Здоровье все-таки сдавало. 15 июня 1849 г. Клеменс почувствовал сильнейшее головокружение. Черты его лица настолько изменились, что Мелани стало страшно. Несколько таких приступов пережил он и в июле. Герцог Веллингтон прислал на помощь князю своего испытанного врача. Выздоровлению Меттерниха, видимо, поспособствовало «милостивое» письмо от молодого кайзера Франца Иосифа I.
Тоска по Рейнланду и Вене смягчалась благодаря тому, что в Англии князь чувствовал себя на редкость комфортно как в чисто житейском, так и в политическом смысле. Оказалось, что английский стиль жизни подходит его темпераменту. Да и в британских тори он нашел столь близких по духу людей, что порой чувствовал себя едва ли не одним из них.
«Мой круг, — писал князь своей дочери Леонтине в июле 1848 г., — состоит из людей с прочным моральным характером; партия, к которой они принадлежат, не довольствуется салонами или беседами tȇte-a-tȇte, а играет свою роль в парламенте»[1142]. Видимо, спохватившись, как бы его слова не были истолкованы в пользу парламентаризма, Клеменс подчеркнул, что он не имеет ничего общего с этим полем битвы и теперь его жизнь протекает в той сфере, где решаются главным образом моральные вопросы.
Англия для Меттерниха — «обсерватория, представляющая двоякий интерес: это единственное место, которому всеобщие потрясения не создают непосредственной угрозы, и одновременно оно соединяет в себе элементы, составляющие основанную на порядке свободу, т. е. единственно возможную свободу, которая как раз является противоположностью либерализму, тяготеющему над континентом»[1143]. Наряду с порядком, одобрительно отметил князь, англичане считают предпосылкой свободы и право.
Главным образом порядком и правом объясняется индустриальный рост, национальное богатство Англии. В этой стране, подчеркивает отставной канцлер в очередном письме Леонтине, «господствует похвальное стремление все сохранять. Такой дух проникает во все слои населения, он дает о себе знать в отношении ко всем установлениям и обычаям и образует основу того, что можно назвать аристократией и что представляет собою нечто иное, чем об этом принято думать на континенте»[1144]. «Английская аристократия, — делится своими наблюдениями князь, — это не дворянство, но она опирается на консервативный принцип и соответствующий ему дух, воодушевляющий все классы»[1145]. Поэтому в Англии аристократов больше, чем дворян, и они упорно сопротивляются всякого рода уравнителям. Приобщиться к аристократии британского типа можно и за те или иные заслуги. Это князь называет «полезным равенством». Его антипод — «равенство в нищете»[1146].
Высокую оценку экс-канцлер дает политическому искусству британского правящего класса, прежде всего его умению справляться с внутренними врагами, в данном конкретном контексте — с чартистами. Британский правящий класс он ставит в пример своим венским преемникам: «Я желал бы, чтобы бездарные венские властители побывали здесь и поучились бы тому, как в этой стране, где господствует полная свобода, подавляют разнузданность, эту полную противоположность свободы»[1147]. «В этой стране, — имея в виду Англию, с нескрываемой гордостью констатирует князь, — прекрасно усвоен мой девиз: „Сила в праве“»[1148].
Что же касается континентальной Европы, то там Меттерних видит полную неспособность правительств всех стран, в особенности его собственной, противостоять опустошающей мир «социальной эпидемии». В чем, на взгляд князя, причины сегодняшних бедствий его страны, догадаться не так уж трудно: «Я за время моей долгой министерской карьеры был единственным, кто обладал даром править»[1149]. Но беда заключалась еще и в том, объясняет он, «что я не правил империей, а лишь руководил ее политикой»[1150]. «Если бы я правил, — уверяет князь, — тогда бы не случилось того, что произошло 13 марта»[1151].
В английский период жизни Меттерниха совершенно неожиданно выяснилось, что в его натуре, казалось бы, окончательно окостеневшей, обнаружился определенный резерв пластичности. Живое воплощение европейской реакции, он весьма органично вписывается в контекст британского торизма, спокойно воспринимает островные конституционно-парламентские порядки. Даже аристократическо-буржуазный синтез в британском варианте не вызывает у него отторжения. Конечно, ему было трудно примириться с огромной ролью в стране «денежной аристократии», конечно, британским газетам, на его взгляд, было разрешено слишком много вольности, но в целом нетрудно представить Клеменса в когорте тори, рядом с его другом Веллингтоном.
