ится, думаю? Это ж во сколько ремонт-то мне влетит?.. Недавно совсем поганец какой-то в колодец кошку дохлую бросил, так как про это постояльцы узнали, так сразу съехало двое. А теперь ещё и это. Чем же мы богам-то светлым не угодили, думаю, чем провинились?.. Службы, может, и не всегда посещаем, но десятину-то исправно даём!.. Да и как не дать, когда указ королевский большое наказание за неуплату её определяет…
— Короче, — оборвал его Эдрик. — Вернёмся к комнате Маскриба.
— Ах да. Ну да. Как будто изнутри его разорвало. Клейга — ну, служанка наша — в обморок, да и я чуть умом не тронулся, когда прикинул, во сколько ентово дельце мне влетит. Как сейчас помню: кровь, значица, а в подсвечнике целое ухо с куском челюсти болтается — натюрморт вам такой. Только нам таких вот натюрмортов не надобно. Оттащил Клейгу в коридор, вызвал стражу… Сколько мы эту комнату потом мыли! Стены отскабливали… да что стены — и пол, и потолок также. Белили потом всё опять известью. И всё равно никто въезжать не хочет…
— Я въеду, — нетерпеливо поморщился Эдрик. — Сказал уже…
— Вот и хорошо, вот и славно… А то — смешно сказать — боятся некоторые…
— Чего боятся?
— Да ничего! Пустое всё! Нечего бояться… Глупость одна… И я говорю: с чего бы тут покойничку бродить, когда от него и куска целого не осталось?..
— А этот… приятель Маскриба, — Эдрик вновь постарался вернуть разговор в конструктивное русло. — Когда, говоришь, пришёл?..
— Который южанин?
— Который, который… Нарвериш его зовут. Ёнко Нарвериш.
— А вы, извиняюсь, откуда про это знаете?.. — До трактирщика дошла очевидная несостыковка. — Если приехали недавно, да ещё говорите, издалека…
— Дядюшка в своих письмах не раз упоминал про своего дорогого друга.
— А… понятно… А где он теперь, этот друг, не знаете?
— Не знаю, — процедил Эдрик, нацепив на своё лицо выражение «Ещё-Один-Вопрос-И-Я-Сломаю-Тебе-Челюсть». — Но очень хочу узнать. Итак. Когда он пришёл?
— Да… — Трактирщик растерянно почесал затылок. — В тот же день, с утра. Как пришёл, так и ушёл. Стража задержать его хотела, да отпустила потом… А народу в тот день много было. Только к вечеру разрешили убраться в комнате — до этого ходили, всё осматривали, будто искали что-то. Даже комендант приезжал. И волшебник.
— Нашли что-нибудь?
— Да я-то ж откуда знаю, — трактирщик развёл руками. — Рылись они у него целый день, а вот что нашли — про то мне не сказали.
Взяв на заметку, что надо будет пообщаться ещё и с теми стражниками, которые осматривали комнату Маскриба, Эдрик задал несколько вопросов про Ёнко. Выяснилось, что ничего он из комнаты не выносил, смертью Маскриба был ошарашен не меньше, чем остальные. Даже чуть сознание не потерял, когда увидел окровавленную комнату. После чего позволил страже себя допросить, а затем и был отпущен на все четыре стороны.
— Когда вы вошли в комнату в самый первый раз, на полу ничего не было? Никаких кругов, пентаграмм, всяких знаков и символов?
— Может и были, — трактирщик пожал плечами. — Только под кровью не больно-то их разглядишь. Говорю ж вам: пол был залит весь, полностью. Какие уж там знаки…
Эдрик поразмыслил, есть ли ещё вопросы, которые стоило бы задать; не обнаружил таких, поднялся и сказал:
— Ну хорошо. К твоему рассказу мы ещё вернёмся… а сейчас мне нужно идти. Всего доброго. Да… сколько, говорите, стоит эта комната?
— Сикталь в неделю.
Эдрик выложил на стойку четыре крошечные золотые монеты[2].
— За месяц.
Когда он вышел из трактира, рёв больших труб, установленных на башнях, возвестил о полудне. Быстрым шагом Эдрик направился в северо-восточную, наиболее благоустроенную часть города. Следовало поторопиться — он опаздывал на встречу с волшебником.
Всадник пересекал равнину. Шлейф пыли отмечал его путь; россыпи каменных брызг поднимались в воздух под ударами копыт его чудовищного коня. Бешеная скачка длилась уже вторые сутки, но существо в обличье коня, существо, на создание которого было потрачено более двух месяцев кропотливой работы, не умело уставать. Его создатель знал, что только такой конь способен преодолеть Игольчатый Мост за время, пока восходящее Солнце будет подниматься над горизонтом.
Всадник был похож на живого ещё меньше, чем его конь. Сухая кожа обтягивала череп. Там, где она была разорвана, белели обнажённые кости. На плечи сползали остатки высохших грязных волос — когда-то красивых, каштановых. Губ не было, иссохшие их ошмётки хлестали по жёлтым зубам, скалящимся в вечной ухмылке. Одежда, прежде добротная, расшитая серебром, была порвана и запылена.
В полдень он остановился. Осмотрелся, спрыгнул с лошади.
Место показалось всаднику подходящим. Осталось только дождаться следующего рассвета.
