самым придать новый импульс усилению мощи и расцвету всего государства. Только в том случае, если все народы Австрии будут призваны на основе равного права и равных обязанностей совместными усилиями способствовать величию общего отечества, может быть достигнута та великая цель, к которой стремится Ваше Величество»[1202]. Доклад Шварценберга был одобрен Францем Иосифом уже 12 февраля. Эту центральную идею молодой кайзер выразил в девизе Viribus unitis (объединенными усилиями).
Все это выглядело в значительной мере как возвращение к централизаторскому курсу Иосифа II («иосифинству»). Такая политика вступала в прямую конфронтацию с федералистской линией кайзера Франца I и Меттерниха.
Как известно, именно в федерализме князь видел своего рода крепежное устройство, способное сохранить империю, подданные которой говорили более чем на десятке языков. Не слишком жестко сковывая развитие самобытной культуры австрийских владений, Меттерних надеялся, что такая культурная автономия послужит амортизатором во взаимоотношениях частей империи с Веной, отвлечет их население от политики.
Шварценберг же усматривал в децентрализации, сопряженной с национально-культурным плюрализмом, угрозу для целостности империи. Самое интересное, что элементы правоты были в обеих этих позициях. Возможно, сдвиг в сторону централизации был уместнее в той послереволюционной ситуации, в какой оказалась Австрия. Но в более долгосрочной перспективе он мог привести к обострению хронических имперских противоречий. Федерализм давал больше возможностей для искусного маневрирования, сглаживания особенно острых углов.
Еще из своего бельгийского убежища Меттерних советовал Шварценбергу: «Там, где требуется уважительное отношение к существующим различиям, правительству следует остерегаться того, чтобы империализация создавала впечатление германизации»[1203]. Сказано осторожно, но смысл достаточно ясен: германизация угрожает имперскому духу, скрепляющему Габсбургское государство.
Но Шварценберг твердо придерживался иной стратегии. В его планы входило создание «семидесятимиллионной империи», которая могла бы стать доминирующей силой Центральной Европы. Роль костяка отводилась в ней германскому элементу: немецкой Австрии вкупе с государствами Германского союза. Тем самым князь Шварценберг надеялся перехватить инициативу у Пруссии и «поставить ее на место».
Эти гегемонистские амбиции австрийский политик намеревался подкрепить и экономически. «К самым действенным средствам, какими располагает правительство Вашего Величества, чтобы надолго утвердить и преумножить свое влияние в Германском союзе, — писал Шварценберг Францу Иосифу, — без сомнения, относится повседневное участие Австрии в обеспечении материальных интересов Германии. Все возрастающая важность этой стороны государственной деятельности имеет следствием то, что для Австрии с течением времени становится все труднее задача с достоинством сохранять свое политическое положение первой державы Германского союза и тем самым одной из опор всей европейской системы, если имперское правительство будет безучастно относиться к общегерманским вопросам торговли и транспорта»[1204].
Энергия и решительность Шварценберга существенно оживили политическую и экономическую жизнь империи, но век князя оказался недолгим. Совершенно неожиданно он скончался 5 апреля 1852 г., не дожив до пятидесяти двух лет. За сравнительно короткий период пребывания у власти Шварценберг преуспел лишь в разрушении того, что было принято называть «системой Меттерниха», ничего фактически не построив взамен. Прав был прусский консервативный политик и мыслитель Ф.-Ю. Шталь, сказавший, что «много легче перечислить грехи меттерниховской системы, нежели заменить ее чем-то лучшим»[1205]. В позициях Меттерниха и Шварценберга нашла отражение извечная дилемма Габсбургской империи: федерализм или централизм? Империя была обречена на постоянные колебания между тем и другим.
В предназначенной для императора Франца Иосифа памятной записке (от 31 декабря 1852 г.) Меттерних настоятельно подчеркивал уникальность Австрийской империи, состоящей из исторических областей. Не существует некоего единого австрийского народа, империя — это агломерат народов, которые вместе ее образуют. Поэтому бессмысленно говорить о каком-то «народном суверенитете». Для агломерата народов возможно только монархическое правление, «при котором краеугольным и замковым камнем является личность императора»[1206]. В империи необходимо соблюдать «единство» и «многообразие»[1207].
Причем единство (централизация) нужно для административной сферы, принцип же многообразия должен реализовываться в сфере управления, хотя, признает князь, их порой бывает трудно отличить одну от другой. В конечном итоге, не ставя под сомнение необходимость государственного единства, Меттерних все же делает упор на «уважение различий в противоположность принципу абсолютного единства»[1208].
