[702]: в НIЛ она встречается только под 6853 (1344/45) годом («повелѣниемь боголюбиваго архимандрита новъгородьского Есифа»[703]), тогда как в ранний период она известна лишь в южнорусском летописании, в статье ПВЛ под 6616 (1107/08) годом, причем также применительно к князю («повеленьемь Глѣбовомъ»[704]). В пользу аутентичности данного известия НIЛмл говорит и тот факт, что Лука Жидята, освятивший, согласно ему, Св. Софию Новгородскую в 1050/51 году, действительно оставался новгородским владыкой до 1055 года (см. ниже).
Конечно, признание аутентичности (происхождения из НС?) известия НIЛмл под 6558 годом не означает того, что летописец XV века передал его совершенно точно: в частности, титулование Луки архиепископом может быть ретроспективным. Так, на примере того же известия в НК1 мы видим, как в древний летописный текст включается литургическая реалия – память освящения Св. Софии на Крестовоздвижение[705].
Участие в поставлении русских иерархов в 1051 году. Поскольку к 1051 году на Руси, судя по всему, существовало четыре епископии: Белгородская, Новгородская, Черниговская и Полоцкая (см. раздел I, гл. 1), а для канонического поставления иерарха необходимо участие трех епископов, то Лука Новгородский, поставленный также Ярославом (см. выше), участвовал в поставлении Илариона (см. раздел II, гл. 2) с вероятностью в 75 %. Но даже если он и не присутствовал лично, то, согласно канонам, должен был дать на это письменное согласие: учитывая, что до 1055 года он спокойно управлял своей кафедрой, то наказан за противление поставлению Илариона он не был, а значит, был его сторонником, что вполне естественно для русского по происхождению иерарха. Можно предположить участие Луки Жидяты и еще в одной подобной акции Ярослава, а именно в поставлении новых русских епископов осенью того же года (см. раздел III, гл. 3): в этих хиротониях должны были принимать участие так же не менее трех епископов, включая теперь, правда, Илариона, что понижает вероятность участия в них Луки до 50 %. Впрочем, нет причин, по которым он мог бы противиться этому акту (также не согласованному, очевидно, с Константинополем), – тем паче, что создание новых епископий (Владимиро-Волынской, Переяславской, Ростовской и Туровской) никак не затрагивало интересы и юрисдикцию Новгородской кафедры. Итак, хотя прямых доказательств этому нет, но с высокой долей вероятности Лука Жидята участвовал в акциях Ярослава 1051 года, направленных на самостоятельность и расширение Русской церкви, или, по крайней мере, не выказал возражений против них.
Теперь, наконец, мы можем перейти к самому наказанию Луки Жидяты, о котором сообщает НIЛмл под 6563 (1055/56) годом: «В семъ же лѣтѣ клевета бысть на епископа Луку от своего холопа Дудикы, и изиде изъ Новагорода и иде Кыеву, и осуди <и> митрополит Ефримъ, и пребысть тамо 3 лѣта»[706]. А под 6566 (1058/59) годом та же НIЛмл добавляет: «Сем же лѣтѣ архиепископъ Лука прия свои столъ в Новѣгородѣ и свою область. Дудицѣ же холопу оскомины: урѣзаша ему носа и обѣ руцѣ, и бѣжа в Нѣмци»[707]. Известия эти имеют, судя по авторской позиции, географической («изиде изъ Новагорода и иде Кыеву» / «прия свои столъ в Новѣгородѣ») и идейной («клевета бысть… от своего холопа»/«холопу оскомины»), новгородское происхождение. Иногда их даже считают одной древней статьей, разрезанной позднее надвое[708].
Не так давно А. А. Гиппиус попробовал расширить источниковую базу «дела Луки Жидяты» комплексом из трех граффити в Св. Софии Новгородской, зафиксированных на кальке в конце XIX века[709]. Верхнее граффито (№ 182-А) представляет собой стандартную инвокацию: «Г[оспод]и помози рабоу свое[моу. Псалъ e. g.] Марътинъ». Возможно, этот Мартин написал следующую пространную инвокацию (№ 182-Б): «[С(вя)т])ыи Никола и св(я)та[я] Троиц[а] [с]п(а)си [по] многа [м]ѣста [н]ашего владык[о]у с(вя)та[я С]оф[и]я моудрость [б(о)жия съ с(вяты)ми] (сорока)ми зар…». Еще ниже другой рукой написано (№ 182-В): «[С]вятаѣ [Со]ѳие: пом[ил]оуи: раба своего Нико[ло]у пришълъца: ис Кыева града: [(отъ) с]воего кънязя Ѣрослава: а (отъ) цръкъве святоуя [б]езмъздъникоу и ч[ю]до[т]воръ[цю] Козъмъу и Дъмияна». Исследователь видел в киевлянине Николае, посланном в Новгород князем Ярославом, некоего участника «дела Луки Жидяты», который подразумевался (или был упомянут) во втором граффито. Действительно, молитва за владыку может быть связана с «делом Луки Жидяты», однако Николай никак не мог в нем участвовать, так как оно началось только через год после смерти Ярослава. Если и видеть связь между вторым и третьим граффити, то лишь в рамках гипотезы о том, что Николай, как-то связанный с церковными делами (судя по упоминанию им церкви Свв. Космы и Дамиана[710]), принес в 1052 году из Киева в Новгород неприятную для Луки Жидяты весть о замене Илариона Русина (которого тот, по всей вероятности, поставлял без согласия Константинополя) на грека Ефрема.
