[364]. Точные даты его строительства неизвестны, однако, согласно «Хронографии» Михаила Пселла (Константин IX, 54–55, 69), Мономах заложил его еще до смерти севасты Склирены около 1045 года, освятил же 21 апреля 1047 года, то есть за четыре года до ярославовой церкви Св. Георгия. Согласно той же «Хронографии» (Константин IX, 185–188), Мономах дважды приказывал изменить конструкцию и увеличить размеры храма, так что даже критикующий все эти траты Пселл вынужден был восхититься красотой здания:
Подобно небу, весь храм был украшен золотыми звездами, и если парящий свод только местами покрыт золотистыми крапинками, то здесь хлынувший из центра обильный золотой поток сплошь затопил собой все видимое пространство. А вокруг – здания с галереями, с двух или со всех сторон опоясывающими, все широкие, как ристалища, для взора неохватные и вдали едва различимые, одни других больше. А рядом луга, цветами покрытые, одни по кругу, а другие посредине разбитые. И струи вод, и бассейны, ими наполняемые, рощи дерев, высоких и к долу клонящихся, и купания прелесть невыразимая. Всякий, кто бранит храм за размеры, замолкает, ослепленный его красотой, а ее-то уж хватает на все части этой громады, так что хочется соорудить его еще обширнее, чтобы придать очарование и остальному. А луга в ограде не объять ни взором, ни мыслью.
Глаз нельзя оторвать не только от несказанной красоты целого, из прекрасных частей сплетенного, но и от каждой части в отдельности, и хотя прелестями храма можно наслаждаться сколько угодно, ни одной из них не удается налюбоваться вдоволь, ибо взоры к себе приковывает каждая, и что замечательно: если даже любуешься ты в храме самым красивым, то взор твой начинают манить своей новизной другие вещи, пусть и не столь прекрасные, и тут уже нельзя разобрать, что по красоте первое, что второе, что третье. Раз все части храма столь прекрасны, то даже наименее красивая способна доставить высшее наслаждение. Все в храме вызывало восторг и восхищение: величина, красота пропорций, соответствие частей, сочетание и смешение прелестей, струящиеся воды, ограда, цветущие луга, влажные, постоянно орошаемые травы, тени дерев, прелесть купания – и каждому казалось, что движение остановилось и в мире нет ничего, кроме представшего перед его глазами зрелища[365].
Более того, манганский храм и монастырь Св. Георгия были связаны с Ярославом напрямую: на их строительстве работали мастера той же артели, что до этого, в 1030-х годах, на возведении Св. Софии Киевской и достройке Спасского собора в Чернигове (см. раздел I, гл. 2). К сожалению, киевский храм Св. Георгия, расположенный также рядом со Св. Софией, известен нам только на уровне фундамента, однако мы знаем, что он был богато украшен: при раскопках были найдены куски колонн, фрагменты фресок и смальты, шиферные плиты[366]. Поразительным образом совпадают даже размеры зданий: ширина обоих (без пристроек) – 24 метра (константинопольский храм чуть длиннее за счет наличия вимы). Таким образом, Ярослав старался не уступить своему константинопольскому конкуренту. Показательно также, что после этого он строит в Киеве церковь Св. Ирины, носящую имя как покровительницы жены Ярослава Ингигерды, умершей как раз в феврале 1051 года, так и знаменитого царьградского храма.
Более того, память этого знакового для Ярослава освящения, согласно проложному сказанию, была введена в месяцеслов как общерусский праздник: «И заповеда по всей Руси творити праздникъ святаго Георгиа месяца ноября въ 26 день». Это вводило Св. Георгия в круг важнейших храмов Руси, типа Десятинной церкви и Свв. Бориса и Глеба (упомянутых в этом проложном сказании) в Вышгороде: показательно, что в месяцесловах не закрепилась даже память освящения Св. Софии в 1037 году (вероятно, вытесненная памятью ее нового освящения в 1052 году, см. раздел IV, гл. 2).
Освящение храма было отмечено и составлением особого синаксарного текста. Если другие проложные памяти освящения русских храмов черпают свое содержание из летописи, то на освящение Св. Георгия был составлен специальный текст (см. выше), вошедший в 1160–1170-х годах в состав Пролога. Приведем здесь его целиком:
Блаженный и приснопамятный всея рускыя земля князь Ярославъ, нареченный въ святем крещении Георгий, сынъ Володимерь, крестившаго рускую землю, братъ же святою мученику Бориса и Глеба. Си восхоте създати церковь в свое имя, святаго Георгиа, да емуже восхоте, то и сътвори.
И яко начаша здати ю, и не бе у нея многъ делатель. И се видевъ, князь призва тиуна и рече: «Почто немного у церкви делатель?» Тиун же рече: «Господине, понеже дело властельско есть, и боятся людие, егда труд подъимше, найма лишени будут». И рече князь: «Аще тако есть, то азъ сице сътворю». И повеле куны возити на возех в комары Золотыхъ воротъ. И возвестиша на торгу людемъ, да възмет кождо по ногате на день; и бысть множество делающих, и тако вскоре сконча церковь.
