но удивлен. Слабость словенского владыки сбережет ему немало воинов.
— Еще сорок ртов в городе, княже, — хмуро сказал Лют. — У нас еды на месяц, потом будем свои сапоги варить.
— Знаю, — отмахнулся Самослав.
— Почему ворота не заваливаем? Скоро таран подтянут, — допытывался боярин.
— Не спеши, — пресек Само его расспросы. — Нужны мне ворота, успеем завалить.
— Ждем чего-то? — жадно спросил Лют.
— Ждем, — кивнул князь. — А вот если не дождемся, то конец нам тут всем придет. И заваленные ворота не помогут.
— Великий хан, беда! — оборванный парень лет шестнадцати, что прискакал сюда из кочевий, смело глядел в глаза тудуну. Воин растет. Не побоялся по следам войска пройти, и злую весть принести. Пощадили его словенские стрелы, от ран которых хворают две сотни воинов, а еще столько же ушли навстречу богам.
— Говори! — нахмурился Турсун. До сих пор всё шло, как надо. Сопляк, что построил этот город, оказался не волком, а бараном. А это значит, что совсем скоро с него снимут шкуру, а его мясо пойдет в котел.
— Полукровки разгромили мое кочевье, великий хан, — ответил парень. — Воины ушли в поход, а дома остался один муж из пяти. Налетела сотня всадников и перебила всех. Наши стада погнали на север, к Дунаю. Я успел ускакать, чтобы предупредить тебя.
— Когда это случилось? — взревел хан.
— Я скакал сюда десять дней, мой хан, — ответил паренек. — Я из племени консуяр.
— Далеко! — удивился Турсун. — Эти крысы ушли далеко от своих земель. А что с другими племенами?
— Я не знаю точно, мой хан, — потупился парень. — Но, я видел по дороге убитых родичей. От наших земель до Дуная три дня пути. Они не могли пройти незаметно. И еще… Они угнали только лошадей. Я вернулся назад, когда они ушли. Они не тронули баранов, но табун лучших коней увели с собой.
— Да зачем им бараны? — раздраженно сказал хан. — Что они будут с ними делать? Они хотят посадить в седло всех, кто может держать лук. Это же и так ясно. Иди в лагерь, парень, найди своих родных. Мы отомстим за твою семью.
Турсун сжал в руке чашу с медом, который цедил сквозь зубы. Нужно спешить. Если это то, что он думает, то все может закончиться очень скверно. Да! Нужно послать глашатая к стенам города. А вдруг?
Не прошло и получаса, как всадник на низкорослой лошадке неспешно двинулся к воротам, а к его копью был привязан белый лоскут. Стрелять в него не стали, а вместо этого позвали князя, который поднялся над частоколом так, чтобы его было видно.
— Говори! — сказал Само.
— Я пришел передать тебе слова моего хана, словен. — Обрин говорил почти без акцента. — Откройте ворота, отдайте оружие и все, что есть в городе, и тогда вы останетесь живы. Если ослушаетесь, мы возьмем город, и тогда вы все умрете жестокой смертью.
— Это все? — спросил князь со скукой в голосе. — Поезжай назад и передай своему хану. Город мы не сдадим, но я готов с ним договориться. Пусть приходит сюда. Я клянусь Перуном и Яровитом, что ни одна стрела не полетит в его сторону.
— Ты услышан, словен! Я передам твои слова хану. — Обрин развернул коня и поскакал в лагерь, аккуратно объезжая горелые бревна, что когда-то были домами в городском посаде. Пройти две сотни шагов пешком урожденному всаднику даже в голову не пришло.
Тудун выдержал время. Негоже ему мчаться на зов раба. Но и послушать, что он скажет, было интересно. Увидеть врага своими глазами всегда полезно, а послушать его полезней вдвойне. И вскоре хан с небольшой свитой подъехал к воротам, которые со скрипом отворились. Навстречу ему выехал молодой парень в странном доспехе и в шлеме, изукрашенном золотом и чеканкой. Светлые усы свисали почти до голого подбородка, что несказанно удивило хана, носившего густую бороду.
