Последняя беседа Меттерниха с Наполеоном была самой долгой, она продолжалась более 8 часов. Наполеон встретил Меттерниха резкими обвинениями: «Я одерживаю две победы, вы приходите говорить со мной о перемирии и посредничестве!.. Без вашего рокового вмешательства мир между мною и союзниками был бы уже заключен… Признайтесь, с тех пор как Австрия приняла на себя титул посредника, она уже не на моей стороне; она уже не беспристрастна, она — мой враг»[278]. «Это зависит от вас, — сказал ему Меттерних, — дать миру мир, основать свое правление на более твердой базе, на всеобщем признании; неужели вы, Ваше Величество, упустите этот момент, чтобы предотвратить возможные потрясения». Ответ Наполеона был непримиримым: «Я ставлю мою честь выше мира»[279].
Он отверг предложенные союзниками условия мира: «Вы хотите меня ограбить? Вы хотите Италию, Брабант, Лотарингию? Я не уступлю ни пяди; я заключу мир на основе положения, существовавшего до войны. Я отдам России часть герцогства Варшавского, вам я не дам ничего, потому что вы меня не разбили; Пруссии я не дам ничего, потому что она меня предала»[280]. Западную Галицию и часть прежних прусских владений Наполеон соглашался отдать Австрии и Пруссии лишь за компенсацию в пользу своих союзников. Компенсации требовал Наполеон и от Австрии за Иллирию.
На резонные доводы Меттерниха Наполеон реагировал остро и болезненно: «Вы — не солдат, вы не понимаете души солдата. Я же вырос на полях сражений, и такого человека, как я, мало волнует жизнь миллиона людей»[281]. Наполеон пригрозил Меттерниху, что их следующая встреча состоится в Вене, куда французы войдут в октябре. В лицо главному творцу «австрийского брака» Наполеон заявил, что совершил ошибку, согласившись на это: «Я хотел соединить настоящее и прошлое… Я обманулся, и сегодня я чувствую безмерность моей ошибки. Может быть, я лишусь трона, но я погребу мир под его руинами»[282].
Вряд ли эти слова могли удивить или потрясти Меттерниха. Он слишком хорошо знал императора французов. Важнее было другое: он еще раз убедился, что для Наполеона мир — не более чем перемирие. Император сам раскрыл логику своей позиции: «Ваши властители родились на тронах, их можно разгромить двадцать раз, и они все-таки вернутся в свои резиденции; мне же так нельзя, я — сын удачи. Мое господство не переживет того дня, когда я перестану быть сильным и, следовательно, устрашающим»[283].
Меттерних понял, что войны не избежать, а союзникам он дал твердое обещание примкнуть к ним, если Наполеон отвергнет мир. Что же касается перемирия, то оно было нужно австрийцам, так как Шварценберг просил 20 дней, чтобы привести войска в состояние боевой готовности. Поэтому Клеменс без санкции союзников предложил перемирие Наполеону. Тот его охотно принял, поскольку надеялся плодотворно воспользоваться передышкой. Меттерниху удалось добиться еще нескольких тактических успехов, в частности благодаря согласию Наполеона на посредническую роль Австрии формально «похоронить» договор от 14 марта 1812 г. Вряд ли эти результаты могут быть поводом для восхищения его дипломатическим искусством. Наполеона не могли ввести в заблуждение маневры Меттерниха, просто ему было не до того. Он сделал свой выбор: судьба империи должна решаться не за столом переговоров, а на полях сражений. И все же одну серьезную ошибку он, видимо, допускал, переоценивая значимость кровных династических уз, связывавших его с Габсбургами. Поэтому Наполеон сохранял надежду на то, что Австрия не повернет против него свое оружие. Вскоре после столь драматических переговоров он воздал должное самообладанию и последовательности австрийского министра: «Меттерних хорошо подготовлен. Он прошел хорошую школу в Париже. Нужно признать, что он действительно стал государственным мужем»[284].
Скорее всего Наполеон был прав, не доверяя Меттерниху, опасаясь, что стоит лишь ему принять требования противников, как тут же появятся новые. Не исключено, однако, что его согласие на сравнительно сносные условия могло бы поставить союзников в затруднительное положение, могло бы помешать формированию очередной коалиции. Несколько поостыв после встречи с Меттернихом, в ходе которой он несколько раз в гневе бросал на пол свою треуголку, Наполеон согласился на переговоры в Праге во время перемирия. Этому в немалой мере способствовало известие о поражении французских войск в Португалии в битве при Витории.
