Лишь с несчётной попытки что-то получилось: стрела неуклюже пролетела шагов тридцать и воткнулась в ствол ветлы, дрожа от злости. Хорь ядовито заметил:
– Когда моей сестрёнке седьмой годочек пошёл, она лучше тебя стреляла, дубина ты стоеросовая.
Сжалился, разрешил отдохнуть. Сказал франку:
– Хватит на земле валяться, она ещё холодная, здоровье из тебя сосёт.
Анри смотрел в небо, грыз сухую былинку и мечтал:
– Эх, увидеть бы облака над моей прекрасной Бургундией! Вы не представляете, славные шевалье, какая там чудесная весна. Виноградная лоза просыпается, и листочки проклёвываются такие нежные, как пальцы юной девы. Шесть лет не был дома. Жаркие камни Палестины, персидская пылища, жирная земля кыпчакской степи – разве могут они сравниться с бургундской глиной? А цвет у нашего шардоне – золотистый, как у гривы твоего Кояша, брат Дмитрий!
Внезапно тамплиер сел, поднёс ладонь ко лбу, вглядываясь:
– Скачет кто-то.
Подлетел Азамат, осадил кобылу, заворчал:
– Развалились тут на солнышке, словно сурки! Завтра уже в путь, кто за вас собираться будет?
– Нищему собраться – только подпоясаться, – хохотнул бродник, – ладно, поехали.
Волов и пронзительно скрипящие телеги продали за бесценок, торопясь. Вместо этого купили три десятка невозмутимых верблюдов, загрузили поклажей – припасами на дорогу, разобранными палатками, дарами для русского князя и его ближних бояр. Запасных лошадей хватало, так что путь до Киева обещал стать быстрым и необременительным.
Все мальчишки Шарукани сбежались посмотреть на то, как уезжает посольство Чатыйского куреня. Да и взрослых зевак хватало. Впереди неспешно, не глядя ни на кого, ехал сам Тугорбек на белом текинце, сияя персидскими латами с золотой насечкой. Перо невиданной птицы павлина с колдовским синим глазом украшало конический шлем.
Следом ближние – два кошевых, племянник. Однако народ пялился не на них. Красавица Юлдуз на рыжей кобыле притягивала восхищённые взоры. Рдела от смущения, слыша восторженные крики.
– Она прекрасна, как юная луна! – заметил булгарский купец. – Её глаза подобны драгоценным чёрным жемчужинам, я такие видел на рынке в Багдаде. Помнится, я очень удачно тогда сбыл партию бобровой струи.
– Уважаемый, какая ещё струя? Очи её – как у стремительной газели! О таких писал бессмертный Низами:
Газелеокая! На львов охотиться пристало ей —
Тогда и тот, в ком сердце льва, с бедой подружится сильней…
Бродяга из Гянджи, поэт и пьяница, пытался продолжить декламацию, но его перебил жидовин Юда:
– Я вас умоляю, глаза как глаза. У моей Хасеньки такие же, особенно левый. Вы лучше поглядите, какой кафтан! Шёлком крытый, и стоит, наверное, уйму дирхемов! Тратить столько денег на одежду – ужасная расточительность. Впрочем, нашим ли степным друзьям переживать о доходах? Ограбил кого-нибудь – вот тебе и гешефт. Не то что, сбиваясь с ног, поить пивом всяких неблагодарных шлемазлов.
Здоровенный алан-караванщик хлопнул поэта по плечу:
– Прав, стихоплёт! Девица едет охотиться на знатную дичь – на богатых русских ханов, ха-ха-ха!
А народ уже любовался воинами Тугорбека. Особенное внимание притягивал рыжий русич на золотом, выигранном в честной борьбе коне.
– Смотрите, Солнечный Багатур!
Позади толпы, никем не замечаемые, наблюдали за происходящим Котян с небольшой свитой. Хан, скрипя зубами, узкими бойницами глаз сопровождал процессию.
Тяжело отпускать врага, но устраивать бойню в Шарукани было бы пределом глупости. И так среди беков бродят дурные мысли, люди недовольны нерешимостью хана в деле защиты от непрошеных пришельцев с востока. А в степи всё чаще встречаются монгольские разъезды.
Подъехал десятник. Поклонился, тихо сказал:
– Гости прибыли, ждут в шатре, великий хан.
Котян Сутоевич злобно усмехнулся. Всему своё время, и бунтари будут обязательно наказаны. Но не в столице. Дорога через Дикое Поле – опасное предприятие. Всякое в пути может случиться.
В последний раз взглянул вслед каравану Тугорбека. Развернул коня и ударил пятками под бока.
Время спрессовалось в тугой комок, терять нельзя было и мгновения. Хроналекс Бадр занимался с шаманом каждый день, подолгу, оставляя время лишь на короткий сон. У степняков не было письменности, и Си-херу приходилось заучивать наизусть уроки Защитника Времени, но он справлялся с этим трудным делом вполне успешно. Для кыпчака было привычным помнить все обряды веры в Великое небо, и секреты снадобий из степных растений, и способы излечения ран – в ученики к колдунам отбирались самые смышлёные мальчишки с хорошей памятью.
Нужное для хана зелье было успешно сварено и уже испытано на рабе-колоднике, шаман остался очень довольным и проникся ещё большим уважением к сарацину. Конечно, сделать из половца настоящего, преданного делу хроналекса не получится. Да и не нужно. Достаточно того, что Сихер поклялся исполнить задание и закрыть дыру во времени.
