— У тебя неверное представление о выборе. Ты думаешь — если он не обусловлен ничем, то совершенно случаен. Это не так. Выбор — не произволен и не предзадан. Он вне того и другого. Свобода выбора — одна из тайн, которая не сводима ни к каким объяснениям, даваемым «извне». Это — один из ключей, которым открывается тайник анкавалэна.
— Что?.. — Мне показалось, я ослышался. — Что ты сказал? Какой ещё тайник?.. Анкавалэн — это напиток богов…
— Боги утеряли его в Войне Остывших Светил. Ты ведь наверняка помнишь эти легенды. Анкавалэн был пролит на землю. Теперь он принадлежит людям, но скрыт в них. И поэтому те, кто правят землёй и всеми остальными мирами, не желают, чтобы он пробудился. Ведь тогда они, всемогущие властители Сальбравы, утратят могущество, молодость и силу, станут тенями самих себя и в конце концов исчезнут.
Я рассмеялся.
— Оригинальное у вас представление о миродержцах. А с чего бы им исчезать? Вы собираетесь покорить Небеса? Скинуть Солнечных Князей с их тронов?..
— Нет, зачем? Этого не потребуется. Они сильны до тех пор, пока питаются нашей силой. Мы им служим, порабощая себя государству, религии, наслаждениям, страху, страданиям. В тот миг, когда мы не принадлежим себе, мы отдаём силу кому-то другому…
Я вздрогнул. То, что говорил Эдрик, внезапно перестало казаться забавным. Это было слишком уж близко к сути Игры… а об Игре я ему ничего не рассказывал.
— …люди несвободны почти всегда, — продолжал он. — Боги сделали нас своими рабами и употребляют нас, как свою пищу. Школа… ставит своей целью разорвать эту зависимость.
— И что вы сделаете, когда обретёте свободу?
— Мы уже её обрели.
— То есть? Вы открыли способ пробудить силу анкавалэна? — Я рассмеялся. — Ты не мог бы сотворить парочку миров… не то чтобы я тебе не верил, но всё же…
— Нет. Ещё нет. Мы приблизились к её сути, мы очень многого достигли, но на «сундуке», который прячет эту тайну, не один замок…
— «На сундуке»? — переспросил я.
— Просто… метафора такая. — Он рассмеялся. — Не обращай внимания.
— Хорошо. А если говорить конкретно? Чего именно вы достигли?
— Ты сам всё видел.
Я вспомнил, как утром он — почти без оружия, играючи — справился с отрядом солдат… Это впечатляло.
— Сложно этому научиться? — поинтересовался я.
— Да, непросто. В Школу принимают только детей. Как правило, ещё младенцев. Во всяком случае — не старше двух-трёх лет. Но и это считается поздним сроком, предпочитают брать детей до года. Покупают на невольничьих рынках или у многодетных крестьян. Забирают из приютов.
— И когда они вырастают… каждый из них в состоянии справиться с сотней солдат?
— Или с тысячей, — бесстрастно ответил он. — Вас так и разбили, кстати.
— Кого — нас?
— Орден Крылатых Теней. Чванливых хальстальфарских ублюдков. — Теперь он опять улыбался.
— Ах, так вот в чём дело… Я не помню, что тогда произошло. Я ведь говорил тебе. У меня утеряна эта часть памяти. Значит… в политику вы всё-таки вмешиваетесь?
— Иногда. Нечасто. Изгнанные Ордена в Ильсильваре нам были не нужны.
— А почему? Чем они вам помешали?
— Не знаю. — Эдрик пожал плечами. — Я тогда ещё не родился.
Я смотрел на него и думал… Он не был похож на ильсильварца. Совсем не похож. Скорее уж — на одного из моих соплеменников. Светлые волосы, голубые глаза, высокий рост… типичный хальстальфарец. По сравнению с ним — я был нетипичным.
Родился после войны… не знает родителей… я вдруг подумал, что его отцом мог быть кто-то из моих товарищей — из тех, кто занимались грабежами и насилиями в захваченном Льюхвиле. Сам я папашей Эдрика не смог бы стать при всём желании — младшему помощнику лекаря во время войны работы хватало по горло. Я не помню всего, что там было, но помню — обычно я выматывался так, что мечтал лишь об одном: хоть где-нибудь прикорнуть часок-другой. Кроме того, тогда я был ещё совсем сопляком. С мозгами, основательно промытыми друидской философией ненасилия и любви ко всему живому. Вряд ли у меня в те времена хватило бы смелости прижать в уголке какую-нибудь смазливую девчонку. Всё возможно, конечно, но… вряд ли.
— А кто управляет вашей организацией? — самым невинным тоном осведомился я.
— Прорицательница.
— Она правда может предвидеть будущее?
— Почти все настоятельницы в какой-то степени на это способны.
— А мужчины?
— У мастеров другие способности.
— И какое положение в Школе занимаешь ты?
— Я тел-ан-алатрит.
— Этого трудно добиться?
— Непросто. Для этого нужно выдержать обучение… — Мимолётная улыбка скользнула по его губам. — Что удаётся далеко не всем. А затем пройти последнее посвящение. Во время него и определяется, кто сумел Освободиться от Формы, а кто — нет.
— И что происходит с несумевшими?
— Они умирают.
— А с прошедшими испытание? Что дальше?
— А дальше — всё.
— Не понял.
— Ты можешь уйти. Или остаться учить молодёжь. Во втором случае тебя будут называть «мастером».
