[564]. Память о нем отразилась в позитивном ключе и в «Сказании о начале Печерского монастыря», однако в том же тексте пострижение Антония Печерского «неканоничным» Иларионом, описанное в древнем «Житии Антония», было заменено на версию его пострига на Афоне (см. раздел II, гл. 3).
Неудачной оказалась и попытка Ярослава добиться права на поставление или хотя бы избрание митрополита Киевского на Руси. В 1089–1090 и 1122 годах киевские князья вынуждены были отправлять посольства в Царьград для согласования кандидатуры нового митрополита. Более того, следующая подобная попытка самостоятельного поставления митрополита – Изяславом Мстиславичем в 1147 году – была не принята даже частью русских епископов, которые ссылались на права Константинополя в этом вопросе как на «закон» (см. экскурс 3).
Впрочем, окончательный отказ Ярослава от борьбы за «автокефалию» Русской церкви мог быть связан и с изменением внутриполитической ситуации на самой Руси. 4 октября того же, 1052 года скончался старший сын и наследник Ярослава – Владимир, который занимал второй по значению на Руси новгородский стол с момента установления единовластия Ярослава в 1036 году[565]. Показательно, что после этого Ярослав не отдает Новгород никому из своих сыновей: на момент его смерти 20 февраля 1054 года Изяслав сидел в Турове, Святослав – во Владимире-Волынском, а Всеволод был при отце в Вышгороде[566]. Этот факт указывает на то, что разделение Руси между сыновьями Ярослава (см. раздел V, гл. 2) было задумано еще им самим, как об этом прямо говорит ПВЛ[567]. Последняя сообщает и о том, что Всеволод был любимым сыном Ярослава[568], однако передать ему киевский стол отец не мог из-за правил старшинства в династии Рюриковичей[569]. В таком контексте получение киевским князем права de facto назначать митрополита Росии, столь важное для Ярослава в 1051 году, теряло свою актуальность, так как усиливало в будущем позиции лишь одного из его сыновей.
Как бы то ни было, Ярославу пришлось принять митрополита-грека Ефрема, фиксируемого в Киеве в ноябре 1052 года. Если начало работ по мозаичному украшению Св. Софии Киевской связано с Ефремом и началось весной 1052 года (см. раздел IV, гл. 2), то отказ Ярослава от Илариона и согласие на митрополита-грека последовал еще раньше. Ефрем, обладавший высоким титулом протопроедра, вскоре после своего приезда демонстративно освятил Св. Софию Киевскую, введя память этого освящения в литургический календарь Руси (так же как Иларион сделал это с освящением Св. Георгия).
Но были ли события 1052 года абсолютным поражением Ярослава и крушением всех его планов реформы Русской церкви, как может показаться на первый взгляд? Ведь само согласование кандидатуры митрополита Росии с Киевским князем стало важным церковно-политическим завоеванием, которое еще долго сохранялось на Руси (см. экскурс 3). Да и появление в Киеве мозаичистов, которых не было ни у его отца Владимира, ни у его брата Мстислава (см. раздел I, гл. 2), можно рассматривать как дипломатический успех русского князя. К тому же программа мозаичной декорации киевского собора учитывала русские приоритеты: в состав чина Святых Отцов в алтаре был включен свт. Климент, папа римский, чьи мощи хранились в Десятинной церкви и были значимы для Руси (см. раздел II, гл. 1).
Кроме того, под следующим, 6561 (1053/54) годом во всех древних летописях упоминается о рождении у сына Ярослава Всеволода сына от греческой принцессы: «У Всеволода родися сынъ Володимиръ от цесарицѣ грѣчькое»[570]. Традиционное мнение, что этот брак – следствие византийско-русского примирения после войны середины 1040-х годов, основано лишь на сообщении поздней Густынской летописи[571]. Между тем еще М. Д. Приселков[572] показал, что большая временная разница рождения Владимира Мономаха с этим миром говорит скорее в пользу того, что Всеволод получил принцессу из императорского рода Мономахов как уступку за принятие «законного» митрополита Ефрема. Действительно, теперь, когда мы узнали, что примирение Ярослава с Константинополем произошло за год до этого события, такая связь становится еще очевидней.
Следует вспомнить и то, что введенный Ярославом и Иларионом новый «Устав о церковных судах» не был отменен. Он продолжал использоваться и модифицироваться в Русской церкви еще очень долго, хотя во многом и противоречил принципам византийского канонического права (см. раздел III, гл. 1).
