[644]. При этом Переяславский архиерей причислен здесь еще к епископам, что дает terminus post quem для создания митрополии в Переяславле. Впрочем, как проницательно отметил Назаренко[645], он стоит сразу после митрополитов и перед епископом Белгородским, традиционно первым в списке русских епископов (см. раздел I, гл. 1), что указывает на его особый статус, логично превратившийся через некоторое время в митрополичий. В «Житии Феодосия» Нестор говорит про Ефрема Переяславского, что по возвращении на Русь из Константинополя он «поставлен бысть митрополитъм в городе Переяславли»[646]. Ефрем упоминается как митрополит Переяславский также в ПВЛ, при освящении своего соборного храма арх. Михаила в 1090/91 году[647]. В 1101 году митрополии в Переяславле уже не было, судя по упоминанию местного епископа Симеона[648] и по замечанию Лаврентьевского и Троицкого списков ПВЛ в середине 1110-х годов: «бе бо преже в Переяславли митрополья»[649]. Таким образом, согласно русским источникам, Черниговская митрополия возникла до 1072 года, а Переяславская – между 1072 и 1090/91 годами.
Ожесточенный спор об одновременности или разновременности основания Черниговской и Переяславской митрополий[650] решается, как кажется, довольно легко: превращение этих столиц двух младших Ярославичей в митрополии было задумано одновременно, как справедливо предположил Назаренко[651], после первого изгнания Изяслава из Киева и занятия митрополичьего центра Руси Всеславом Брячиславичем в 1068 году (что и могло стать формальным поводом для обращения в Константинополь), но добиться этого для Чернигова удалось у патриарха раньше, до 1072 года, а для Переяславля – позже, после этой даты. Нет необходимости также видеть в Петре Переяславском одновременно епископа и metropolites electus[652]: уже рукоположенный Петр не мог быть избранным ипопсифием-«ставленником», да и произведение епископа в митрополиты было юридическим актом Патриархии и не требовало его присутствия, не говоря уже о том, что до 1081 года в митрополии производилась кафедра, а не лично иерарх. Нет и нужды непременно считать предшественником Ефрема на митрополии Николая (возможно, тождественного переяславскому игумену с этим именем, упомянутому при торжествах 1072 года)[653], так как в послании Симона Владимирского не уточнен его митрополичий статус: «От того, брате, Печерьскаго монастыря пречистыа Богоматере мнози епископи поставлени быша… Николае и Ефремь Переяславлю»[654]. Наконец, совсем не обязательно предполагать поставление Ефрема в митрополиты именно до 1076 года, когда Всеволод покинул Переяславль[655], ведь упразднение митрополии находилось в компетенции не князя, а патриархата и требовало некоторого времени. После упомянутого в 1072 году Петра Переяславскими митрополитами могли побыть и Николай (если он только не был епископом после Петра), и Леон[656]: напомним, что Киевский митрополит Иоанн III правил, например, лишь один год[657].
Итак, из источников очевидно, что Чернигов стал митрополией до 1072 года, а Переяславль – после этого (но, скорее всего, до 1076 года, когда оттуда ушел Всеволод), однако между двумя этими актами был немалый разрыв, в течение которого в митрополии были произведены целых пять кафедр (см. выше). Поэтому, если идея учредить митрополии для каждого из Ярославичей и была следствием трансформации их «триумвирата» после изгнания Изяслава в 1068 году, то реализована она была постепенно. Следовательно, учреждение новых русских митрополий произошло значительно позже после смерти Ярослава в 1054 году (никак не раньше 1059 года) – вероятно, при преемнике Ефрема Георгии (1060 – после 1073) и в царствование Романа IV (1067–1071), когда митрополией стал стоящий сразу за Черниговом Назианз, и Михаила VII (1071–1078), когда империя была потрясена манцикертской катастрофой. Заметим также, что совместные действия Киевского, Черниговского и Переяславского архиереев в 1072 году говорят о взаимопризнании status quo Русской церкви, – а вот предшествующее стремление младших Ярославичей создать собственные независимые от Киева митрополии вряд ли могло вызвать одобрение со стороны Киевского первоиерарха.
В связи с этим следует обратить внимание на одно свидетельство, ускользнувшее от внимания исследователей. Речь идет об ответах того самого митрополита Георгия, при котором на Руси и появились две новые митрополии, игумену Герману, по всей видимости, настоятелю Спаса на Берестове, упоминаемому летописью под 1072 годом[658]. То обстоятельство, что этот монастырь вряд ли мог быть основан Всеволодом Ярославичем до 1070 года (см. выше), позволяет датировать данные ответы концом митрополичества Георгия, завершившегося между 1073 и 1076/77 годами. В очень коротком (всего 5 ответов) разделе «А се о епископех» Георгий говорит: «Епископа митрополитомъ не ставити»[659]. Сам запрет на поставление епископа в митрополиты вытекает из правовых норм Византийской церкви: перевод с кафедры на кафедру считался неканоничным и допускался лишь в экстраординарных случаях[660]. Действительно, в домонгольское время мы не видим ни одной попытки посадить на митрополичий престол епископа. Однако столь неожиданное указание, помещенное среди практических правил (между непострижением гуменца у нерукоположенного епископа и тем, как митрополит святит воду на Богоявление и читает Евангелие в воскресенье), невозможно воспринимать иначе, как ответ на конкретную попытку поставить на Руси в митрополиты одного из епископов.
