желтую мглу скупо светило солнышко, море было цвета молока. После дикого бешенства природы тишина казалась праздником, хотелось бросить весла и сидеть на лодке, ни о чем не думая и ни о чем не тревожась.
Когда заканчивали ставить сети, внезапно навалился туман. Море исчезло, белесая сплошная мгла разлилась и поглотила все вокруг, казалось, лодка не плывет, а парит в воздухе. Тишина установилась такой, что давила на уши.
Раннви обеспокоенно оглядывалась, что-то прикидывая, иногда взглядывала на Гостомысла. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать, но не решается, не может преодолеть преграду между собой и им, рабом. Наконец, поколебавшись, Раннви произнесла:
– Ты не заметил, в какой стороне остался берег?
Гостомысл беспомощно огляделся.
– Нет, как-то не подумал... Постой, постой. Когда бросали сети, мы стояли кормой от берега. Стало быть, плыть надо прямо по носу.
– Нас могло развернуть течением, – с сомнением проговорила она. – Хотя может быть и так, как ты говоришь.
Она, нахохлившись, посидела некоторое время молча, переспросила:
– Так ты говоришь, берег должен быть там?
– Мне так кажется.
– Тогда гребем, может, угадаем.
Они сели за весла и долго молча гребли, пока наконец она не сказала:
– Должен появиться берег, а его нет. Значит, плывем не в ту сторону.
Он полностью положился на нее, надеясь, что Раннви, потомственная рыбачка, знает морские секреты. Но она вдруг бросила весла, проговорила:
– Надо ждать, когда появится солнце. А так мы можем потерять много сил и еще дальше уйти от берега.
Она сидела близко, и он заметил, что у нее короткая верхняя губа, так что рот был всегда полуоткрыт и видны были крепкие белые зубы, а когда она говорила, кончик носа двигался верх-вниз, в такт движению губы. Это было так необычно, что Гостомысл неожиданно рассмеялся.
– Ты чего? – удивленно спросила она, серьезно взглянув на него. – В нашем положении ничего смешного нет.
– Да нет, просто пришла на ум одна веселая вещь.
– Поделись.
– Потом.
Снова длительное молчание.
Гостомысл вдруг вспомнил, какая хорошая слышимость на море, предложил:
– Давай помолчим подольше, может, откуда-нибудь звук какой раздастся.
Они затаились. Кругом стояла тишина, будто все умерло. Наконец Раннви сказала:
– Туман глушит звуки. Мы как будто в глубоком подвале сидим.
– А подолгу стоят туманы на море?
– Когда как. Иногда через несколько часов ветром растаскивает, а порой и день, и два, и три...
– Ничего, – бодро сказал Гостомысл. – Пока туман, значит, шторма ожидать нечего. А это самое страшное для нашей посудины.
– Так-то так, но у нас нет еды. Мы даже не завтракали. И воды тоже не взяли.
– Будем надеяться на лучшее. К тому же в лодке утренний улов сельди, с голода не умрем.
– Соли нет, а без соли...
Она скривила личико так комично, что Гостомысл рассмеялся вновь. Сказал:
– Голод прижмет, без соли съедим.
Общая беда сблизила их. Она о чем-то напряженно думала, потом решительно подняла голову, сказала намеренно медленно и раздельно:
– Я не поблагодарила тебя за спасение...
– Да ладно. Не стоит.
Раннви взглянула ему в глаза и удивилась, какими они были неправдоподобно синими. Раньше она не обращала внимания, но теперь буквально утонула в их сиянии. Ее поразили яркие краски его глаз: белизна белков, лазурь радужной оболочки, напоминавшей небо поздней осени. Ресницы у основания были темные, а их загибающиеся кончики выцвели на солнце.
Все это она увидела в одно мгновение, смешалась от охватившего ее чувства нежности к нему, но тотчас пересилила себя, напустила на лицо озабоченное выражение, спросила:
– А что, дома ты тоже жил у моря?
– Нет. До моря от нас плыть и плыть.
– Как же вы существуете без моря?
– Пашни у нас и леса необозримые, они и кормят. Ты даже представить не можешь, до самого края неба бесконечные леса с редкими селениями, лугами и полями. Вот так едешь день, два, три, а они никак не кончаются.
– Как, и гор нет?
– И гор нет. Повсюду одна равнина.
– Чудеса-а-а, – выдохнула Раннви.
– Это вы здесь на маленьком пятачке земли обитаете. Как только вам вашего урожая хватает?
– Море помогает. Но все равно приходится туго. Недаром молодежь уходит за море добывать пропитание.
– Грабят они, – резко сказал Гостомысл. – Разоряют города и селения, убивают ни в чем не повинных людей, сжигают их дома. Настоящие разбойники!
– Это верно, – вдруг охотно согласилась с ним она. – Мало того, возвращаются домой и еще хвалятся своими подвигами.
– Какие подвиги? Разбой, настоящий разбой!
Раннви ничего не ответила, отвернувшись, смотрела куда-то вдаль, думала о чем-то своем. Наконец, будто очнувшись, спросила, видно, просто для того, чтобы о чем-нибудь говорить:
– Где ты живешь? Поселок большой?
– Я не в поселке живу, а в городе. Он в десятки раз больше вашего селения.
– Тесно у вас, наверно. Не повернешься. Кругом дома, всюду народ.
– Да нет. Нормально вроде.
Некоторое время молчали. Она опустила руку в воду, рассеянно смотрела в светло-зеленую глубь. Спросила:
– А правда, что ты княжич?
– Откуда знаешь?
– Когда покупали тебя, сказали.
– Ну, княжич.
– А что это такое? Звание или еще что?
– Если по-вашему, то сын ярла или конунга.
– Вон как! – удивилась она. И добавила: – А все-таки раб!
Время шло, туман не рассеивался. Надвигался вечер. Голод стал сводить желудки. Приходилось терпеть.