Наконец, мы видели выше (раздел III, гл. 3), что новые русские кафедры, созданные, по всей видимости, в правление Илариона, продолжили свое существование и вошли всей группой в официальные списки епархий Константинопольской церкви. Соответственно, сохранение их, равно как и, вероятно, их архиереев, также было частью сделки между Ярославом и Константинополем: вспомним, как через век митрополит-грек Константин I сохраняет сан (пусть и через новое рукоположение) за клириками, поставленными «неканоничным» Климом Смолятичем[573]. Такие перерукоположения могли иметь место и при Ефреме: как мы видели выше, «Сказание о начале Печерского монастыря» не случайно умалчивает о рукоположении Антония Печерского Иларионом. «Амнистию» получили, очевидно, и русские епископы, которые участвовали в выборах и поставлении Илариона (см. раздел II, гл. 2, и раздел V, гл. 3): так, новгородский епископ Лука Жидята, который был поставлен Ярославом еще в 1036 году, не подвергся за это никакому наказанию – по крайней мере, до смерти Ярослава в 1054 году (см. раздел V, гл. 3).
Отметим также, что события 1051–1052 годов не привели к расколу в Русской церкви, в отличие от следующего кризиса, спровоцированного «самочинным» поставлением в митрополиты Клима Смолятича в 1147 году. И причиной этому было, конечно, «единовластное» правление Ярослава Владимировича, который полностью контролировал иерархию Русской церкви: как в 1051 году он самостоятельно поставил Илариона митрополитом, так и в следующем году сам решил сменить его на грека Ефрема.
Раздел V. «Написание, данное Ефремом, боголюбивейшим митрополитом Росии, для посрамления…»Церковь после Ярослава: антилатинская полемика и внутренние конфликты (1054–1058)
Нам ничего не известно о действиях митрополита Ефрема в 1053 году, как, впрочем, и о каких-либо других происшествиях этого года на Руси, кроме рождения Владимира Мономаха (см. раздел IV, гл. 3). А вот следующий, 1054 год был ознаменован двумя знаменательными событиями. 20 февраля в Вышгороде скончался реформатор Русской церкви Ярослав Владимирович, бывший киевским князем на протяжении трех с половиной десятков лет и разделивший свои владения между сыновьями: Изяславом, Святославом, Всеволодом, Игорем и Вячеславом, которые сели соответственно в Киеве, Чернигове, Переяславле, Владимире-Волынском и Смоленске. Весной того же года в Константинополь прибыли папские легаты, которые вступили в конфликт с патриархом Михаилом Кируларием, приведший к тому, что в июле обе стороны анафематствовали друг друга, положив начало так называемой Великой схизме. Оба эти важнейших события требовали сношений Киева с Константинополем: с одной стороны, для подтверждения договоренностей 1046 и 1052 годов, а с другой – для согласования позиции Киевского митрополита с политикой патриархата в отношении Римской церкви.
1. Митрополит Ефрем и схизма 1054 года
Теперь, когда мы знаем, что Ефрем прибыл в Киев уже в 1052 году (см. раздел IV, гл. 1), нет необходимости вычислять соотношение его поставления с событиями схизмы 1054 года[574]. Нет и нужды предполагать вакантность Киевской кафедры в феврале 1054 года (см. введение) на основании молчания ПВЛ об архиереях при погребении Ярослава Владимировича[575] – тем более что оно вполне обычно для летописи[576]. Судя же по списку участников константинопольского собора 20–24 июля, который анафематствовал латинскую «грамоту отлучения» и составивших ее папских легатов, сам Ефрем на нем не присутствовал[577].
Однако, узнав о конфликте с латинянами (возможно, от русского посольства, отправленного в Царьград после смерти Ярослава), он прислал – очевидно, несколько позднее (см. ниже) – письменное подтверждение своего согласия с критикой латинских обычаев. Обнаруженное И. С. Чичуровым в каноническо-полемическом сборнике Vat. gr. 828, оно озаглавлено «Написание, данное Ефремом, боголюбивейшим митрополитом Росии, для посрамления совершаемого латинянами вопреки [обычаю], господствующему в нашей святой, Божьей, соборной и апостольской Церкви из евангельских и отеческих преданий»[578]. Трудно согласиться с идеей издателя (основанной лишь на повторении οἱ αὐτοί), что «Написание» было предназначено для устного произнесения: чуть выше он сам указывает на отсутствие у текста какого-либо введения[579]; против этого говорит и позднейшее использование его именно в письменных текстах (см. ниже). Впрочем, текст Ефрема несет на себе следы быстрого составления: отсутствуют введение и заключение, а заимствованное у Михаила Кирулария обвинение в ношении колец (см. ниже) забывает упомянуть, что оно относится к епископам. Сочинение «Ефрема, митрополита Росии» идеально вписывается в контекст антилатинской полемики середины 1050-х годов – попытка атрибуировать его действовавшему через полвека Ефрему Переяславскому