Эдрик засмеялся.
— Дурость? Но ведь ты же поверил!
Фремберг опять потёр бороду. Поражение он признавать не любил.
— Ну хорошо, — с большой неохотой выдавил он. — Да, ты ловко изобразил не-пойми-кого. Сумел меня заинтриговать. Поэтому я и поручил тебе это задание. Хотел посмотреть, как ты будешь действовать.
— Ну что ж… — Эдрик развёл руками. — Все секреты раскрыты, кроме…
— Кроме?
— Кроме того, что нужно было демону, вселившемуся в Нарвериша и для чего он привёл его на Слепую Гору. Но это ты выяснишь уже сам. Вызовешь его и допросишь. Когда вернёшься в Башню.
Фремберг кивнул.
— Да, это любопытно. Хотя я могу сделать несколько предположений. Он мог кое-что знать о силах, управляющих этим местом. Возможно, он надеялся перемениться вместе с хозяином тела в ходе перевоплощения.
— А это возможно?
— Нет. Я же говорил тебе. В зеркальной плёнке, ожидающей всякого прошедшего Мост, отразились обе сущности. А для людей в это время года путь закрыт.
— А когда откроется путь демонов?
— Завтра на закате.
— Ну что ж, — сказал Эдрик. — Подождём.
Глава девятнадцатая
…Время, казалось, замерло. Освещение почти не менялось, и все изменения в окружающем мире сводились к перемещению красных пятен по зеленоватому небу. Иногда пятна набухали и увеличивались. Тогда их яркость возрастала, они становились алыми, насыщенно-кровавыми. Иногда — расплывались, цвет менялся до бурого или даже серого. Эдрик сказал, что по их движению можно определять время точнее, чем по положению звёзд, но я не мог понять, произнёс он это всерьёз или шутил. Сидя на камне и задумчиво разглядывая мутные небеса над Слепой Горой, я думал о том, что моя жизнь похожа на одно из этих пятен: то яркость и власть, то истощение и бессилие. В конце концов все пятна распадались — или на части, вливаясь в другие сгустки, или окончательно превращались в серую муть. Вряд ли это можно считать хорошим предзнаменованием.
К сожалению, мне было нечем заняться, кроме разглядывания тошнотворных цветовых сгустков, перемещавшихся над моей головой. Пробежка по Мосту откладывалась почти на двое суток. Возможно, я должен сказать спасибо Фрембергу Либергхаму за то, что он не дал мне пойти на поводу у этой книжонки — и памяти Шальги Кермельта — но я не чувствовал благодарности. Я вообще давно ничего не чувствовал, кроме усталости. К чёрту Фремберга. К чёрту их всех…
Я не ел и не пил уже несколько суток, но об этом вряд ли стоило беспокоиться — моё тело и без того представляло собой, по сути, ходячий разлагающийся труп. Я медленно, но верно подходил к последней границе, за которой связь между душами разрывается, Холок остаётся на земле, Шэ распадается, Тэннак исчезает в породивших его стихиях, а Келат опускается вниз, во владения Князя Мёртвых, чтобы очиститься от памяти и затем, спустя века, вновь вознестись наверх и соединиться там с зачатками душ ещё не рождённого младенца…
Может, я бы и сдался, и не стал бы возражать против такой перспективы — в конце концов, все мы крутимся в колесе перерождений — но я слишком хорошо знал, что мне светит, если я перейду порог между жизнью и смертью. Каждый раз, когда я вспоминал о Ночной Тени, мир, уже готовый раствориться в тумане Мне-Всё-Равно, мгновенно приобретал ясность. Тот ужас, который я испытывал при воспоминании о Тени — вот, пожалуй, единственное, что двигало меня вперёд всё это время, позволяло совершать подлости и убийства, не останавливаться не перед чем, лишь бы избежать слияния с ней… Я не перекладываю вину за то, что сделал, на Тень, я всего лишь рассказываю о своих мотивах. Страх — странная штука. Кого-то он подстёгивает, переплавляясь в волю и ярость, кого-то обессиливает и сводит с ума. Всю жизнь я боялся быть слабым. Теперь, сидя на вершине Мирового Столба и перебирая в уме все свои преступления, я почти жалел о том, что страх не разрушил меня, но стал силой, позволившей мне пройти весь этот путь до конца… Почти жалел — потому что я лишь думал о том, как всё неправильно повернулось, но никакого раскаянья не испытывал. Заглядывая в себя, я видел: мне не жаль никого из тех, чьи жизнь я забрал. Умом жаль — но и только. Сердцу всё равно. Да будь иначе, я бы и не смог всего этого сделать, сломался бы где-нибудь по пути. Это сила?.. Нет, просто бесчувствие. Я чудовище? Да, наверное. По людским законам точно — да. Но как быть чудовищу в мире людей? Все знают, как поступать с чудовищами: их ловят, сажают в тюрьмы, казнят, иногда — расправляются ещё до следствия и суда… Всё понятно и правильно, так и должно быть. Но как быть, если чудовище — ты сам? Если, обращаясь к себе, ты видишь лишь тьму, и эта тьма тем гуще, чем глубже ты в себя заглядываешь?..
