[321] широко употребляется в документах Константинопольской патриархии XIV–XV веков касательно решений о назначениях архиереев в новые епархии; в случае ἐπίδοσις – передачи архиерею в управление нового диоцеза с сохранением его прежней епархии в качестве основной – ἐγκαθίδρυσις не совершали, но при полном перемещении в новую епархию устраивалась церемония ἐγκαθίδρυσις[322], что и объясняет ситуацию с митрополитом Алексием, который до поставления на кафедру Киева уже имел сан епископа Владимирского. При этом, когда свт. Алексию вслед за Киевом была заново передана его старая Владимирская кафедра, то он должен был занять ее без ἐγκαθίδρυσις[323], – каким бы парадоксальным нам ни казался такой акт, он хорошо вписывается в бюрократическую логику поздневизантийской Церкви. Впрочем, хотя ἐγκαθίδρυσις совершался на «священном синтроне», от древней интронизации его отличал выборочный характер (только при перемещении архиерея на новую кафедру), призванный, вероятно, придать бо́льшую легитимность канонически не безупречному акту перемещения.
Таким образом, процесс вступления древнерусских епископов домонгольского времени в должность, помимо избрания и рукоположения, предполагал совершение над ними литургического чина интронизации, обозначавшегося как «настолование». Примечательно, что, если над митрополитами Руси интронизация совершалась в Константинополе, очевидно, в Св. Софии (кроме Илариона и Клима Смолятича), то над рядовыми рускими епископами в 1051 году ее производят не в Св. Софии Киевской, а в церкви Св. Георгия, возможно, чтобы не создалось эффекта их возведения на местную кафедру. По прибытии же епископа в его епархию и завершении необходимых формальностей, которые могли занимать несколько дней[324], он официально принимал на себя все дела, что внешне выражалось через акт передачи ему его резиденции («посаженъ на столѣ», «въведоша… на столъ»). Аналогичный акт существовал на латинском Западе, где играл важную роль как для пап («Liber pontificalis» постоянно отмечает занятие новым папой Латеранского дворца[325]), так и для остальных епископов, тогда как в Византии он в источниках не засвидетельствован (хотя они упоминают такие церемонии, как объезд новым епископом своего города и чтение им молитвы у городских врат). Наличие этого акта на Руси, особенно ярко засвидетельствованное в истории Митрофана Новгородского, вероятно, указывает на то, что епископская власть на Руси имела тенденцию к «феодализации», в чем-то приближаясь к западным моделям и удаляясь от «бюрократического» византийского образца, где епископы не могли распоряжаться полновластно своей резиденцией, все финансовые и правовые аспекты которой контролировал не зависимый от епископа иконом[326].
Единственным исключением из практики интронизации митрополитов Руси в Константинополе для XI века было «настолование» Илариона в Св. Софии Киевской (как для XII века – вероятно, Клима Смолятича). Однако в свете разобранной нами практики интронизации архиереев на Руси его смысл вполне понятен: это была интронизация, положенная по чину поставления архиерея, но совершенная не в Константинополе, как обычно, а в кафедральном соборе Киева и потому совпавшая с древней практикой интронизации. Отражен ли в этом «настоловании» ставленнической записи и элемент занятия митрополичьей резиденции – сомнительно, так как его акторами предстают здесь русские епископы, которые никогда не упоминаются в акте занятия митрополитом его резиденции.
Раздел III. «А се азъ, князь великыи Ярослав… сгадал есмь с митрополитом с Ларионом»Деяния Илариона: право, храмы, кафедры (1051–1052)
Как мы увидим ниже (раздел IV, гл. 1), Иларион не оставался на своей кафедре до смерти Ярослава в 1054 году или даже до 1055 года, как почти единодушно предполагалось прежде, а перестал быть митрополитом до 4 ноября 1052 года. Таким образом, все митрополичество Илариона было очень кратким, начавшись после 24 июля 1051 года и закончившись до 4 ноября 1052 года, то есть продлилось около года или даже меньше (ср. раздел IV, гл. 2). Однако в этот краткий промежуток времени Иларион и Ярослав успели провести несколько важных актов, и именно краткость правления Илариона позволяет теперь точнее их датировать.
1. Новый церковный устав
Первый из этих актов – составленный на древнерусском языке «Устав князя Ярослава о церковных судах»[327]. Текст Устава, получивший распространение в Древней Руси, дошел до нас во множестве списков, двух редакциях (пространной и краткой) и нескольких изводах[328], однако его архетип был реконструирован вполне достоверно Я. Н. Щаповым[329], который также изучил основные аспекты Устава, – на его исследование мы (порой полемизируя) и будем в дальнейшем опираться.
