Кадёт медленно приближался. Он излучал страх, но иной, чем тот, что я ощутил при въезде в крепость. Дикий, звериный ужас, слабость, бессилие жертвы — всё это, как мутная волна, захлёстывало моё сознание. Как ни странно, единственным надёжным островком в этом шквале оставался тот, второй страх, ясный, как чистый ледяной свет. Я даже по-прежнему слышал шепотки, хотя сейчас, казалось бы, наименее подходящее время, чтобы внимать им. Я не заметил, когда они изменили своё бормотание. Теперь они рассказывали про свою родительницу.
Мать… Мать с нами…
Кадёт навис надо мной. Я ощущал себя так, как будто меня вдавливал в землю многотонный валун. Шэ, моё жизненное тело, было готово вот-вот лопнуть от одного его присутствия, и скрепы Тэннака трещали по швам. Ему будет совсем нетрудно расправиться со мной. Я и так уже почти мёртв.
На несколько секунд он застыл. Ощущение присутствия стало невыносимым. А потом… потом…
Это было похоже на стрелу света. Или молнию. Что-то стремительное, неуловимое для глаза возникло в поле моего зрения и вонзилось в чёрного призрака. Проходя через магическую сферу, окружавшую кадёта, оно даже не замедлило движения, как будто было неуязвимо для любой магии. Мир содрогнулся. Я услышал вопль, заставивший меня скорчиться на земле в позе эмбриона. Ветра рассыпались, и живые тени в страхе метались по воздуху, более уже не помышляя о пище. Призрак распадался, чёрная звезда таяла в воздухе, на её месте висел сверкающий крестообразный предмет. Через секунду я понял, что это не крест, а меч.
Лезвие синеватого цвета ловило те крохи света, которые ещё оставались в воздухе, и, отражая, многократно усиливало их. Длинное перекрестие, в точке соединения клинка и рукояти — сапфир. Ещё один синий камень, большего размера, помещён вместо набалдашника.
Когда меч плавно скользнул вниз, я понял, каковы его настоящие размеры — это двуручник, длина которого немного превышала рост среднего человека. Он рассекал тени, будто бы не замечая их, но всё же, судя по целенаправленности его движений, становилось ясно, что он охотился именно за ними. Некоторым, возможно, удалось избежать встречи с ним — они попрятались под камнями, впитались в землю, — но таких «везунчиков» было совсем немного. Он двигался быстрее, чем свет. Быстрее, чем мысль. Какие-то вспышки, блеск… словно сверкание молнии, которая уже исчезла. Я поднялся на ноги. Теней больше не было, и даже шепотки примолкли. Потом я увидел его — в момент превращения. Меч висел в воздухе, остриём клинка указуя вниз… образ исказился, поплыл… перекрестие вытянулось, став раскинутыми руками, лезвие расширилось и изменило форму, теряя свой блеск… на землю спрыгнул человек. В первые мгновения я не узнал его — всё происходившее казалось какой-то фантасмагорией, неупорядоченным сном, где одни вещи без труда переходят в другие. Потом я увидел его глаза — синие, как два сапфира — и понял, что не сплю. Я по-прежнему не знал, что он такое — несмотря на всё, что видел и всё, что он рассказал мне — но теперь, по крайней мере, я мог понять, каким оружием был убит тот оборотень в трактире. Эдрику не нужно было оружие. Он сам был оружием. Клинком, который притворялся человеком. Или… был чем-то иным, что могло принимать вид как живого существа, так и меча?
Так или иначе, но сейчас он снова нацепил ту маску, в которой ходил до сих пор. Он был недоволен. Пристально и коротко посмотрел на меня — будто бы размышлял, не убить ли и меня заодно, только за то, чему я стал свидетелем. Но основным источником раздражения, к счастью, являлось нечто иное. Я понял — что, проследив за его взглядом. Среди камней лежал мёртвый Светляк. Тени добрались до него. Больше всего Эдрик был недоволен тем, что потерял любимого коня. Мне захотелось истерически рассмеяться.
Подойдя к Светляку, он стал развязывать ремни, которыми сумки крепились к седлу. Я сделал тоже самое. Брали только необходимое — фляги с водой, еду. Неизвестно, успеем ли мы теперь достичь берегов Пустого Моря прежде, чем день начнёт уменьшаться. Но мы попытаемся. Я попытаюсь. Это мой единственный шанс.
Позже, может быть, я попытаюсь ещё раз расспросить его — но не сейчас. Сейчас он не ответит. Он не настроен говорить. Да и я тоже. Во всяком случае, не в этом месте.
Шёпот сопровождал нас, пока мы пересекали крепость, карабкаясь по бесформенным завалам камней. Взошла полная луна, но её мертвенное свечение был лишь немногим менее чуждо мне, чем солнечный свет. Моё время — та часть суток, когда на небе нет ни Луны, ни Солнца…
Эдрик не слышал шёпота, и не смог понять, о чём идёт речь, даже когда я подробно рассказал о своих ощущениях. Похоже, его сверхчеловеческое чутьё было весьма избирательно. А может быть, всё дело в том, что его разум относительно нормален — настолько, насколько вообще может быть «нормален» разум человека-меча — и его не терзали слуховые галлюцинации. Это удовольствие имел я один. На каком-то этапе голоса, бормочущие то «мать», то «отец», слились воедино и завели новую песнь.