Краткость ответа не позволяет точно определить, о каком именно казусе идет здесь речь. Но практический характер ответа позволяет сузить круг возможных вариантов. Во-первых, учитывая то, что вопрос был задан киевским игуменом киевскому первоиерарху, можно было бы предположить, что такая попытка имела место перед вступлением Георгия на кафедру, когда после окончания митрополичества навязанного Константинополем грека Ефрема на рубеже 1050–1060-х годов Ярославичи искали на киевский престол претендента из русских епископов (а, потерпев неудачу, позднее перешли к тактике умножения своих митрополий). Однако против этого говорит как актуальность вопроса именно для первой половины 1070-х годов, так и то, что необходимые разъяснения о невозможности такого шага уже должны были бы быть даны Константинополем. Во-вторых, Герман мог спрашивать о выборе преемника греку Георгию киевским князем, то есть одним из Ярославичей, с которыми у того был конфликт в 1072 году (см. раздел I, гл. 3). Но сомнительно, чтобы такой поиск шел еще при жизни митрополита, а факт присылки ему на смену из Константинополя грека Иоанна II Христопродрома показывает, что установленная в 1052 году практика продолжала соблюдаться: показательно, что участие киевского князя и его посольства в прибытии митрополита Росии из Константинополя фиксируется впервые именно после смерти Иоанна II (см. экскурс 3).
Наконец, датировка текста первой половиной 1070-х годов указывает вроде бы на то, что здесь обсуждается актуальная проблема трансформации Чернигова или Переяславля из епископии в митрополию и смены статуса местного иерарха. Однако это было изменение статуса кафедры, но не архиерея: в такой ситуации никакого поставления епископа в митрополиты не предполагалось (ср. выше), что исключает и обсуждение здесь решения патриархии о создании новых митрополий. Единственный возможный тут вариант – это указание Георгия на то, что при повышении статуса епархии с епископии до митрополии нет необходимости в новом поставлении ее иерарха. Однако речь могла идти и о кандидатуре конкретного русского епископа для рукоположения в митрополиты. Учитывая же то, что Герман был игуменом ктиторского монастыря Всеволода Ярославича, кажется наиболее вероятным, что этот практический вопрос касался будущего митрополита Переяславского – тем более что следующий ответ говорит о литургических особенностях митрополичьего богослужения (способе освящения воды на Богоявление и чтения Евангелия в воскресенье), очевидно, недостаточно ясных русскому игумену, но хорошо знакомых византийскому иерарху. В этом плане показательно, что все известные нам Переяславские митрополиты, по всей видимости, не были до этого русскими епископами: Леон был греком, очевидно, присланным из Византии, а Николай и Ефрем точно были поставлены в иерархи из монахов (см. выше). Таким образом, скорее всего, вопрос Германа (и его патрона Всеволода) касался либо необходимости нового поставления, либо кандидатуры первого митрополита Переяславля, появившегося вскоре после 1072 года.
Возвращаясь к новым русским митрополиям Ярославичей, следует заметить, что факт их создания лишь ближе к 1072 году не отменяет шаткости позиций Ефрема в середине – второй половине 1050-х годов. Во-первых, статус иерархов среднего и младшего Ярославичей все равно повысился, как мы видели по позиции Переяславля в 1072 году, а ведь Чернигов был только третьим по старшинству среди русских епископий, Переяславль же – вообще лишь шестым (см. раздел I, гл. 1). Во-вторых, если раньше Ефрем контактировал с «единовластцем Руской земли» Ярославом, который мог единолично ввести и «Русскую правду», и Устав о церковных судах, то теперь ему приходилось иметь дело сразу с тремя князьями, решавшими важнейшие вопросы совместно (см. выше), но сидевшими в разных городах. В-третьих, из-за своей резко антилатинской позиции, хорошо известной на Руси, Ефрем ничего не выиграл от Всеволода, но зато затронул интересы «латинских» жен Святослава и Изяслава (см. раздел V, гл. 1), своего князя, которому, как мы видели, помогала его польская родня. А ведь Ефрем прибыл на Русь по соглашению между Ярославом и Константином IΧ (см. раздел IV, гл. 3), которых зимой 1055 года уже не было в живых, и Ярославичи никакими обязательствами с ним не были связаны (если только их посольство в Константинополь в 1054 году не подтвердило статус Ефрема). Наконец, Ефрему противостояла скрытая оппозиция в лице большинства русских епископов, которые еще совсем недавно, в 1051 году, либо поставляли Илариона в митрополиты, либо были поставлены им (см. раздел II, гл. 2, раздел III, гл. 3), причем некоторые из них были, как Иларион, славянами – например, Новгородский епископ Лука Жидята (см. раздел V, гл. 3).