С коротким мечом на боку, в лёгких латах, стоял Игорь рядом с матерью на высоком валу и сквозь узкие бойницы в заборолах смотрел, как хищные степняки, гарцуя на конях, поджигают села за Десной, а князь Святослав Ольгович, бояре и Славута готовят для боя черниговские полки и берендеев[69]. Половцев отбили, и князь Изяслав отступил на дневной переход от Десны. Но неожиданно в тот же день заболел Святослав. Тайные сторонники Изяслава, которых было немало в городе, поспешили сообщить ему, что Святослав распустил по домам рать, а сам лежит хворый… Изяслав вернулся, вброд перешёл Десну, сжёг епископское село и начал готовиться к решительному бою. Превозмогая болезнь, Святослав тут же собрал дружину, послал гонцов вслед берендеям и, когда те прибыли, ударил на ворога. Конные берендеи неожиданно ударили по половцам, разгромили основные силы, часть загнали в Десну, где многие потонули, а остальные сдались в полон. Изяславу удалось переправиться с дружиной на другую сторону реки, и он пустился наутёк. На этот раз черниговцы преследовали его несколько дней и загнали аж за Сейм.
А что же Игорь?
Всё здесь для него было ново: и княжеская измена, и настоящая кровавая битва, и смерти, и победа. Эти дни значили для него больше, чем недели и месяцы прежней беззаботной жизни. Закончилось детство — началось отрочество. Своим ещё неокрепшим разумом он начал отчётливо постигать ту истину, что если хочешь выжить, то должен всегда носить на боку меч! И с этого времени он с ним не расставался — сначала с детским, игрушечным, а после четырнадцати лет — с настоящим, боевым.
Тот четырнадцатый год стал тяжёлым и переломным в его судьбе: зимой простудился и тяжело заболел отец, князь Святослав Ольгович. Чувствуя близкий конец, он послал в Курск за сыном Олегом. Его беспокойство имело причину: на черниговский стол уже давно откровенно зарился его племянник Святослав Всеволодович, которому минуло сорок лет и он теперь — старший среди Ольговичей.
Не дождался князь сына, умер. Его вдова, мать Игоря, боясь что Святослав Всеволодович примчится из Новгорода-Северского быстрее, чем Олег из Курска, собрала в строгой тайне боярскую думу. Пригласили и епископа Антония, и Славуту, которые уже знали о кончине князя.
— Нам надо выиграть время, достойные бояре и велии[70] мужи, — сказала княгиня. — А потому будем молчать о смерти князя Святослава до приезда старшего сына, его наследника. Чтобы эта скорбная для нас и опасная весть не дошла преждевременно до Новгорода-Северского…
— Согласны, княгиня, — ответил за всех тысяцкий Георгий.
— Тогда поклянитесь все на святом Евангелии, что сохраните эту тайну!
Бояре переглянулись. А тысяцкий нерешительно произнёс:
— Но, княгиня, с нами здесь епископ… Как-то негоже приводить его к присяге, он же сам святитель. Да и…
Тысяцкий умолк, пристально глядя на Славуту.
Все знали, что тот — друг Святослава Всеволодовича.
Славута тут же поднялся, положил руку на Евангелие и торжественно произнёс:
— Святослав Всеволодович близок и дорог мне, но честь — дороже. Клянусь сохранить тайну.
Немного замешкался епископ, невысокий смуглый грек. Но быстро встал, поднял золотой крест.
— Клянусь Богом и Божьей Матерью, что не пошлю прежде времени вести Всеволодовичу, и вас, бояре, Святою Троицей заклинаю не уподобиться Иуде, который выдал ворогам Христа, и не предать покойного князя! Целуйте крест!
Все поочерёдно поклялись и истово целовали крест. И никто тогда, конечно, не ведал, что той же ночью, по возвращении из княжеских хором домой, епископ Антоний написал Святославу Всеволодовичу письмо:
«Стрый твой умер, а за Олегом послали. А дружина по городам далече. А княгиня сидит в отчаянии с детьми. А товару множество у неё… Приезжай скорее! Олег ещё не прибыл, и ты по своей воле заключишь с ним договор!»
Едва успел Олег въехать в Чернигов — без дружины, без сторонников, как сюда же с вооружённой силой прискакал его двоюродный брат и остановился вблизи города.
Разве мог Олег состязаться с ним? После недолгих переговоров и обмена письмами он вынужден был поступиться. Святослав Всеволодович занял Чернигов, пообещав выделить из своих земель уделы княжичам Игорю и Всеволоду, когда подрастут, а Олег Святославич перешёл в Новгород-Северский. С ним поехала княгиня-мать с младшими сынами и дочерьми.
Так иудино коварство «святителя», о котором вскоре стало известно всем, обернулось для Олега и его семьи потерей Чернигова. И с тех пор сердце Игоря ожесточилось и против Антония, и против Святослава Всеволодовича.
Не простые отношения сложились тогда у Игоря и его братьев со Святославом Всеволодовичем. И виноват в этом был прежде всего последний, который не только силой захватил Чернигов, но и нарушил слово — не выделил ни Игорю, ни Всеволоду из своих владений обещанных волостей. Княжичи росли без всякой надежды на собственные уделы. И даже настоящая военная распря, что вспыхнула между Олегом и Святославом, не улучшила положение молодых братьев, ведь нелегко было Новгороду-Северскому тягаться с Черниговом. И только ранняя и неожиданная смерть брата Олега прекратила эти тяжбы: Игорь после старшего брата унаследовал новгород-северский стол и выделил из своих земель малолетнему племяннику Святославу Ольговичу Рыльск с волостью, а брату Всеволоду — Трубчевск и Курск.