— Что ты хотел сказать мне, раб? — презрительно спросил его Турсун.
— Тот парнишка из кочевья уже добрался до тебя? Ну, тот, у кого вырезали родственников? — задал Само неожиданный вопрос.
— Откуда ты знаешь? — выпучил глаза хан.
— Это я приказал пропустить его, — без ложной скромности ответил Само. — Ни одна стрела не полетела в его сторону. Вдруг ты не знал об этом.
— Так это твоих рук дело? — нахмурился хан.
— Моих, — кивнул Само. — И не только это. На пути сюда гонцы из других племен. Кочагиров, насколько я знаю, едва половина осталась. Полукровки почему-то оказались очень злы на них.
— Я вырежу твое сердце и скормлю собакам, — хан понемногу наливался яростью, но два десятка лучников, стоявших в открытых воротах, удерживали его от глупостей.
— А вот кочевья племени забендер никто не тронул, — продолжил князь. — Странно, правда? Вот твои воины удивятся.
— Ах ты, кусок дерьма, — прорычал хан. — Да ты гнилой, как ромейский евнух! Ты хочешь на меня моих же воинов натравить?
— Ага! — со счастливой улыбкой подтвердил Самослав. — Я тебя обрадую, к тебе скоро прискачут еще десятка полтора беглецов. Я приказал их отпустить. Весело получилось, правда?
— Я сдеру с тебя шкуру, мальчишка, — хан пошел пунцовыми пятнами и едва сдерживался.
— Это еще не все, — небрежно бросил Само. — Теперь слушай мое предложение. Две тысячи солидов и я выкупаю пленных по честной цене. Ты уходишь в свои земли, и мы заключаем мир на три года.
— Пять тысяч и все, что есть в городе, — гордо заявил хан.
— А иначе что? — прищурился Само.
— А иначе я вырежу тут всех под корень. Я опустошу эту землю. Я уведу всех в степь, а эти пашни заселю своими рабами.
— У тебя есть время до утра, — ответил на его пассаж князь. — Потом я снимаю свое предложение.
— Чего? — от такой беспримерной наглости хан Турсун даже неприлично открыл рот. Он ничего подобного еще не слышал.
— Завтра в полдень у меня будет для тебя новое предложение, на пятьсот солидов меньше, — спокойно сказал князь. — И так каждый день. Минус пятьсот солидов.
— А что потом? — глумливо спросил его хан. — Потом я уже буду должен тебе?
— А потом ты уже будешь должен мне, — подтвердил Само. — Пятьсот солидов за каждый день осады. И будь уверен, я получу с тебя свои деньги. А если к тому времени тебя убьют твои же собственные воины, то я получу их с твоих детей и внуков.
— Больной на голову ублюдок, — сплюнул Турсун и развернул коня. — Завтра в обед я прибью твою кожу к воротам крепости.
— Завтра на закате приезжай! — крикнул ему в спину Само. — Тысяча солидов, большие деньги. Это очень щедрое предложение. Подумай, как следует, пастух!
Ворота города закрылись, а воины в крепости стали быстро собирать прямо за ними деревянный сруб и забивать его мешками с песком. Времени оставалось не так много. Дело было привычное, именно так они от баваров отбивались.
— Что это сейчас было, княже? — Лют вытирал пот со лба и тщетно пытался унять дрожь в пальцах. — Ведь нас же теперь даже в рабство не возьмут. Сгнием на кольях все до единого.
— А зачем нам в рабство? — повернул к нему голову Само. — Я там был, ничего хорошего. А злил я его специально. У него осадные башни и камнеметные машины не готовы, а проглотить такое оскорбление он не сможет. С одними лестницами на штурм пойдут.
— Так насчет тех беглецов, это правда? — удивился Лют.