Мать… и Отец…
Если б я только мог — заставил бы их замолчать. Но это было не в моей власти.
Отец… и Мать…
снова вместе…
снова одно…
едины…
Через три или четыре часа мы наконец пересекли Врата Тедхара, и, перебравшись через гору щебня, в которую была превращена восточная стена, оказались в скалистом ущелье. Пройдёт ещё несколько дней, и каменные бивни Ханнарок останутся у нас за спиной. Тогда, спускаясь с каждым шагом всё ниже и ниже, мы увидим далеко-далеко впереди серо-стальную гладь Пустого Моря, и, может быть, ещё в предгорьях, уловим серный запах, который источают его мёртвые воды.
Но, пока длилась эта ночь, я думал не о цели нашего пути, а о том, что видел в крепости. За миг до того, как Эдрик убил кадёта, наши сознания соприкоснулись — хотя и не исключено, что мне это только померещилось. Я сомневаюсь, потому что в момент контакта произошло нечто мне непонятное — нечеловеческая сила, которая грозила вот-вот раздавить меня, вдруг отступила.
«Ты?! — прошептал чёрный призрак. — Нет! Не может быть…»
Больше он ничего не успел произнести — синий клинок рассёк его надвое, лишив меня возможности уточнить, а что же это выползшее из ада чудовище, собственно, имело в виду.
Ну да и чёрт с ним.
Может быть, это и к лучшему, что я не успел переспросить.
Глава восемнадцатая
Как они не экономили, вода закончилась на четвёртые сутки. После Врат Тедхара Эдрик больше не пил — уже не было необходимости изображать из себя человека, а глоток, украденный ради бесполезной игры, мог стоить жизни его спутнику. Смерти Льюиса Эдрик не хотел допускать — по крайней мере, сейчас. Он слишком много времени отдал этому походу, чтобы теперь, перед самым финалом, позволить ему завершиться столь бесславным образом. Окончательного решения насчёт дальнейшей судьбы Льюиса он ещё не принял, хотя всё больше склонялся к тому, чтобы убить своего спутника собственноручно — уже после того, как тот пройдёт Мост. Льюис, на свою беду, оказался слишком любопытен. И слишком многое успел узнать об Эдрике Мардельте и о Школе Железного Листа. Клятву молчания Эдрик и в самом деле приносил — в этом он не солгал. С другой стороны, он в любой момент мог её нарушить — Освобождённые в этом плане были совершенно лишены каких-либо предрассудков, и все этические нормы воспринимались ими как ещё одна маска, которую удобно носить, но которую в любой момент можно выбросить на помойку. Клятва молчания была формальностью, не имеющей никакой силы — все, приносившие её, прекрасно это осознавали. Условностью, необходимой лишь для того, чтобы поддержать какую-то видимость организации в самой Школе; игрой, иллюзорность которой Освобождённые прекрасно осознавали, но продолжали играть в неё, поскольку таков был их выбор. И в этом скрывалась причина того, что Эдрику не нравилось её нарушать. Льюис же фактически вынудил его это сделать. Вернее так: своими словами и действиями Льюис создал ситуацию, в рамках которой Эдрику стало выгодно нарушить клятву. Но Льюис понятия не имел, какую цену ему придётся заплатить за приобретённое знание.
Кроме того, он видел Эдрика в его втором обличье, а это было совсем плохо. Слишком много информации о Школе могло утечь в мир, если этот человечек останется в живых.
Было, правда, одно обстоятельство, которое заставляло Эдрика сомневаться. Загнанный в угол, но продолжающий сражаться за свою жизнь человек был ему чем-то симпатичен. Надежда без надежды, вера без веры, пустота в действии, непривязанность к ожиданиям — всё почти так, как в философии Школы. Льюис никогда не учился там, но некоторые качества, которые Школа старалась воспитать в своих учениках, в нём явно присутствовали. За это Эдрик мог его уважать.
Он полагал, что разгадал все или почти все загадки, связанные с историей своего спутника. Когда они вошли в Тедхарадхим, крепость как-то отозвалась на появление Льюиса, хотя почему это произошло, Телмарид не понимал — хотя, без сомнения, что-то почувствовал. Некая — впрочем, весьма относительная — согласованность энергетики руин и живого человека навели Эдрика на мысль о том, что Ночная Тень, с которой Льюис повстречался под Бэрверским холмом на самом деле является одним из хуриджаров — тех могущественных демонов, которые некогда возвели и саму Тедхарадхим. Конечно, все хуриджары истреблены Солнечными Богами, но вполне может статься, что некоторые — не до конца; другие же, бессмертные, могли уже возродиться. Вероятно, Тень извратила человеческую природу Льюиса «под себя», частично демонизировав её — это хорошо согласовывалось с его рассказом — но он сопротивлялся слишком отчаянно, а поэтому был отпущен. Однако крепость демонов узнала в нём нечто знакомое и пробудилась… нет, не пробудилась — пробормотала что-то во сне. Пробудиться она должна тогда, когда настанет конец света. «В ближайшее время, — мысленно усмехнулся Эдрик, — нам это не грозит…»