– Постой, – тихо сказал Джэбэ. Кыпчак замер, чувствуя, как похолодел желудок.
– Что будем делать с взбунтовавшимися русичами, Субэдей? – спросил темник.
– Как обычно. Город сжечь, мужчин убить, женщин продать в рабство.
– И кого пошлём?
– Если мне позволят, то я готов исполнить этот приказ, – произнёс Азамат, – дорогу в Добриш я знаю.
Субэдей не согласился:
– Ты будешь полезнее, когда пойдёшь впереди нашего войска на Булгар. А наказать русичей пошлём Плоскиню. Ему нравится убивать единоверцев, и можно быть уверенным, что никто не уйдёт живым.
Кыпчак молча кивнул, вышел из шатра. Подозвал одного из своих половцев, которому полностью доверял.
– Немедленно в седло, возьми двух подменных коней и скачи в Добриш. Запрещаю тебе спать, есть, умирать, пока не доберёшься до города. Скажешь княжне Анастасии: пусть ждёт нападения бродников Плоскини. И подготовит встречу.
Из записей репатрианта Ярилова А. К.
вагон первого класса поезда «Берлин – Москва»,
25 сентября 1924 года
…чудом сохранился с довоенных времён. Бронзовые ручки, начищенная медь, ковры и занавески – этот пульман плыл в ночи, словно случайно уцелевший после кораблекрушения драгоценный сундук. Совершенно неуместный среди обломков мачт, разбитых досок и раздувшихся трупов.
И вагонный проводник был таким же обломком «ранешней жизни». Каким-то неистребимым холуйским чутьём разглядел во мне происхождение, несколько раз порывался обозвать «вашим благородием» и всячески выказывал пиетет. К Левинзону же этот усатый динозавр Императорского железнодорожного ведомства был почтителен, но сух. Маленький комиссар сразу заметил эту разницу в отношении и страшно злился; меня же происходящее скорее забавляло.
За окнами черепичные крыши фольварков сменили привисленские пейзажи; Польша вновь, спустя сто пятьдесят лет после разделов, обустраивала собственную страну. Левинзон был необычайно возбуждён, потирал крохотные ручки, угощал меня чудом найденным шустовским коньяком – словом, торжествовал.
– Эх, каких дел мы теперь наворотим, Александр свет Константинович! Загоним человечество в коммунистическое счастье яростным натиском пролетарских батальонов! Подумать только: достаточно одного кавалерийского корпуса с бронеавтомобилями и аэропланами, чтобы перевернуть всю историю вверх дном! Надо лишь определиться: начинать с древнеримской империи? Я бы выбрал египетских фараонов, с детства чешутся кулаки на этих зажравшихся рабовладельцев, измучивших самый достойный народ древности. Но слишком далёк путь из украинских степей в Египет. Хватит ли нам топлива и прочих воинских припасов? Конечно, несколько пароходов решили бы эту проблему, но как из местности, где открывается портал, доставить суда к Азовскому морю? Или же… Что, если взять с собой рельсы, паровозы, нужные механизмы и станки? Проложить путь к месту, где нынче Мариуполь. Построить там верфи. Это архиверная мысль!
Левинзон начал вышагивать по тесному купе и возбуждённо хлопать себя по ляжкам, выкрикивая:
– Отлично! Имея флот, мы в итоге сможем добраться и до древней Америки, свергнуть ацтекских кровавых императоров!
Я не смог сдержать язвительности:
– Попридержите пароходы, Левинзон. Портал имеет ограничения по пропуску людей и предметов. Это мне известно точно. Десяток человек на конях и минимум запасов.
Комиссар неимоверно огорчился. Расстроенный, сел, наконец на своё место, горько вздохнул и начал мне пенять:
– Что же вы не сказали заранее? Моя докладная записка о проекте уже рассмотрена на самом верху и одобрена. Как же я теперь буду объясняться перед начальством?
Он качал головой с таким видом, будто я лично виноват в недостаточных возможностях портала. На меня вдруг накатило раздражение и тоска; когда он начал выспрашивать подробности перехода в прошлое, который произошёл весной двадцатого года, я угрюмо молчал. Наконец, зло заметил:
– С какого перепугу вы уверились, что у ваших безумных идей вообще есть шансы на успех? Ведь миссия отца Василия провалилась, а этот человек был несгибаем и упрям. У него, конечно, не имелось бронеавтомобилей и убийц в будёновках, но зато была настоящая вера и глубоко продуманный план – обратить в православие предков Чингисхана.
Левинзон кивнул:
– Мне это известно. Мы давно следили за вашими друзьями: среди них были наши агенты. Да и ваши записи я читал. Чего вы хмуритесь? Это всего лишь моя работа и часть договорённости с доктором Думкопфом. Это я подкинул херру идею уговорить вас писать воспоминания, чтобы воссоздать картину событий.
– Гнусный шпион!
Я едва сдержался, чтобы не проломить ему голову – лишь мысль о безопасности Аси и сына остановила меня.
– Да ладно, остыньте. Вам уже пора смириться с мыслью, что у вас нет иного выбора, кроме сотрудничества. Лучше скажите, отчего вы решили, будто миссия отца Василия провалилась?