— До последнего слова, — кивнул Само. — Я приказал мораванским всадникам те кочевья, откуда воины ушли, под корень изводить. Одного-двух выпускают, чтобы вести в войско пришли. Они совсем скоро должны в лагерь прискакать. Горан знает, что их убивать нельзя. Пока все идет, как надо, но я предпочитаю не доверять дело случаю, у меня в лагере уже один человечек работает.
— А почему ты его племя не велел трогать? — спросил Лют.
— С ума сошел, что ли? — изумился князь. — Их в первую очередь режут.
— Да чтоб я сдох! — Лют сел на коновязь, совершенно без сил. — Так ты знал, что все так будет?
— Не знал, — честно ответил Само. — Но осаду не исключал. И я знаю точно, что один-два приступа мы отобьем, и на этом все! Они камнями разобьют частокол, подведут осадные башни и возьмут город. Мы с Деметрием раз десять это отрабатывали. Конец всегда был один и тот же. Мы — покойники!
— Вы слышали? — невысокий пожилой степняк подсел к костру воинов из рода кочагир. — Вы уже слышали вести из кочевий?
— Что слышали? Какие еще вести? — лениво спросил его воин, мешавший какое-то варево в котле. Мяса там не было, приходилось есть взятое в деревнях зерно.
— Мораванские ублюдки вырезали ваших стариков, детей и жен, пока вы воюете с хорутанами. Я сейчас был у ханского шатра. Его нукеры это обсуждали. Режут все племена, кроме забендер. Их не трогают. То ли боятся, то ли договорились. Да об этом уже все знают!
— Да врешь ты все! — воин даже ложку уронил в котел, откуда начал вылавливать ее, обжигаясь и дуя на пальцы.
— Да клянусь духами своих предков, — поклялся пожилой степняк. — Сам сходи туда и узнаешь. Да вон идет воин, давай у него спросим.
— Эй, батыр! — спросил кашевар. — Ты слышал, что ублюдки из-за реки разгромили наши кочевья?
— Да весь лагерь только об этом и говорит, — хмуро ответил воин. — Сегодня двое мальчишек прискакали. Слава Великому Небу, они нашли тут своих отцов. Но их матери и братья убиты.
— Что ж, мы в походе, — вздохнул пожилой воин, — приказы хана не обсуждают.
Он встал от этого костра и пошел дальше, находя все новые и новые костры, где его ждали благодарные слушатели. Семь-восемь человек около каждого. Ведь очагов в войске было несколько сотен.
Слухи один другого страшнее покатились по лагерю, но пока не докатились до ханского шатра. Турсун уже пришел в себя от беспримерной наглости местного князька, и ум опытнейшего воина снова стал холодным и расчетливым. Гнев уже покинул его, и хан даже немного повеселел, оценив то, как неловко и наивно его попытались использовать. А мальчишка-то оказался хитер. Разжег его ярость, чтобы спровоцировать на глупые поступки. Не дождется! Хан построит осадные машины, и только потом возьмет город. Все будет так, как учил его почтенный отец. Так, как делал великий воин Баян, сын Баяна, в землях ромейской Империи. Сначала три-четыре дня город будет обстреливаться из камнеметных машин. Правда, камней тут почти нет, но рабы уже пилят толстые стволы на деревянные чурки, которые тоже весят немало. Это гораздо хуже, но куда деваться, он сейчас не в каменистой Греции. Как только будут разбиты башни города, и лучники не смогут стрелять по атакующим воинам, когда удары летящих камней проделают хорошие дыры в хлипком частоколе, тогда-то и пойдут на приступ воины. К воротам подведут таран, а к стенам — осадные башни. Воины пойдут в проломы, взойдут на стены и перережут защитников. И тогда этот курятник падет, а наглый князек сначала увидит, как воины насилуют его жену, а потом с него снимут кожу. Искусный палач будет делать это медленно, не давая ему умереть несколько дней. А потом хан утопит в крови земли мораван. После этого в степи никто не посмеет оспорить его власть над северными пределами аварских владений, даже сам великий каган. Тудун зажмурился в предвкушении, но его отвлекли от сладостных мыслей.