[173] в третьей четверти XI века, был заменен позднее в летописи на «Корсунскую легенду», которую исследователь вычленил из текста статей ПВЛ за 987–996 годы и которая состоит из большей части событий в Корсуни (кроме некоторых элементов осады города), других «корсунских» пассажей летописи и рассказа о женолюбии Владимира. Он считал ее самостоятельным текстом, включенным в летопись составителем НС 1090-х годов, из-за чего в той появились нестыковки в повествовании о крещении Владимира и Руси[174]. Впрочем, аргументация Шахматова относительно слоев летописи во многом произвольна и менялась им самим.
Последнюю модификацию этой гипотезы предложила Н. И. Милютенко[175], которая отметила как след редактирования текста двукратное отправление Анны[176] (хотя, в действительности, второй эпизод не дублирует первый, но завершает вставную «новеллу» о горькой разлуке[177]), а также попыталась найти следы «Корсунской легенды» в проложном житии Владимира (которое, на самом деле, просто изменяет текст ПВЛ[178]). Кроме того, исследовательница постулировала, что сюжет со слепотой и исцелением Владимира «твердо связан с легендой о крещении в Корсуне и никогда не встречается отдельно от нее», но предположила, что он «мог входить в нее изначально, а мог появиться в составе летописи»[179].
Другой подход к истории создания корсунского рассказа летописи предложил А. А. Гиппиус, который счел его органичной частью эволюционирующего летописного текста, предложив свою стратификацию летописного повествования о крещении Владимира и Руси[180]. В рассказе собственно о крещении он не видит следов «Ядра» («Древнего сказания»), которое отразилось в истории выбора вер: по его мнению, корсунский рассказ летописи заменил собой древнюю версию крещения Владимира в Киеве (отразившуюся у Иакова Мниха[181] и в полемических заметках летописи[182]). Сам же летописный рассказ о крещении содержит, согласно Гиппиусу, два слоя: в «Своде 1060-х годов» (= «Свод Никона 1072 года» у других исследователей) появился рассказ о походе Владимира на Корсунь и его крещении там, а вот рассказ о крещении киевлян, уничтожении идолов и строительстве церквей исследователь первоначально приписывал целиком составителю НС 1090-х годов[183], но позднее отнес к нему только агиографические и гомилетические вставки в рассказе о крещении киевлян (относящемся также к «Своду 1060-х годов»), а также – независимо от Милютенко – историю болезни и исцеления Владимира, которая, как и в других местах летописи, представляет собой «христианское» добавление церковного книжника[184].
Развивший гипотезу Гиппиуса А. М. Введенский пытался отнести рассказ о слепоте и исцелении Владимира в купели к другому слою летописи и на основании распределения энклитики ся[185]. Однако даже если ее распределение и указывает на устное или письменное происхождение текста, здесь оно не слишком показательно: в препозиции она используется только в положении после аще, которого нет на данном отрезке текста; а на три постпозиции ся в нем приходится пять таких случаев в предыдущей части корсунского рассказа – скорее позиция энклитики ся служит здесь маркером прямой речи, да и то не абсолютным. Исследователь считает вставкой составителя НС также фрагмент от слов «Си слышавъ Володимеръ» до «къ тобе сестру твою», потому что этот «пассаж явно разрывает логичный ответ Владимира на просьбу императоров принять крещение»[186]. Но, на самом деле, данный фрагмент лишь продолжает обмен посланиями между Владимиром и императорами, боящимися обмана со стороны русского князя, который обещает креститься, но не определяет точное время для этого. Более того, в данном отрывке содержится и отсылка к истории испытания вер[187] из предшествующего слоя летописи, которая выглядит логичней для дополнявшего последний составителя «Свода 1060-х годов/1072 года», чем для редактора НС. Поэтому, в отличие от четких лингвистических аргументов в пользу отличия корсунской истории от предшествующей истории испытания вер[188], ясных доказательств вставки повествования о слепоте и исцелении Владимира редактором НС нет.
Противоположная точка зрения, настаивающая на реальности крещения Владимира в Корсуни, в последний раз была обоснована А. А. Сазановым[189] и А. А. Роменским[190]. Соглашаясь со страфикацией летописного текста Гиппиуса и не углубляясь в соотношение древнерусских источников, они оба основывают свою позицию, прежде всего, на сравнении данных летописи с указаниями иноязычных источников, концентрируясь в первую очередь на установлении точных дат крещения и похода Владимира. К сожалению, эти работы византинистов не нашли отклика у специалистов по Древней Руси и не подверглись критике. С другой стороны, очевидно, что источниковая база вопроса уже давно исчерпана, и его изучение превращается в circulus vitiosus.