После смерти Шварценберга многие в Вене предполагали, что Франц Иосиф приблизит к себе патриарха австрийского политического мира. Действительно, при дворе несколько чаще стали вспоминать о князе, но все же эпизодически. Одной из причин сохранявшегося отчуждения являлось отношение к князю и особенно к княгине Меттерних матери императора Софии.
Первая встреча бывшего канцлера с императором произошла 3 октября 1851 г. Франц Иосиф сам нанес Меттерниху визит и беседовал с ним более двух часов. Разговор шел за закрытыми дверьми и Мелани не могла удовлетворить свое любопытство. До ее слуха доходила лишь очень теплая тональность беседы.
А через два дня Меттерниха пригласила София. Если полагаться на запись Мелани, то мать кайзера «дружелюбно и приветливо» говорила с ее мужем обо всех бедах, пережитых императорской семьей в его отсутствие[1209]. На самом же деле София жаловалась князю на его «неисправимую» супругу, которая всегда и всюду давала волю своему острому языку. По поручению Шварценберга приходил и граф Рехберг, посоветовавший, чтобы княгиня, выражаясь просто, держала язык за зубами[1210].
6 октября Мелани отправилась в Бург к Софии. По описанию Мелани, эрцгерцогиня бросилась ей на шею, что было воспринято женой Меттерниха как знак примирения. Между тем ведь именно ее отправили извиняться. Уже из этого видно, с каким настроением она шла на встречу со своим врагом. А ведь от нее ожидали Каноссы.
С одной стороны, княгиня выразила беспредельную преданность Габсбургскому дому, а с другой, принялась защищать мужа от обвинений в том, что он будто бы несет ответственность за неудачи правительства в предреволюционный период, будто бы революция стала следствием его политики. Превознося заслуги Клеменса перед династией, Мелани отвела душу. Но все же ей пришлось хотя бы частично смирить свой нрав, пойти на попятную, принести некое подобие извинения, пообещать вести себя более сдержанно. Было заключено перемирие, но не более.
Натянутые отношения между эрцгерцогиней Софией и семейством Меттернихов были, конечно, не единственной причиной, мешавшей сближению князя с императором. Другую причину скорее всего следует искать в области психологии Франца Иосифа. Меттерних преподавал ему историю и науку политики. Теперь юный кайзер уже успел почувствовать вкус свободы; по отношению к князю он, видимо, испытывал ученический комплекс. Выслушивать многочасовые назидательные монологи прежнего учителя, иметь дело с его «диссертациями» по тем или иным вопросам — такая перспектива не прельщала молодого человека. Кроме того, несмотря на юный возраст, он не мог не помнить о той жесткой опеке, под которой экс-канцлер в свое время держал императорскую семью. Единственная подготовленная по его просьбе памятная записка касалась вопроса об организации полиции[1211].
«Профессору» Меттерниху пришлось довольствоваться ролью добровольного консультанта нового министра иностранных дел графа Карла Фердинанда Буоля. Хотя всю свою жизнь тот провел на дипломатическом поприще, представляя интересы Австрии в ряде государств Германского союза, в Петербурге и Лондоне, роль руководителя внешней политики Австрийской империи была ему явно не по плечу.
Советы Меттерниха Буоль принимал с дипломатической вежливостью, тем более что столько лет находился под его началом, но далеко не всегда им следовал. За семь лет пребывания на министерском посту (1852–1859) граф успел совершить немало ошибок, в том числе и стратегических.
В канун очередного обострения «проклятого восточного вопроса» (май 1852 г.) Меттернихов навестил российский император Николай I. Трудно сказать, какие мотивы, политические или личные, побудили Николая к встрече с человеком, к которому он едва ли питал добрые чувства. Скорее всего, и те и другие. Даже находясь вне практической политики, бывший канцлер обладал определенным влиянием в Вене. Не исключено, что царь несколько его переоценивал. Возможно, сказывалось также и чувство «консервативной солидарности». Нельзя сбрасывать со счетов и естественное ностальгическое желание повидать человека, с которым так много было связано в недавнем прошлом. Тем более что Николай I проявил себя в высшей степени благородно по отношению к свергнутому канцлеру: оказал ему существенную материальную помощь и предлагал в трудный момент убежище в России.
Мелани, когда-то кокетничавшая с царем, и теперь в восторге от него: «Он по-дружески трогательно держался с нами и много говорил о нашем императоре, которого он, по его словам, любит как собственного сына»