С этого времени между Игорем и Святославом произошло замирение. Игорь прислушивался к Святославу, помогал ему в битвах за киевский стол, но добра и приязни к нему не испытывал. В непрерывных княжеских раздорах, нападениях, наездах, выгорело его сердце, закаменело, стало чёрствым и жестоким. Глебов — последний тому пример…
И он не раскаивается, что такое учинил… Правда, Святослав за последнее время немного утихомирил князей — кого просьбами, кого грозьбами. Но надолго ли? Рознь и ненависть между князьями — это болезнь неизлечимая! Безусловно, Святослав так просто не оставит его нападение на Глебов — прогремит с киевских гор. Да пускай грохочет! А кто начал эту нынешнюю котору? Владимир… Так пускай на него и гремит!
А ещё и половцы! Не проходит года, чтобы не пронеслись они, как сокрушительный, всё уничтожающий смерч, по Русской земле, сметая на своём пути города и села. Сколько сил и средств уходит на борьбу с ними! Сколько человеческих жизней и крови теряет в этой борьбе Русская земля!
Где уж тут взяться доброте в сердце!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Кончак сзывал ханов со всего Дешт-и-Кипчака[71] на военный совет. Причина его созыва очень важна: поражение хана Кобяка и его союзников на Орели поколебала и подорвала военную силу Половецкой степи.
Кош Кончака на Торе, неподалёку от слияния его с Днепром, гудел в тот день, как улей. Каждый хан, прибыв со свитой, ставил на указанном месте высокого берега реки походную юрту, охрана ставила рядом ещё одну для себя. В коше стоял шум, гам, крик. Кто-то прибывал, куда-то мчались всадники, сновали между взрослыми вездесущие мальчишки, ржали кони, пылали костры, в казанах варилась, пенясь, конина, стекало сало на огонь с жирных бараньих туш, пахло жареным мясом, чесноком и лавровым листом.
На холме, рядом с большой белой юртой Кончака, стояли кругом бунчуки и хоругви. На хоругвях пестрели под ветром вышитые канителью и шёлком лебеди, волки, собаки, туры — покровители половецких родов, а ещё — бычьи рога, длинношеие драконы, степные беркуты и коршуны. Возле входа в белую юрту развевался золотистый стяг с головой собаки и кольчужным наколенником — кончаком, от которого и происходило имя великого хана.
Здесь собрались влиятельнейшие ханы донских, лукоморских, поморских и «диких» половцев: Кза, Туглий, братья Токсобичи, Колобичи, Етебичи, Терьтробичи, Бурчевичи, Улашевичи, Торголовичи. Прибыли даже Кулобичи с Куль-Обы — ныне называемой Керченским полуостровом.
После сытного обеда, устроенного на высоком холме над Тором, откуда просматривалась вся даль вокруг, перешли в белую ханскую юрту. Уселись кругом на шерстяных подушках. Молодые красивые рабыни-уруски внесли кумыс и айран, поставили на деревянных подносах перед каждым гостем и, покорные, послушные, молча вышли.
Пока гости усаживались, Кончак стоял. Высокий, широкоплечий, горбоносый, он возвышался над всеми на целую голову. Его расшитая золотом и серебром византийская одежда, изготовленная в мастерских Константинополя, сверкала самоцветами, как солнце, и стоила нескольких лошадиных табунов. Дорогая, дамасской работы сабля висела на цветном шёлковом поясе, тоже украшенном драгоценными камнями. На широкой груди блестела расплющенная круглая золотая гривна с прочерченными двумя параллельными линиями — знаком кипчакских родов. А позади него, на стене висело личное оружие хана — железный позолоченный шлем, кольчуга, собранная из многих тысяч стальных колец киевскими оружейниками, круглый щит с изображением собачьей головы посредине, большой лук и кожаный тул, заполненный стрелами.
Когда последний из гостей уселся на своё место в почётном кругу ханов, Кончак тоже сел — на тор. Дождался тишины, выпрямился, пригладил крепкими пальцами жёсткие черные волосы, обвёл всех тяжёлым взглядом.
— Достославные ханы, властители великого и вольного Дешт-и-Кипчака! — пророкотал басовитым голосом. — Настала для нас пора печали, безутешных слез и лютого горя: наши братья, приднепровские ханы, самочинно собрались походом на урусов и, потерпев страшное поражение, оказались в полоне у уруских князей, а всё войско хана Кобяка, который меня не послушался, не захотел присоединиться ко всем нам, к великой объединённой половецкой силе, сложило головы или тоже пошло бесславной дорогой рабов в уруский полон. Кобяк захотел славы и богатства только для себя. Вот и получил! Осиротил свои роды, подорвал могущество Дешт-и-Кипчака, а сам, как последний раб, плетётся где-то в обозе Святослава в позорный уруский полон!.. Но не станем ныне его осуждать — он сам себя покарал. Подумаем, достославные ханы, как нам выходить из тяжёлого положения. Князья урусов Святослав и Рюрик потребовали большой выкуп. Если пойти на это, всё золото и серебро Половецкой степи уплывёт в Киев… Вай-пай!