Впрочем, косвенным свидетельством в пользу аутентичности известий НIЛмл можно считать колофон Остромирова Евангелия[711], переписанного в 1056–1057 годах в Новгороде диаконом Григорием. При троекратном (!) упоминании Остромира и князя Изяслава (не заказчика рукописи) в колофоне Евангелия-апракоса, вложенного в Софийский собор[712], ни разу не назван новгородский архиерей. А ведь именно в эти годы Лука Жидята и находился в заточении в Киеве. Кроме того, отметим, что среди всех изображений евангелистов в рукописи самое роскошное – именно у Луки[713], вероятного небесного патрона новгородского владыки.
При рассмотрении наказания Луки Жидяты следует различать два его аспекта: сущностные причины и юридическое оформление (ср. раздел II, гл. 2). Первые обычно связываются исследователями, вплоть до наших дней, с «проиларионовской позицией» новгородского владыки. Так, в 2016 году И. В. Дергачева и В. В. и С. В. Мильковы пишут: «Здесь надо видеть руку митрополита-грека, заинтересованного в смещении с новгородской кафедры представителя национальной духовной дружины Ярослава»[714]. Печников[715] видит за наказанием Луки конфликт антилатинской позиции Ефрема на фоне «Великой схизмы» 1054 года и спокойного отношения к Западу у Илариона и его окружения: «…толерантное отношение Луки к выходцам с латинского Запада в новых условиях… было компрометирующим обстоятельством для русского епископа»[716].
Как мы видим, все гипотезы подобного рода базировались на уверенности в уходе Илариона с кафедры после смерти Ярослава Владимировича в 1054 году, который повлек за собой репрессии против его сторонников – за участие в неканоническом, с точки зрения Константинополя, избрании Илариона или по другим основаниям. Однако, как мы видели выше (раздел IV, гл. 1), смена Илариона на Ефрема произошла не позже осени 1052 года и не была связана со смертью Ярослава. Кроме того, Ярослав добился, по всей видимости, уступок со стороны Константинополя (см. раздел IV, гл. 3): брака принцессы-Мономахини с его сыном Всеволодом, признания учрежденных в 1051 году русских епископий и амнистии для поставивших Илариона епископов, на что указывает наказание Луки не в 1052–1053 годах, а только в 1055/56 году.
Конечно, это наказание можно было бы считать отложенной местью Ефрема представителю враждебной партии – местью, с которой ему пришлось потерпеть до смерти Ярослава. Однако с юридической точки зрения наказание в 1055/56 году за «неканоническое» избрание Илариона четыре года назад выглядело бы противоречивым, так как в 1052 году Ефрем никак не покарал Луку. Поэтому, оставив сейчас в стороне поиски подлинной причины враждебности Ефрема к Луке Жидяте, обратимся к юридической стороне этого дела.
Почти все исследователи считают невозможным реконструировать суть конкретных обвинений, предъявленных Луке митрополитом[717]. Эту сторону проблемы не позволяет прояснить и германское происхождение холопа Дудики, оклеветавшего своего господина, хотя оно прекрасно объясняет его бегство «в нѣмци» в 1058/59 году[718]. Только Дергачева и Мильковы, со ссылкой на византийскую правовую практику, предложили видеть в урезании Дудике носа и рук наказание по принципу талиона, то есть за то же преступление, в котором он обвинил Луку: «Урезание носа по византийскому законодательству предписывалось за разные виды блудодеяний (Эклога. XVII. 23–30, 34), поэтому на основании такого членовредительства можно говорить о попытке вменить Луке какую-то из статей сексуальных преступлений…»[719] Впрочем, чуть ниже они реконструируют и другой вариант обвинения: «Остается предполагать возможное в отношении высокого должностного лица Церкви подозрение в присвоении не принадлежавших ему церковных ценностей»[720]. Однако, во-первых, осужденный митрополитом Лука не понес в 1055/56 году за такие преступления наказания, аналогичного примененного к Дудике через три года; во-вторых, непонятно, почему русский по происхождению иерарх должен был наказываться по нормам византийского гражданского права, да к тому же митрополитом[721]