Бадр в очередной раз экзаменовал своего ученика на предмет выполнения ритуала, когда прибежал посыльный от хана. Сарацин почувствовал: неспроста. Видимо, дело приближается к развязке. Когда шаман вышел вслед за слугой, Защитник Времени совершил внеурочный намаз. Как всегда, повернувшись лицом не к Мекке, а в сторону замка Учителя. Так и должно Хроналексу, а не обыкновенному правоверному мусульманину.
Охранник признал Сихера, пропустил в ханский шатёр, склонившись в поклоне.
В полумраке, напротив хана, замерли два незнакомца. Шаман с первого взгляда определил: воины, причём не рядовые. Один – половец, второй – русич или бродник. Оба сидели расслабленно, всем видом показывая: если и не считают себя хану ровней, то уж точно ему не слуги.
Котян Сутоевич кивнул:
– Это – мой шаман. Он знает о деле и поедет с вами, поможет.
Бродник почесал бороду, в которой паутинками поблескивала седина, ухмыльнулся:
– Спасибо, хан, но мне волхвы ни к чему. Мы – люди православные, хоть и грешные. Это вон беку без куреня может пригодиться, он в немалых винах перед идолами вашими замечен, ха-ха-ха! Так, Калоян?
Кыпчак вскинул голову, злобно прошипел:
– Не тебе мои провинности считать, Плоскиня! Сам-то сколько людей погубил?
Шаман с трудом скрыл удивление. В шатре сейчас находились два главных степных разбойника, соперничавших в дурной славе – лишённый своего куреня за преступления бывший бек Калоян и атаман бродников Плоскиня. Эти имена были известны каждому в Степи от Днепра до Дона, от рязанских границ до морского берега. Купцы и караванщики дрожали при одном их упоминании; багатуры хватались за сабли, грозясь словить лихих вожаков, чтобы показать свою удаль и получить немалую награду.
Награду, назначенную самим Котяном!
И они сейчас сидят в шатре хана как ни в чём не бывало. Не связанные и обездвиженные, как преступники, а угощаемые, как почётные гости.
Котян Сутович прикрикнул на спорщиков:
– Ну, хватит! Потом как-нибудь своими грехами померяетесь. А сейчас одно дело делаем. Тугорбек сегодня выехал в Киев. Идут ходко, но у них верблюды нагруженные, поклажа. Нагоните быстро. Через три дня пути встанут на отдых у реки Волчанки – там и совершите, что должны. А до этого – идти за ними на расстоянии трети перехода, чтобы не заподозрили чего. Бек – воевода опытный, угрозу почуять может.
Плоскиня глянул на разом приунывшего Калояна. Покачал с сомнением головой:
– Тугорбек и вправду знатный военачальник. Да багатуров у него шесть десятков. Нас с калояновскими сотня наберётся, только чатыйские бойцы каждый двух стоят. Людей положим зря и дело не решим.
Котян усмехнулся:
– А кто хвалился, что ему в степи равных нет? А, бродник? Не бойтесь, я всё продумал. Тугорбек на той реке ночевать ляжет, а утром не проснётся. Ночью возьмёте их, как младенцев беззащитных. Есть там верный мне человек, среди тугорбековских. Он всё сделает, что нужно. Дано ему особое зелье. Так ведь, Сихер?
Шаман важно кивнул. Теперь коварный план Котяна был ему понятен от начала до конца и вызывал восхищение.
Плоскиня пожал плечами: мол, раз так, то и сомневаться нечего. Калоян беспокойно поёрзал на кошме, спросил:
– Ваш лазутчик точно справится? Не струсит?
Хан мелко засмеялся:
– Не подведёт. Ему за это Чатыйский курень обещан и дочь бека Юлдуз. Так что постарается.
Кыпчакский разбойник довольно кивнул, потянулся к чашке с кумысом. Котян заговорил с нажимом:
– Слушайте внимательно. Нападёте под утро, мой человек подаст сигнал: плеснёт масла в костёр, чтобы горел жарче. Убьёте всех, и Тугорбека – первым. Оружие, доспехи, коней и дары для киевского князя заберёте себе. Только двоих мне приведёте живыми: Юлдуз и рыжего русича. Сихер с вами поедет, будет моими глазами. Проследит, чтобы всё было правильно сделано. Что скажет – выполняйте, будто его слово – моё.
Плоскиня вскинулся, недовольно тряхнул бородой:
– Хан, мы тебя уважаем и дело сделаем. Но помни: ты над кыпчаками властен, а бродники – сами по себе, своей волей живём…
Калоян положил атаману руку на плечо:
– Погоди. Хан, поручение твоё трудное и важное, мы тут с Плоскиней подумали… Мало нам хабара, что у Тугорбека возьмём. Пленных ты брать не велишь. На невольниках, получается, не заработаем. Нам мала награда.
Котян прикрыл глаза, скрывая досаду. Спокойно спросил:
– И чего же вы ещё желаете?
– Бекство! – облизал пересохшие губы Калоян. – Снова хочу куренем владеть. Надоело неприкаянной собакой по степи шататься.
– Удивительные времена, всем беками захотелось вдруг стать, – рассмеялся хан, – а ты, бродник, тоже в кыпчакские беки метишь?
– Нет! – гордо сказал Плоскиня. – У меня две просьбы, но они малые. Во-первых, отмени за мою голову награду, хан. А то я уже и в наших деревнях, у бродников, себя неуютно чувствую. У нас народ лихой, за гривну серебра мать родную прирежут. И второе: отдай мне соотечественника моего, Хоря. Он у Тугорбека в доверенных багатурах.