– Достаточно посмотреть на вас и на то, что вы сотворили с Россией. Как издевалась над моей родиной вся её история последнюю тысячу лет. И до монголов, и после. Наши правители словно на подбор – легендарные цари Гнидасы, ухитряющиеся превратить в кровавое дерьмо всё, к чему прикасаются.
– Странно, я считал вас убеждённым монархистом.
– Я – убеждённый патриот. А патриотизм подразумевает любовь к отечеству, а отнюдь не к властям.
Левинзон хлопнул себя по несуществующей кобуре и сказал:
– А вы ведь совсем не правы. Скажите, какую веру исповедовал Чингисхан и его приближённые?
– Какая разница? Какие-то шаманские культы.
– Совсем не «какие-то», – назидательно произнёс комиссар, – а тенгрианство. В этом учении создателем всего является великое небо, сам Тенгри. Проще говоря, бог-отец. А ещё там есть богоматерь: богиня Умаи с младенцем на руках. Ну, и в завершение: символ тенгрианства – крест. Монголы много поставили каменных крестов по всей Азии, даже на Кавказе их находят. Вам понятно?
– Пока не очень, – признался я.
Левинзон противно захихикал:
– Да уж сразу видно, что вы как были батальонным командиром, так и остались, не чета офицерам Генштаба. Анализ и дедукция – не ваш конёк. Отец Василий дошёл до Монголии! И обратил язычников в христианство. Однако прошло время, сменились поколения. Кочевники исказили суть православия, оставив лишь основные его символы, но забыв о гуманистическом смысле и заповедях. Видимо, ваши друзья неверно рассчитали время и устроили экспедицию слишком рано.
Я поражённо молчал. Левинзон был совершенно прав. Он был прав даже в том, о чём никак не мог знать: тибетец действительно ошибся с расчётами, да и определённые события испортили правильность временного перехода.
А ведь я до последнего момента надеялся, что моя нынешняя служба у большевиков обратится в фикцию, в пустышку; что ничего не выйдет, и совесть моя будет чиста. И мраморные дворцы древнего Рима не изуродуют щербины от пуль и кумачовые лозунги.
Дверь неожиданно распахнули, не постучав. В купе заглянул какой-то неприятный тип, извинился по-русски и закрыл дверь.
Это незначительное происшествие странно повлияло на Левинзона: он побледнел, подобрался. Открыл свой саквояж, вытащил револьвер и сунул в карман.
– Я ненадолго. Будьте в купе, никуда не уходите. Не посмейте бежать: в крайнем случае мы справимся и без вас, а вот вашим близким тогда ничто не поможет.
Он умчался, а я лихорадочно думал, что мне теперь делать. Очень важную часть воспоминаний, описывающих само событие открытия портала и перехода в прошлое, Левинзон видеть не мог: я писал об этом сегодня утром. Теперь было ясно, что мои дневники как-то помогали комиссару, и его слова, что они «в крайнем случае справятся без меня», не были пустой угрозой.
Я достал коричневую папку, взял верхние пять листов. Скомкал их. Жечь было нельзя – Левинзон сразу бы догадался по запаху горелой бумаги.
Разорвал, открыл окно и выбросил – белые обрывки унеслись в ночь, словно микроскопическая снежная метель.
Остаток дороги мой спутник был необычайно нервным – то запирал купе и не отвечал на стук проводника, предлагавшего чай; то срывался и бегал по поезду. Я был даже рад тому обстоятельству, что он не мучает меня разговорами.
Настала последняя ночь, наутро прибудем в Москву. Левинзон лёг не раздеваясь. Пристроил револьвер под подушкой. Сказал:
– Послушайте, Ярилов. Теперь может произойти всякое. Если я вдруг исчезну на некоторое время, не делайте глупостей.
– Не понимаю. Что случилось?
– Возможно, некоторые изменения в политике, – тихо произнёс сосед, – имеются силы, которые считают, что теперь важнее укрепить власть в России, чем заниматься прямо сейчас переделкой истории. Этакие любители синиц в руках, чтоб их маме было плохо. Есть такой рябой грузин… Его фамилия вам ничего не скажет, пожалуй – это не Троцкий и не Бухарин, широким массам малознаком. Вылез, гад, после смерти вождя. Мягко стелет… Неважно. Помните: мы всё равно в конце концов придём за вами.
Я вскочил, сел на постели. Кажется, я грязно ругался.
– Ты, скотина краснозадая, мне плевать на себя, но что будет с моей семьёй?
– Не переживайте, Ярилов. О ваших жене и сыне известно только мне. Если вы не станете привлекать внимание, разыскивая их самостоятельно, то им ничего не угрожает. Естественно, если вы не начнёте трепаться на все стороны по поводу ваших особенных способностей и наших планов по изменению истории.
Завтра. Всё решится завтра.
Итого: 155 (сто пятьдесят пять) рукописных листов. Изъяты при задержании гражданина Ярилова Александра Константиновича, 1892 года рождения, уроженца Санкт-Петербургской губернии, из дворян.