Согласно преамбуле Устава, «князь великыи Ярослав, сын Володимерь, по данию отца своего съгадал есмь с митрополитом с Ларионом». Сразу обращает на себя внимание, с одной стороны, указание Ярослава на некое «дание» Владимира Святославича: вызывает сомнение трактовка последнего термина как «волеизъявления» с единственной параллелью в виде «дания» в Уставе Владимира[330] – в обоих уставах это слово может означать пожалование. В таком случае Ярослав действует «согласно пожалованию» своего отца, прямо ссылаясь на его Устав (ср. ниже) и точно так же закрепляя определенные пожалования за церковью. В любом случае введение нового устава представляется здесь князем как продолжение деятельности его отца.
С другой стороны, Ярослав демонстрирует, что действует в согласии с церковной властью в лице митрополита Илариона (им же, впрочем, незадолго до этого и поставленного) – очевидно, как знатока канонического права. В ссылке на Владимира Щапов видел намек Ярослава как на церковные и правовые реформы своего отца (включая легализацию вир), так и на совещания Владимира с архиереями (см. раздел I, гл. 1, о епископах)[331]. Впрочем, здесь опять возможен намек на Устав Владимира, данный Десятинной церкви после ее освящения в 995 или 996 году и легший в XII веке в основу «Устава князя Владимира о десятинах, судах и людях церковных»[332]. Однако заметна и разница: если Владимир в своем уставе «сгладал» с Анной и детьми, то Ярослав – уже с митрополитом (если только более поздний редактор нынешнего облика Устава Владимира не брал за образец Устав Ярослава).
В связи с этим следует обратить внимание на продолжение фразы в Уставе Ярослава: «сложил есмь[333] гречьскыи номоканун». А ведь в статье 4 Устава Владимира также есть отсылка к «греческому номоканону»[334], согласно которому церковные тяжбы не подобает судить ни князю, ни боярам, ни его судьям. Таким образом, Ярослав продолжает практику своего отца, адаптируя нормы греческого номоканона к русским реалиям.
Однако само отношение к греческому номоканону в уставе Ярослава вызывает вопросы. Щапов доказывал, что слово «сложити» в преамбуле Устава Ярослава не может значить «составить», но только «отложить, отменить»[335]. Критикуя его, Л. В. Милов предложил здесь перевод «положился на»[336], со ссылкой на словарь И. И. Срезневского, однако, согласно последнему[337], такое значение возможно только с предлогом «на». Однако здесь по смыслу подходят значения «соединить» (то есть Ярослав и Иларион свели воедино нормы номоканона) и «сопоставить, сравнить»[338] (то есть они сравнили номоканоны или их нормы между собой). Для решения этой проблемы важно ответить на другой вопрос – какой «греческий номоканон» имеет в виду Устав Ярослава: наиболее распространенный в Византии «Номоканон XIV титулов» без толкований, известный и на Руси, или епитимийники (типа знаменитого «Номоканона Иоанна Постника»), называвшиеся на Руси «номоканунами»? Первый вариант практически исключается, так как «Номоканон XIV титулов» лишь частично совпадает по тематике с Уставом Ярослава[339] и не мог ни быть им отменен, ни стать его образцом. По содержанию своему Устав примыкает к «номокануну» как епитимийнику, то есть сборнику епитимий за конкретные грехи[340], однако, как мы увидим ниже, Ярослав не отменяет епитимьи, составляющие содержание номокануна-епитимийника, а скорее дополняет последний. Заметим также, что более понятное выражение «възрѣхъ въ греческыи номаканоунъ» в Уставе Владимира говорит скорее о его независимости от Устава Ярослава.
Впрочем, не так важно, заменял ли собой Устав Ярослава греческий «номоканон»-епитимийник, которым пользовалась Русская церковь до 1051 года (что вписывается в рамки «самочинного» поставления Илариона), или использовал его нормы – в любом случае он должен был создавать новую нормативную базу для Русской церкви. Устав не столько переводит многие проступки «из религиозно-моральной сферы в публично-правовую»[341], куда они уже попадали в «номоканонах»-епитимийниках, сколько дает единый свод таких норм, санкционированный светской и церковной властями и представленный на понятном всем языке.