Примечательно, однако, что и приверженцы «Корсунской легенды», и сторонники эволюции рассказа о крещении Владимира внутри одного летописного текста, рассматривают заведомо «чудесную» историю слепоты князя, увещания Анны и исцеления в купели как более позднюю вставку в первоначальный нарратив. Из «легендарных» мотивов Милютенко отметила также троекратное откладывание Владимиром крещения на протяжении всего рассказа о его обращении[191], хотя не уточнила, о каких именно моментах идет речь: судя по всему, в конце беседы с Философом, после совещания с боярами и после письма Анастаса. Однако, кроме первого случая[192], Владимир прямо не откладывает крещения, а после совета с боярами в ответ на их вопрос, где креститься, князь, наоборот, едет для этого в Херсон; да и оформлены все эти эпизоды совершенно по-разному.
Зато в корсунском рассказе четко прослеживается другой мотив – троекратного обета Владимира креститься, оформленного по одной и той же уникальной модели («се слышавъ Володимир рече»)[193] и даваемого в одинаковых условиях – после обращения византийца: после письма Анастаса («Володимеръ же, се слыша, възрѣвъ на небо, и рече: „Аще ся сбудеть, се имамъ креститися“»), после письма императоров («сѣ слышавъ Володимѣръ и рече посланымъ от цесарю: „Глаголите цесарема тако, яко азъ кресщюся“») и после совета Анны («И си слышавъ, Володимеръ рече: „Аще се истина будет, поистѣнѣ великъ Богъ крестьянескь“. И повелѣ крестити ся»). Логично предположить, что этот сквозной мотив должен принадлежать одному слою повествования, а такое возможно только в том случае, если история болезни Владимира не была вставкой НС. Действительно, ее стиль мало похож на риторические вставки в историю крещения киевлян. Кроме того, сюжет с советом Анны и исцелением Владимира в купели находит подтверждения в ранних источниках (см. ниже). В таком случае вся основа рассказа о крещении Владимира и киевлян восходит к «Своду 1060-х годов/1072 года».
Такой тезис подтверждает и анализ предшествующего крещению летописного рассказа об обращении Владимира. Согласно Гиппиусу[194], посольство представителей разных религий (кроме иудейской) и испытание вер восходит еще к «Ядру» («Древнему сказанию»), тогда как к добавлениям «Свода 1060-х годов/1072 года» относится посольство иудеев, ответы Владимира послам и добавлен диалог с Философом, который затем дополнен подборкой цитат из пророков и богословской интерполяцией в НС 1090-х годов. Кроме того, выше мы уже отмечали: та же формула «се слышавъ рече», что и в корсунском рассказе, встречается именно в беседе с Философом, причем в ее первоначальном слое «Свода 1060-х годов/1072 года».
Сам корсунский рассказ летописи, как мы видели выше, восходит к 1060‑м – началу 1070-х годов, то есть не уступает по древности нарративу Иакова Мниха, писавшего после 1051 года, а его источники еще древнее, что подтверждает наличие его сюжетов в ранних текстах о Владимире. Рассказ о слепоте и прозрении русского князя (правда, не Владимира, а его брата) в связи с крещением передает Петр Дамиани, писавший до 1072 года[195]. Связь крещения Владимира и брака с византийской принцессой подчеркивает Яхъя Антиохийский, чья «Летопись» заканчивается на 1034 годе: «И заключили они между собою договор о свойстве и браке царя русов с сестрой царя Василия, после того как он поставил ему условие, чтобы крестился тот и весь народ [его] великий. И не причисляли себя русы тогда ни к какому закону и не признавали никакой веры. И послал к нему царь Василий после этого митрополитов и епископов, и они окрестили царя и всех, кого охватывала его власть, и отправил [Василий] к нему сестру свою (она построила много церквей в стране русов). Когда же факт брака между ними утвердился, прибыли войска русов также…»[196] О той же связи между женитьбой на Анне и крещением Владимира и Руси говорит Степанос Таронеци (Асохик), закончивший свою «Историю» в 1004–1005 годах: «…просил царь Василий у царя Рузов в то время, когда он выдал сестру свою замуж за последнего. В это же самое время Рузы уверовали во Христа»