[197]. На прямое участие византийской принцессы-невесты в крещении Владимира указывает Титмар Мерзебургский, писавший до 1018 года: «Он взял жену из Греции… По ее настоянию он принял святую христианскую веру…»[198] Все эти свидетельства указывают на то, что сюжет о роли Анны Багрянородной и брака с ней в крещении Владимира, несомненно, существовал уже в начале XI века.
Примечательно, однако, что осаду Корсуни-Херсона в контексте крещения и женитьбы Владимира упоминают только древнерусские источники, тогда как вне Руси мы имеем лишь одно случайное упоминание о взятии города «тавроскифами» у Льва Диакона («История» 10, 10), в истолковании явления кометы Галлея. Конечно, на роль корсунского клира и реликвий в христианизации Киева указывают как другие летописные статьи, имеющие раннее происхождение (в том числе упоминание Анастаса в 1018/19 году[199]), так и древняя русская традиция, связанная со св. Климентом и упоминаемая в связи с Корсунью Иаковом Мнихом, что указывает на его знакомство с «корсунским преданием», если даже не с летописным рассказом. Но в ранних восточных источниках (у Асохика и Яхъи) крещение Владимира связывается не со взятием города, а с договором о помощи русского войска императорам Василию и Константину, так же как и его брак с Анной (последний – и у Иоанна Скилицы («Обозрение истории» 16, 17)). Эта версия крещения Владимира (отразившаяся частично и у Титмара) – самая ранняя с точки зрения содержащих ее источников.
В связи с этим можно предложить иную реконструкцию этапов формирования нарративов о крещении Владимира Святославича. На самой ранней стадии крещение киевского князя представлялось условием для заключения его брака с Анной Багрянородной (и даже требованием со стороны императоров Василия II и Константина VIII) в связи с договором о помощи русского войска императорам против Варды Фоки – эту традицию отражают независимые друг от друга Асохик и Яхъя Антиохийский, а также отчасти Титмар Мерзебургский и русская летопись. На следующей стадии в русской традиции, вероятно, под влиянием корсунского клира, игравшего важную роль на ранней стадии существования Русской церкви, место похода в Малую Азию в нарративе о браке (и отчасти крещении) Владимира занял поход на Корсунь-Херсон – эта связка событий отразилась в «Своде 1060-х годов/1072 года» и (без крещения князя) у Иакова Мниха[200], однако древняя связь крещения Владимира с его браком в летописи показывает, что традиция эта старше середины XI века. Параллельно этому не позднее середины XI века, то есть в эпоху формирования новой христианской идентичности Руси при Ярославе, развилась другая традиция, где крещение Владимира «патриотически» отрывалось от брака с византийской принцессой и похода на Корсунь. В этой традиции также появился нарратив о поисках Владимиром истинной веры еще до своего крещения и даже о божественном его обращении (у Иакова Мниха и в «Чтении о Борисе и Глебе» Нестора), который нашел отражение как у Иакова Мниха и в «Слове о законе и благодати», так и – в развернутом виде – в древнейшем ядре русской летописи первой половины – середины XI века, причем, судя по Иакову и Илариону, место крещения князя в этой традиции было прямо не указано. Составитель «Свода 1060-х годов/1072 года», дополнив эту историю «испытания вер» новыми «христианскими» сюжетами (вставками в рассказ о посольствах и беседой с Философом), соединил ее со старой корсунской версией крещения Владимира, дополнив повествованием о крещении киевлян (возможно, имевшим также более раннее происхождение). НС 1090-х годов еще сильнее «христианизировал» этот нарратив 1060-х – начала 1070-х годов, обогатив «церковными» вставками. Судя по ПВЛ, в начале XII века бытовали альтернативные предания о крещении Владимира: в Киеве и Василеве, однако редактор ПВЛ, слегка дополнив текст 1090-х годов, в рамках своей «историзирующей» тенденции полностью маргинализировал эти версии.
Таким образом, получается, что из первоначального нарратива о крещении Владимира два его ключевых элемента: отправление русского войска в Византию (вначале в виде малоазийского похода, а затем в виде похода на Корсунь) и женитьба князя на византийской принцессе – были элиминированы между 1018 годом и 1060‑ми годами, то есть именно при Ярославе. Вместо них были введены мотивы самостоятельного обращения Владимира и собственного поиска им истинной веры. Впервые они фиксируются именно в «Слове о законе и благодати» Илариона, который, очевидно, и сформировал эту концепцию:
Въсиа разумъ въ сердци его, яко разумѣти суету идольскыи льсти и възыскати единого Бога… Паче же слышано ему бѣ всегда о благовѣрьнии земли Гречьскѣ, христолюбиви же и сильнѣ вѣрою, како единого Бога въ Троици чтуть и кланяются, како въ них дѣются силы и чюдеса и знамениа, како церкви людии исполнены, како веси и гради благовѣрьни вси въ молитвах предстоять, вси Богови прѣстоять. И си слышавъ, въждела сердцемь, възгорѣ духомъ, яко быти ему христиану и земли его. Еже и бысть.