Русские и пруссаки были недовольны исходом дрезденской встречи. Вместо вступления Австрии в войну опять выжидание. Вновь возникает вопрос, на который ответить с абсолютной уверенностью невозможно. Только ли военными соображениями руководствовался австрийский канцлер, предлагая перемирие и переговоры в Праге? Не теплилась ли где-то в глубине его души надежда, что Наполеон образумится? Эту надежду подкрепляло то обстоятельство, что посланником Наполеона оказался Коленкур, с которым Меттерниху было легко прийти к полному взаимопониманию. Императору был дан срок до 10 августа 1813 г.
В процессе же свершившегося в Праге дипломатического действа Клеменсу не было равных. «Крючкотворство началось, — писал А. Сорель, — обсуждали без конца: в чем заключается роль посредника — в передаче ли писем и слов или в регулировании словесных прений; будет ли Меттерних исполнять роль маклера или третейского судьи; будет ли этот конгресс, осужденный заранее не быть открытым, вестись в том же порядке, что и в Рисвике, или Тешене, или, наконец, в Раштатте?»[285]. Меттерних так искусно и красноречиво плел словесную вязь, что его партнеры терялись в лабиринтах его рассуждений. «У этого златоуста, — писал российский уполномоченный в Праге И. О. Анштег, — все звучало так чарующе, что если бы не большое внутреннее сопротивление, то можно было бы дать увлечь себя»[286].
Насколько партнеры не доверяли Меттерниху, свидетельствует то обстоятельство, что они скрыли от него согласие Англии принять участие в переговорах. От министра иностранных дел Каслри в начале августа, буквально за несколько дней до истечения срока перемирия, поступила депеша, адресованная послу Каткарту. Тот в соответствии с инструкцией показал ее царю. Оба они пришли к мнению, что Меттерниху лучше не знать об изменении позиции британского кабинета, потому что согласие англичан позволило бы австрийцу настоять на продолжении переговоров[287]. Небезынтересно отметить, что Каслри разрешил британскому послу в Австрии лорду Абердину сообщить Меттерниху, что Англия готова присоединиться к переговорам, но Каткарт убедил того хранить молчание. Очарованный Клеменсом молодой лорд чувствовал себя весьма неловко.
Несмотря на все усилия Коленкура, искренне желавшего не допустить возобновления войны, Наполеон тянул с ответом на предложения союзников. Клонился уже к концу день 10 августа; курьера все не было. Напряжение в Праге достигло апогея. Российский представитель Анштет и прусский — Гумбольдт не сводили глаз с часов, ожидая полночи. Меттерниху пришлось объявить конгресс распущенным. Гумбольдт радостно писал своему шефу Гарденбергу: «Наши желания исполнились… мы добились того, о чем вели переговоры с 4 января»[288]. 11 августа утром Коленкур явился к Меттерниху с контрпредложениями Наполеона, но было уже поздно. Меттерних сказал ему, что Австрия уже не является посредницей. Все же Меттерних намекнул посланнику Наполеона, что император Франц «будет усердно поддерживать перед своими новыми союзниками великое дело мира, но мира настоящего»[289]. Прощаясь с Коленкуром, Меттерних с горечью сказал: «Только мы с вами хотели достигнуть мира». В трагическом для Наполеона апреле 1814 г. император скажет Коленкуру: «Я был неправ, когда не подписал мир в Праге. Я не мог поверить, что Австрия на самом деле настроена столь решительно»[290].
III
Меттерних навсегда запомнил этот день — 11 августа 1813 г. «Всякий раз, когда я бываю в Праге и слышу, как бьет полночь, я не могу не предаться воспоминаниям. Шесть лет назад, — пишет он в 1819 г. из Праги, — я в этот час обмакнул мое перо, чтобы объявить войну человеку столетия и Святой Елены, и распорядился зажечь сигнальные огни, которые привели в движение 100 тыс. человек союзных войск, перешедших границу»[291].
Решение это далось ему нелегко. У него практически не было выбора, а для дипломата попасть в такую ситуацию было крайне неприятно. За гусиное перо он брался под напором обстоятельств, которые оказались сильнее его. Мирный компромисс был бы для австрийского министра наилучшим исходом. Но перед историей Меттерних хотел выглядеть сокрушителем Бонапарта, спокойно и решительно бросившим вызов величайшему полководцу во всемирной истории. «Я спокоен так, как если бы я играл партию в шахматы», — писал он жене. На самом же деле нервы его были предельно напряжены. Об этом свидетельствует такой подмеченный Д. Макгиган штрих: вместо 13 августа письмо его Элеоноре было датировано 13 мая[292].
По возвращении из Дрездена в преддверии надвигающейся войны Меттерних обратился к своему императору с письмом, в котором он фактически добивается карт-бланша на проведение своей дипломатической игры: «Ваше Величество могли бы спасти себя и монархию… если бы я мог с полной уверенностью рассчитывать на величайшую твердость в проведении определенного и предписанного мне курса»