ь целостность Келата, целостность моей личности. Тень медленно переваривала меня, соединяя с соборным сознанием моих предшественников. А ответ на вопрос… Тень что-то получала от массовых эпидемий, вызванных призрачным свечением. Какая-то совершенно особая форма энергии умирающих переходила к ней в момент смерти.
Я сопротивлялся — если можно назвать «сопротивлением» тот самоубийственный шаг, что был предпринят. Я погибал, но отчаянно не хотел вливаться в сообщество мёртвых волшебников, которые, несмотря на весь кошмар своего положения, всё ещё осознавали собственное бытие. Последним заклятьем, уже не обладая никакой магией, кроме той зловонной отравы, которую вливала в меня Тень, я исказил свой Тэннак и Шэ, превратив их в яд для той соборной сущности, к которой меня пытались присоединить. Возьми меня — и потеряешь всех.
Я ощутил эхо восторга, объявшего моих предшественников. Они ничем не могли помочь мне, они сами стали, если так можно выразиться, — тенями Тени, но и теперь, не имея никаких сил для собственных действий, ничего они не желали больше, чем вырваться из сферы влияния поработившей их демонической твари. Пусть даже освобождение означало бы их окончательную гибель.
Именно тогда, в момент частичного, ещё незавершённого слияния и пришло это имя — «Ночная Тень». Кто-то из моих предшественников назвал так свою будущую госпожу вскоре после того, как впервые увидел её — и незадолго до того, как она его поглотила. Собственного имени Тень не имела. Или же не хотела раскрывать его своим рабам. Поглощённые были открыты для неё, но она открыта для них лишь в той мере, в какой желала сама.
Кажется, своим последним заклятьем мне всё-таки удалось ранить её. Я ощутил её бешенство, когда собираемые веками Келат колдунов стали распадаться — не только как сообщество, но и как индивидуальности — до полного разложения Келат и торжества безумия.
Потом я потерял сознание.
Когда я очнулся, то плохо понимал происходящее, но, самое главное, я остался собой… По крайней мере, какой-то частью.
Тень возвращалась в сгусток чёрного свечения, унося что-то, ранее принадлежавшее мне. Что-то, похожее на сверкающий драгоценный камень.
Тень засмеялась:
— Уходи, если хочешь. Ты всё равно мой.
Я бежал. Тень забрала почти всё, что ей было нужно. А то, что осталось, достанется ей после моей смерти. Счёт шёл на месяцы и на дни. Изменения, которые я произвёл в своём естестве для того, чтобы стать «невкусной едой», необратимы. Шэ и Тэннак распадались, тело выгнивало изнутри, и лишь заклятья могли заморозить, приостановить неизбежный распад. Но эта отсрочка была такой ничтожной, а кошмар слияния с соборной сущностью мёртвых колдунов — столь ясным и неизбежным, что я совсем потерял голову. Даже имел глупость явиться к правителю Яртальского Княжества, который нанял меня на эту работу и рассказать о своей неудаче. Я надеялся, что он захочет помочь мне, разошлёт гонцов с тем, чтобы пригласить других колдунов, более могущественных и мудрых, которые каким-то чудом сумеют исцелить меня и победить Тень. Я был дураком. Столь вопиющая глупость граничит с безумием, а уж в последнем-то нет ничего удивительного. Я полагал в те дни, что извращены, отравлены только мои Шэ и Тэннак — жизнь и волшебство — а личность не повреждена, сохранена ещё в своей целостности. Всё было совсем не так. Келат распадался, и даже быстрее, чем другие части моего естества, но в те, самые первые дни своей «послежизни» я ещё не понимал этого простого факта. Болезнь развивалась во мне, но пока ещё не прорвалась наружу.
Итак, я вернулся в Яртальское Княжество, забыв о том, что людям не свойственно быть благодарными, а неудачников и вовсе никто не любит. Война с Яалом, едва не поглотившая все Алмазные Княжества, когда-то прославила меня, и яртальский князь знал об этом — но теперь предпочёл забыть: так было проще. Прошлые заслуги — в прошлом, сказал он мне, а настоящее положение дел — в настоящем. Ты умираешь, ты бесполезен и слаб. Ты говоришь, Тень отравила тебя чем-то или ты сам отравил себя — не важно; важно то, что ты не смог выполнить взятых на себя обязательств и более того — сам стал источником чумы, с которой отправился бороться… Да, так или примерно так сказал князь — только другими, более обтекаемыми словами, используя целый каскад иносказаний и поэтических выражений, как требовали того придворные обычаи Алмазных Княжеств. Меня схватили и бросили за решётку. Я не мог поверить, что всё это происходит со мной, вёл себя как душевнобольной, кричал и вырывался из рук стражников, порывался что-то доказывать. Мир мутился, всё распадалось на части, и в этом состоянии я был принуждён объяснять, что же произошло в Бэрверском холме. Неудивительно, что я не справился с этой задачей…
Первые дни в клетке слились в размытое пятно…
Тюрьмы в наших Княжествах, по обыкновению не имеют отдельных камер… Камеры — это северная придумка, глупость полнейшая, по моему мнению. За стенами тюремщику не видно, чем занимается заключённый, как же он будет следить за ним?.. У нас — не так: большое помещение разделяется железной решёткой на отдельные части, куда и помещают людишек. Само собой, в клетки засовывают самых важных персон, прочих, как и везде — в общую яму. Из ямы не сбежишь…
Я, Нельбрис Лакри Ламкор, ученик некроманта, знаю об устройстве тюрем не понаслышке. Мой отец был тюремщиком в Херпеле, прежде — свободном городе на границе трёх княжеств, а теперь…
Вон отсюда!..