— Как я понимаю, ты выбрал первый вариант?
— Совершенно верно. — Он опять улыбнулся. — Как видишь, я здесь.
— Вы поддерживаете какую-нибудь связь?
— Да, если нужно. Помнишь пожилого человека в трактире? Это была одна из моих настоятельниц.
Мне показалось, что я ослышался.
— «Настоятельниц»?.. Там был пожилой мужчина.
— У них нет пола. Вернее сказать, они могут принимать любой пол по своему усмотрению.
— Почему тогда… настоятельницы, а не настоятели?
— Потому что в Школе они обычно пребывают в женских обличьях. Считается, что женщина управляет лучше. Настоятельницы составляют административную иерархию Школы.
— А мастера?
— А мастера — отдельно. Такие, как я, в Школе ничем не управляют. Да нам это и не надо.
Я подумал, а потом спросил:
— Почему ты сказал, что пройти обучение удаётся не всем?
— Потому что оно не очень-то лёгкое. С точки зрения нормального человека… наверное, всё это должно выглядеть как непрерывная цепь издевательств над детьми и подростками.
— И что хорошего может вырасти из детей, «воспитанных» таким образом? — произнося всё это я смотрел на него. Вообще-то, ответ на мой вопрос находился у меня перед глазами.
— Никто не ставит целью вырастить что-то «хорошее», — терпеливо разъяснил Эдрик. — Цель — Освободить от Формы. Любыми методами. Выдерживают не все. Некоторые ломаются, сходят с ума, убивают себя, умирают от перенагрузок. Другие закаляются. Как… как клинки, погружаемые после ковки в масло. Потом… потом всё это становится неважным. Возникает понимание: ты просто есть. Здесь и сейчас. И ты свободен. А то, что привело тебя к этому пониманию… не имеет значения.
— И как ты теперь к ним относишься?
— Тел-ан-алатрит свободен от всего. В том числе и от самой Школы. Я ничего им не должен. И они мне ничего не должны.
— Но если ты не стал мастером… значит, какая-то неприязнь всё-таки осталась?
— Нет. Я всегда мечтал посмотреть мир. Я знал, что смогу осуществить эту мечту только в том случае, если выживу на последнем посвящении. Иначе из Школы не уйти.
Я помолчал, а потом произнёс:
— Мрачная какая-то у вас организация.
Эдрик кивнул. Он по-прежнему улыбался. Безмятежной улыбкой младенца.
Глава шестнадцатая
…В полутёмном кабинете сидит девушка. Она не слишком красива — дородная, широкая в кости, с явной склонностью к полноте. У неё круглое лицо, карие глаза и румяные щёки. Каштановые волосы заплетены в косу. Обычно она носит дорогое платье, и не брезгует украшениями, но сейчас её одежда — самая обычная. Она любит смеяться, но уже неделю в крепости Агимор никто не слышал её смеха.
С тех пор, как умер её отец. Точнее сказать — с тех пор, как его убили.
Девушку зовут Сазки Киправельт.
…Скрипнувшая дверь отвлекла Сазки от невесёлых мыслей. Она обернулась. Вошёл Норбак Шуртальт — помощник отца, заправлявший здесь всеми бумажными делами. После смерти Хаздора он принял на себя управление крепостью — кому-то надо было это делать. Пока ещё пришлют нового коменданта… Норбак двигался скованно, осторожно, как будто боялся нарушить тишину. «Лучше бы он вёл себя, как прежде…» — с тоской подумала Сазки. Но она знала, что это невозможно. Уже ничего не будет прежним, никогда. Не считая её отца, пало пятьдесят солдат. Те кто знал их — живущие в Бисарихе и Агиморе родственники и друзья погибших — всё ещё не могли прийти в себя от случившегося. Говорят, солдаты были ещё живы, когда к броду подъехал второй отряд. Но потом по берегу разлилась удушающая вонь, а когда, спустя час, она начала постепенно рассеиваться, то все раненые, оказавшиеся в зоне действия смердящего облака, были уже давно мертвы.
Из сорока всадников ни один не осмелился последовать за двумя убийцами. Теперь многие смотрели на них, как на трусов. Так же воспринимала их и Сазки… хотя разумом она и понимала, что и всадники вряд ли бы сумели что-то сделать с этими двумя. Если им хватило всего нескольких минут, чтобы уничтожить отряд пехоты, если в городе они убили оборотня из Древа Кошки, если… Сазки почувствовала, как к горлу подступает бешенство. Она закрыла глаза и приказала себе ни о чём не думать. Иначе она снова выйдет из себя, будет ломать и крушить всё вокруг — а потом ударится в слёзы.
Нельзя этого делать. Хватит. Не сейчас. Не при Норбаке.
Грузный мужчина осторожно сел в кресло. Сазки был невыносим его вид, это постное выражение лица, это сочувствие на дне его глаз… Она отвернулась.
— Как ты? — тихо спросил Норбак.
Она покачала головой. Он вздохнул.
Сазки тупо смотрела на письменный стол отца — как и неделю назад, когда он был ещё жив, заваленный книгами, письмами, бумагами… Она с ненавистью уставилась на свиток пергамента со сломанной печатью Рендекса.
Хаздор получил послание перед самым появлением этих двоих. Он ничего не успел сделать. Обнаружил их в хрустальном шаре уже совсем близко, у перепутья. Едва-едва успел добраться до брода по юго-западной дороге. Всадников он отправил через город, на север: выбравшись на тракт, они должны были перекрыть беглецам путь к отступлению.