Сомнения вновь одолели всадника. Выбор — идти к Слепой Горе Путём Демонов или Путём Людей — по-прежнему стоял перед ним. За ошибку придётся платить дорого, а ошибиться очень легко… ведь в его теле сражались две души — демона и человека. Переходя Мост до летнего солнцестояния, демон становился человеком. Переходя Мост после солнцеворота, человек становился демоном.
«Я демон, — мысленно сказал прибывший самому себе. — И человек Ёнко Нарвериш — лишь моя оболочка. Значит, надлежит идти путём демонов, это неизбежно. И это хорошо… слишком хорошо, вот в чём причина моих сомнений. Я боюсь поверить в то, что — после всех лет мучений и тьмы — мне… подлинному мне… удастся вернуть себе человеческое естество».
Он повернул голову на запад — небосклон полыхал огнём заката. Отбросив сомнения, получеловек-полудемон начертил Круг Врат. Последняя черта, слово и жест — и будет открыт путь на вершину исполинской колонны, чьё основание тонет в Озере Грёз — кладбище богов и бессмертных.
Пришла ночь. Не шевелясь, полудемон-получеловек сидел на песке, равнодушно внимая воплям мучеников, бьющихся на шипах Игольчатого Моста. Реальность Моста была ещё скрыта от него, переход ещё не совершён, но страдание, насыщавшее это место, перехлёстывало через грань между мирами. К утру вопли стали стихать. Демон обнажил изломанный, пропитанный злым волшебством клинок… Пора! Солнце готовилось выглянуть из-за горизонта. Пришелец открыл Врата и растаял посреди неровно очерченного на песке круга.
Миг небытия, чувство падения вверх, во вне. Затем мир собирается заново — но уже в иную картинку. Мутное, гнилостно-зелёное небо, измазанное пульсирующими багровыми пятнами. Серые облака. Синий, серый, чёрный камень. Грандиозной величины плато. Если выглянуть за край — отвесная стена. У подножья Мирового Столба клубится туман.
Слепая Гора зияет глазницами подобно старому, полежавшему в земле черепу. К горе ведёт мост, свитый из агонизирующих тел, проткнутых серыми шипами. Под мостом бурлит кровавая река — движется, никуда не впадая и ни откуда не вытекая. Река собирается из крови, что набухает в телах, корчащихся на длинных иглах Моста. Кровь стекает вниз, поднимается вверх густыми испарениями, насыщая кровавые пятна на небе.
Конь, в которого демон перелил большую часть жизненной силы, позаимствованной у Нарвериша, вступил на Мост. Призрак пустыни, принадлежавшей миру смертных, сгинул, оставив последний блёклый образ — Солнце, восходящее над горизонтом.
Всадник бросил коня в галоп. Мечом он рубил тянущиеся к нему руки мёртвых и стальные шипы Моста. Конь, мчавшийся по телам умирающих, но каким-то образом продолжающих жить людей и демонов, дробил кости и черепа, протыкал копытами спины, но был бессилен подарить полумёртвым-полуживым, не знающим ничего, кроме адской боли, блаженное небытие. Когда-то Владыка Мёртвых дал клятву, что не вступит на Гору до тех пор, пока не будет выполнено его условие. Что это за условие, все давно забыли, но выполнено оно не было, и Владыка сдержал своё слово.
Всадник одолел Мост за отпущенное ему время. Сломанной куклой упал заколдованный конь — сила, данная ему всадником, иссякла… Упал, чтобы ожить. Чтобы присоединить своё ржание к воплям умирающих.
Человек с двумя душами отшатнулся от того, кто вышел из недр Горы ему навстречу — от своего двойника. Начался бой, который ему не суждено было выиграть. Отсекая руку своему двойнику… и видя, как падает в кровавую реку его собственная рука… он понял, что проиграл. Придя сюда в чужом обличье, он не сумел обмануть создателей этого места. Слепая Гора поймала его. Сначала он дрался с двойником смертного, в теле которого ныне находился, затем пришёл черёд нематериальных сущностей.
…Он бежал, скрывшись в той лазейке, которую использовал и прежде. И приготовился ждать годы, пока кто-нибудь наверху, на земле, не коснётся оставленного ключа и не вызволит его из добровольного заточения.
…А тело… Тело со второй, вопящей от ужаса человеческой душой, упало на Мост, пронзённое металлическим шипом. Мёртвому не место на Слепой Горе. Тело начало оживать… Натянулась высохшая кожа, налились кровью щёки, глаза наполнились болью, и в сто крат больше — отчаяньем. Кровью засочились разорванные губы. Человек закричал, смешивая вопли боли и проклятия. И не был одинок.
Демоны годового круговорота, прикованные к золотым часам на вершине Горы, безучастно внимали этому хору.
Глава четвёртая
Снаружи Бэрверский холм не казался особенно зловещим местом. Земля ещё была скрыта льдом, поверх которого, где-то по колено, где-то по щиколотку, стояла вода. Было прохладно, дул свежий весенний ветер.
На вершине холма располагались четыре каменные плиты, образовавшие четырёхугольник. Пятая, находившаяся в середине, была отодвинута, оставляя открытой каменную лестницу, уводившую вниз. В солнечном свете, падавшем на ступеньки, медленно кружились частицы пыли.
Я постоял над лестницей. По ней спускались, причём в последний раз — не так уж давно. Насколько позволяли судить следы, наверх из тех, кто спустился, не вернулся никто.