Вон… Знай своё место.
Пролез всё-таки. Так, спокойно. Взять себя в руки. Обуздать гнев. Я — Льюис Телмарид. Не какой-то вшивый Нельбрис, ученик некроманта, неумёха, не сумевший даже добраться до зала с огнями и выпитый Ночной Тенью в полглотка. Льюис Телмарид. Тот, кто ходил путями жизни и смерти, учился у друидов и бессмертного скайфера ваги, кто командовал тысячей всадников на Сепкразском поле, в той битве, где была сокрушена военная мощь Яала… Я, Я, Я. Не Нельбрис… не все остальные. Их память — моя, но они — не я. Нельзя забывать об этом.
Никогда нельзя забывать.
Поэтому — пусть сидят на своём месте и помалкивают, пока их не спросят.
Я продолжаю…
Первые дни в клетке слились в размытое пятно. Какое-то безвременье: слова, движения, чьи-то крики… кажется, меня били… или пытались кормить?.. События слепились в один ком, и теперь уже не разобрать, что же происходило.
Потом…
Потом наступило прояснение. Я осознал — пока ещё очень смутно, интуитивно — что со мной творится что-то нехорошее, неправильное. Умирает не только тело, разлагается не только жизненная сущность, искажается не только волшебство. Повреждён и разум, быть может — необратимо. Какая-то часть ещё может думать, осознавать себя, но другие… Хм. Другие тоже осознают себя. Каждая из частей по отдельности.
Там, в тюрьме, пока дни текли, как песок между пальцев, я пытался обуздать собственное безумие. Та часть моего разума, которая и была «настоящим мной», потихоньку оправлялась от шока, вызванного незавершённым слиянием с Ночной Тенью. Хозяин проснулся в собственном доме… и увидел, что дом заполнен сумасшедшими и калеками.
В Бэрверском холме я потерял часть себя, но успел набраться осколков чужих «я». Часть соборной сущности, волевой «осью» которой являлась сама Тень, была разрушена моим последним самоубийственным заклятьем. Но поскольку я и сам в этот момент вливался в объединённое сознание, часть разрушенной сущности прилепилась ко мне, другая — осталась в сфере ментального притяжения Ночной Тени.
И теперь осколки чужих Келат жили во мне, неполные, повреждённые, полубезумные. И каждый из осколков желал занять центральное место, утвердить своё «я». Призраки желали сбежать от собственного небытия.
Я не мог просто подавить их, вышвырнуть вон — мы слишком тесно слились друг с другом. Не трудно смешать разные краски — но попробуйте затем разделить их!.. Пытаясь обуздать своих новых «жильцов», я понял, что все эти попытки обречены: они всё равно останутся жить во мне, и более того — постоянная борьба с ними парализует моё собственное «я», займёт все силы разумной души и в конечном итоге закроет от меня окружающую действительность. Жить мне оставалось совсем недолго, и что же — убить последние недели на эту бесплодную борьбу?..
Я решил, что это не выход. Я хотел жить и совершенно не желал присоединяться к Тени. Но чтобы изыскать средства противодействовать ей, мне требовалось вернуть себе утраченную способность здраво рассуждать… хотя бы в какой-то степени.
Я пошёл на сделку с призраками, рвавшими на части мой разум. Я дал им долю в себе, навсегда отказавшись от того себя, каким я себя знал уже несколько десятков лет. Я попытался собрать разрозненную мозаику чужих сознаний в единое целое. Я притягивал осколки, включал их в себя и менялся сам. Процесс объединения увенчался успехом лишь отчасти, и не закончен до сих пор. Они всё ещё живут во мне, и часто рвутся к узлу воли, желая занять главное место. Но уже не так яростно, как раньше. По крайней мере, мне удалось освободить какую-то часть разума для повседневных нужд. За пределами этого маленького очага сознания — хаос и мрак, отчаянье и смерть. Я чувствую их, словно голодных зверей, раздражённо кружащихся у моего порога. Я не мог сразу приручить их всех, и не могу до сих пор. Но я пытаюсь. Иногда пряником, иногда — плетью.
Я собираю человека (забавно говорить о себе в третьем лице, но выглядит это именно так), не жившего никогда прежде, но обладающего неполной памятью двух десятков самых разных людей. Я обнаружил, что в мозаике не хватает нескольких деталей, принадлежавших когда-то Льюису Телмариду. Некоторые события из моего прошлого — белые пятна. Куда делись эти воспоминания?.. Не знаю. Возможно, утеряны в ходе «сборки» нового человека. Возможно, я утратил их ещё раньше, в момент духовного контакта с Тенью. Часть того колдовского яда, в который я себя превратил, могла разъесть и мой собственный Келат, так же, как была разъедена и соборная сущность мёртвых колдунов, подвластных демонической бестии. Если верно последнее, то этими, недоступными мне воспоминаниями, сейчас может владеть Тень… Нет, не хочу думать об этом. Эта мысль отчего-то пугает меня, она как-то особенно омерзительна…