Как бы уютно ни было в Англии, Клеменса и особенно Мелани не оставляли мысли о скорейшем возвращении домой. Помимо естественной тяги к домашнему очагу, сказывались и финансовые затруднения. На обширные княжеские владения был наложен секвестр, и Меттернихи были отрезаны от основного источника доходов. 100 тыс. рублей прислал император Николай I; князь принял эту внушительную сумму под залог грядущих доходов с богемских имений. Поступали деньги и от Ротшильдов. Однако жизнь в Англии отличалась дороговизной, и это тоже послужило одним из факторов, побуждавших к смене места жительства.
Вопреки намерению писать историю, Клеменс писал письма, преимущественно в Австрию, более всего тем, от кого зависело решение вопроса о его возвращении. Корреспонденция эта носила в основном односторонний характер. Его письма обычно оставались без ответа. Немногие даже из близкого окружения осмеливались поддерживать с ним переписку. Среди них граф Хартвиг, бароны Прокеш-Остен и Йошка. Молчал Кюбек. Преемник и бывший фаворит князя граф Фикельмон, занявший пост министра иностранных дел, запретил австрийскому послу в Лондоне встречаться с бывшим хозяином госканцелярии. Поэтому такую радость и доставило Клеменсу письмо новоиспеченного императора Франца Иосифа I. Однако каких-либо реальных последствий для князя оно не возымело.
Меттерних писал и своему злейшему врагу эрцгерцогу Иоанну. И в этом письме (от 10 июля 1848 г.) он не удержался от советов и поучений: «Позвольте мне, Ваше императорское высочество, нарисовать в истинном виде основное зло наших дней. Идет борьба между понятиями королевского и народного суверенитета или, иными словами, между монархией и республикой. Массы обманываются, полагая, что она идет между деспотизмом и свободой. Свобода и порядок — два неразрывно связанных понятия; где утверждается деспотизм, там возникает беспорядок, там, где царит порядок, свобода является его естественным следствием»[1152].
Беды Австрии бывший канцлер связывает с уступками, «к которым император был принужден начиная с мартовских дней и которые в целом ведут в направлении народного суверенитета»[1153].
«Новейшие события во Франции, — продолжает Меттерних, имея в виду июньское восстание парижского пролетариата, — доказывают, что в стране, являющейся образцом для континента, и понятие народного суверенитета уже перекрывается гораздо далее идущими»[1154]. Князь указывает на социалистические и коммунистические учения. «Эта последняя опасность, — по его словам, — содержит угрозу полного разложения человеческого общества»[1155].
«Не думайте, Ваше императорское высочество, — взывает князь к эрцгерцогу, — что в результате трудной победы в Париже у гидры отрублена голова. Зло продолжает жить и имеет глубокие корни в Германии»[1156].
В связи с избранием эрцгерцога Иоанна имперским наместником Меттерних в августе 1848 г. направил ему свою аналитическую разработку, озаглавленную «Германский вопрос. Происхождение, развитие и современное состояние». В этом документе он еще раз подтвердил основные принципы своего подхода к этой проблеме. Во-первых: «единая и неделимая германская республика, как и единая монархия — пустейшая утопия»[1157]. Во-вторых: не союзное государство, а союз государств. Первый вариант выгоден только Пруссии. Но и в случае с эрцгерцогом Иоанном Меттерних, как, впрочем, следовало ожидать, натолкнулся на стену молчания.
Клеменс предложил свои услуги сменившему Фикельмона в качестве министра иностранных дел Вессенбергу. Его отношения с этим дипломатом всегда оставляли желать лучшего, но тяга к участию в политике, пусть даже в роли консультанта, была очень сильна. «Я не намереваюсь вмешиваться в дела иначе как в качестве дружески расположенного наблюдателя»[1158], — уверял своего прежнего подчиненного бывший вершитель имперской политики. Но и от этого адресата ответа не последовало.
Очень скоро выяснилось, что Клеменс мог надеяться на сочувствие и поддержку лишь старых вояк: Виндишгреца и Радецкого. 18 августа 1848 г. Меттерних поздравил фельдмаршала Радецкого с победами в Италии и уже 27 августа получил от того ответ.
Для князя это стало приятным событием. «Радецкий написал Клеменсу трогательное письмо, которое пролило бальзам на мою душу; этот старый друг любит его и остается верен ему»[1159], — радовалась Мелани.
Пришло время прощаться с Англией. Кроме финансовых были и иные мотивы. Если к политическому климату Англии, а также к британскому образу жизни Клеменс адаптировался легко и быстро, то островной климат для этого любителя тепла и солнца был не очень приятен. «Совсем не трудно находиться в Англии, — как-то вырвалось у него,