И святи ю Ларионом митрополитомъ месяца ноября въ 26 день, и створи в ней настолование новоставимымъ епископомъ. И заповеда по всей Руси творити праздникъ святаго Георгиа месяца ноября въ 26 день.
Текст четко распадается на три части: похвала Ярославу и его замыслу; история строительства; освящение, дальнейшие действия в храме и установление памяти. Первая часть представляет собой риторическое введение, третья – заключение (см. также раздел II, гл. 3, и раздел III, гл. 2), а вот вторая – неожиданный для проложных текстов рассказ о сложностях при строительстве храма. Эта необычность оказывается, однако, легко объяснима, если отыскать источник данного сюжета. А им оказывается не что иное, как «Сказание о Великой церкви» (то есть Св. Софии Константинопольской) последней трети IX века. В главе 9 там рассказывается об очередном проявлении мудрости императора Юстиниана при строительстве Св. Софии:
Ведь каждый день из дворца привозили серебряные милиарисии и складывали их в орологии, и все, кто передвигали камни, получали в день по одной серебряной [монете], чтобы никто из них не унывал и не злословил. Ведь один из носивших камни, который разгневался и восстонал, упал на землю и расшибся[367].
Таким образом, Ярослав подспудно сравнивается в проложном сказании с мудрым Юстинианом – идеалом византийского императора. Заимствование сюжета автором проложного сказания, впрочем, не означает, что описание строительства храма Св. Георгия в нем – чистая фикция. Мудрый совет князю поступить так мог дать кто-то знакомый со «Сказанием о Великой церкви». Впрочем, его славянского перевода в XI веке, по всей видимости, еще не существовало, и потому такой советчик должен был быть знаком с греческим оригиналом текста.
Как кажется, этого загадочного знатока, идентичного автору проложного сказания, можно установить. В его тексте упоминается редчайший термин «настолование»: как мы видели выше (см. экскурс 4), он обозначает интронизацию, а глагол «настоловати», от которого он произведен, в таком значении встречается в древнерусских текстах только в ставленнической записи Илариона: «от богочестивыхъ епископъ священъ быхъ и настолованъ въ велицѣмъ и богохранимѣмь градѣ Кыевѣ». Следовательно, автором проложного сказания об освящении храма Св. Георгия в Киеве (и возможного совета Ярославу) был не кто иной, как сам Иларион, который и освятил эту церковь, и внес память этого события в общерусский месяцеслов.
Наконец, киевский храм Св. Георгия после освящения был почтен также тем, что в нем было проведено это самое «настолование новоставимымъ епископомъ», к которому мы теперь и обратимся.
3. Учреждение новых епископий и монастырей
Как и в летописном известии о поставлении Илариона («Постави Ярославъ Лариона Русина митрополитомь»), в проложном сказании об освящении церкви Св. Георгия (о нем см. экскурс 3; раздел III, гл. 2) главным актором чисто церковного чина выступает не митрополит, а князь («святи ю Лариономь митрополитомь»). То же самое касается и последующего действия князя: «створи въ неи настолование новоставимымъ епископомъ». Как мы видели выше (раздел II, гл. 3), это «настолование» было интронизацией, которая совершалась в ту эпоху уже одновременно с рукоположением «новоставимых» епископов.
Некоторые сомнения, впрочем, здесь может породить презентное причастие «новоставимымъ», создающее впечатление, что речь идет о некоей регулярной практике интронизации новых епископов в церкви Св. Георгия. Но, во-первых, даже если здесь предполагается длительное действие, оно не могло выходить за пределы 1054 года, когда умер его актор – Ярослав, а если автором проложного сказания был Иларион (см. экскурс 3), – то и за пределы 1052 года, когда закончилось его митрополичество. Во-вторых, причастие настоящего времени страдательного залога в древнерусском языке при глаголе в аористе часто указывает на обстоятельства, современные его действию, но не более длительные (например, «измроша оубиваеми гнѣвомь бж҃иемь» в НIЛ под 6732 (1223/24) годом[368] или частотная летописная формула «побѣгоша гоними»). В-третьих, пассивные причастия настоящего и прошедшего времени в древнерусском часто бывают равнозначны (например, «оувѣданъ бы(с) всими великии антонии и чт(с)имъ» в ПВЛ под 6559 (1050/51) годом[369]). С другой стороны, поставление епископа – церемония редкая и крайне торжественная, так что в 1051 году несколько епископов не могло быть поставлено за одной службой: такой практики всегда избегали[370]. Поэтому вероятнее, что епископы были поставлены на нескольких следующих друг за другом службах в новом храме Св. Георгия, где для этого торжества было приготовлено все (включая специальную кафедру), – в таком случае причастие настоящего времени может действительно указывать на протяженность действия. Перенесение интронизации из кафедрального собора (см. раздел II, гл. 3) в церковь Св. Георгия могло отмечать и особый почет, который получил после своего освящен