Уже оттуда (ср. сопоставление Владимира и Ольги со свв. Константином и Еленой), по всей видимости, эти идеи попали к Иакову Мниху, который писал после 1051 года (он упоминает свое произведение о свв. Борисе и Глебе), возможно, в рамках той же церковной программы Ярослава и у которого образцом для князя становится не столько Византия, сколько его бабка Ольга, а также усилен момент чудесного:
Взиска спасения и прия о бабѣ своей Олзѣ, како шедши къ Царюграду, и прияла бяше святое крещение, и пожи добрѣ предъ Богомъ, всими добрыми дѣлы украсившися, и почи с миромъ о Христѣ Исусѣ и въ вѣрѣ блазѣ. То все слышавъ князь Володимеръ о бабѣ своей Олзѣ, нареченѣй въ святомъ крещении Елене, тоя и житие подража, такоже и святыя царици Елены, матере великаго царя Коньстантина житию ревнуя въ всемъ. И разгоряшеся Святымъ Духомъ сердце его, хотя святого крещения. Видя же Богъ хотѣние сердца его… просвѣти сердце князю Рускыя земля Володимеру прияти святое крещение.
Наконец, данная концепция уже после смерти Ярослава переходит в «Свод 1060-х годов/1072 года».
Причины такой «патриотической» замены представляются очевидными: это желание оторвать крещение Руси и начало Русской церкви от политической конъюнктуры русско-византийских отношений и стремление заменить этот нарратив новым, прославляющим Владимира Святославича и его наследников как инициаторов христианизации Руси и создателей ее Церкви.
Мы не знаем в восточнохристианской средневековой письменности текстов, которые столь упорно подчеркивали бы равные права своей Церкви просто так, вне полемического контекста. Напротив, хорошо известны тексты, где подобные аргументы приводятся в конфликте относительно прав местной церкви. Прежде всего, это многочисленные произведения, доказывающие равночестность Константинопольской и Римской церквей[201], как и тексты о древности и апостольском происхождении других кафедр[202]. Новация Илариона в сравнении с ними – это упор не на доказательства древности или канонического равенства местной Церкви (которых у него просто не могло быть), а на богословско-экклезиологические аргументы.
Для середины XI века С. Ю. Темчин обратил внимание на схожий грузино-антиохийский конфликт 1057 года, где Георгий Святогорец вынужден был защищать перед антиохийским патриархом право Мцхетского католикосата на самостоятельное избрание и поставление первоиерарха следующими аргументами:
И кто неразумные те умышленники твои или что так неразумным почислил ты род грузинский, правый и невинный? Вот, я, негоднейший и смиреннейший из всех братьев моих, я дам тебе за всех их ответ, дай достать книгу Хождения апостола Андрея и оттуда известишься о искомом вами… Святый владыко, ты говоришь, что-де на престоле главы апостолов Петра сижу, мы же первозванного и брата своего призвавшего – часть и паства, и им обращенные и просвещенные, и один из святых двенадцати апостолов – о Симоне говорю Кананите – в нашей стране похоронен в Абхазии, которая Никопси называется. Этими святыми апостолами мы просвещены. А как Единого познали мы Бога, уже не отрекались, и никогда в ересь не уклонялся род наш, и всех отступников и еретиков мы анафематствуем и проклинаем. На этом основании православия и на заповедях и проповедях святых тех апостолов мы тверды… Святый владыко, [вы], которые нас незнающими и легкими видите, а себе мудрыми и тяжкими сделали, было время, что во всей Греции не сыскать было православия, и Иоанн, готский епископ, в Мцхета был рукоположен в епископа, как написано в Великом Синаксаре[203].
Здесь не только древность местной церкви, но и, как у Илариона, вся христианская история страны, включая ее свободу от ересей, становится аргументом в пользу ее церковной самостоятельности – показательно, что в начале XII века составитель ПВЛ также введет в текст летописи легенду о посещении апостолом Андреем Руси и благословении места будущего Киева[204].
Итак, «Слово о законе и благодати», как мы постарались показать, содержит в себе программу Ярослава по усилению престижа и самостоятельности Русской церкви. Судя по сумме данных, оно было произнесено в Десятинной церкви между 1046 и 1051 годами, вероятнее всего, 26 марта 1049 года. Составление «Слова» было поручено одному из самых образованных восточных славян своего времени – княжескому пресвитеру Илариону: с одной стороны, он не подчинялся напрямую митрополиту и потому, видимо, не мог быть им наказан, а с другой, князь прямо не открывал происхождение своей инициативы. Показав, что эпоху иудейского закона сменила эра христианской благодати, Иларион демонстрирует, что Русь заняла равное место среди христианских народов благодаря своему крещению князем Владимиром, который сам получил крещение чудесным образом и сам христианизировал свою державу (как и у Иакова Мниха