Нет, мне не жаль этих людей. Я убил бы вдвое больше, лишь бы избежать объятий Ночной Тени. Я знаю это, я говорил себе это уже тысячу раз. Но кажется, я никак не могу примириться с самим собой. Должен быть какой-то смысл, какая-то цельность — даже во тьме. Я выбрал тьму давным-давно — может быть, ещё тогда, когда учился у ваги. Но что-то мучает меня, не даёт успокоиться. Это не раскаянье, не сожаление, нет. Отсутствие цельности. Я слишком часто сравниваю себя с нормальным человеком, слишком часто предаюсь рефлексии. Пора бы уже бросить эту привычку. Действие, энергия — вот что является признаком жизни, признаком бытия. Только действие. Мысль бесплодна.
Я откорректировал некоторые заклинания, поддерживающие тело в работоспособном состоянии. Сигналы, свидетельствующие о голоде и жажде, я заглушил давно, вместе со способностью чувствовать запах и вкус. Вдыхать аромат собственной разлагающейся плоти я не имел ни малейшего желания. Нужно было сохранить кровеносную систему и мышцы, и именно их я и поддерживал чарами. О состоянии костей пока можно не беспокоиться — они начнут приходить в негодность ещё нескоро. Нервная система постепенно выходила из строя, я по мере надобности заменял её плетениями Тэннака, но особенных усилий на это не тратил. Лишняя чувствительность ни к чему. Сознание принадлежит Келату, а не серому веществу под черепной коробкой. Мозг выполняет роль посланца, принимающего указы Келата и передающего их Холоку, но эту же роль можно поручить и заклинательной системе, доводящей сигналы напрямую. Ничего хорошего из этой магической вивисекции выйти не может, но я не собираюсь жить с этим телом долгие годы. Мой путь — путь человека — подходит к финалу. Завтра начнётся новая жизнь. Я надеюсь, что тяга к тёмному волшебству, которую когда-то пробудил во мне вага, обретёт-таки наконец свою завершённость. Совсем не исключено, что причина смутного ощущения, которое беспокоит меня и которое я называю «отсутствием цельности», заключается в том, что моё место не здесь, не на земле, а где-то гораздо ниже — в Сеигбалаокхе или в Лекойтбалаокхгарбе, там, где среди скал из чёрного хрусталя скользят тени-ветра, и кадёты ведут беседы о волшебстве на языках, что ведомы только мёртвым…
В этом безвременье мы провели… Вечность. Минуту. Может быть, час. Я не сразу понял, что изменилось. Показалось, что я оглох. Секундой позже понял, что нет: всего лишь стихли крики мучеников на Мосту. Эти вопли давно превратились в звуковой фон, на который ни я, ни Эдрик не обращали внимания.
— Закат, — сказал Эдрик, глядя, как затихают движения стальных игл Моста.
Это был последний вечер старого месяца. Мы молча смотрели на неподвижный путь. На Слепую Гору.
Прошло совсем немного времени, и иглы задвигались — сначала неуверенно, рывками, затем всё пластичнее, быстрее. Это была завораживающая картина. Почти прекрасная. Дикие вопли истязуемых опять разорвали воздух. Поморщившись, я приглушил заклинание, регулирующее звуковые сигналы.
— Значит, если бросишься в Реку и останешься в живых — станешь бессмертным?.. — задумчиво, будто обращаясь к себе самому, произнёс я. На самом деле, мне была любопытна реакция Эдрика.
Он отреагировал почти сразу.
— Забудь об этом. Ты не сможешь. Я уже говорил тебе об этом.
— Но ты не можешь быть уверен.
— Я уверен. Думаешь, Школа не проводила экспериментов такого рода? В Реку побросали столько неподготовленных людей, что ими можно было заселить небольшой город.
— И никто не выжил?
Эдрик покачал головой.
— Никто.
«Гуманисты, — подумал я. — Борцы за свободу человечества…»
— Я думал, вы хотите обрести силу анкавалэна, — произнёс я. — А всё обернулось банальным бессмертием. Сказал бы сразу. Все хотят стать бессмертными. Зачем тебе была нужна вся эта псевдобунтарская чушь?
— Это не чушь, — неохотно ответил Эдрик. Возможно, мне показалось, но я уловил в его голосе крупицу сомнения. Что-то изменилось после длинного разговора с Фрембергом Либергхамом. Эдрик сделался задумчив и молчалив. Впрочем, особо разговорчивым он никогда не был.
— А что?
Некоторое время он молчал.
— Это неудача, — произнёс он наконец. Мне показалось, что я ослышался.
— Что — «неудача»?
— Бессмертие. Должно быть не так.
— А как?
На этот раз он молчал так долго, что мне пришлось повторить вопрос, прежде чем он соизволил ответить.
— По-другому. Другая рука.
— Я тебя не понимаю. Какая ещё рука?
Он вздохнул.
— Что ты знаешь о бессмертии?
— Что это очень здорово.
— Я не шучу.
— Я тоже. Ну… наверное, то же, что и все. Бессмертные выходят из круга рождений-смертей. Они обладают огромным могуществом, хотя их способности весьма различаются. До встречи с тобой я и не знал, что бывают бессмертные… мечи-оборотни. Думал, они такие, как Фремберг… или, как боги.
— Считается, что существует три поколения бессмертных, — сказал Эдрик. — К первому принадлежат те, что были предвечно рождены Светилами. Ко второму — такие, как Фремберг. К третьему — такие, как я.
— Ты говорил, что у ваших… настоятельниц другие способности. Не такие, как у мужчин.
— Да, третье поколение довольно разнообразно. Все эти способности соответствуют предметам в руках Картваила. — Поймав мой вопрошающий взгляд, он объяснил. — Когда мы — тем или иным способом — подходим к бессмертию, наше сознание переносится в особое место, называемое Разбитым Храмом. Он