Коалиция расширялась за счет перебежчиков из числа германских государей. Были восстановлены отношения Австрии с Англией. На Клеменса навалилась колоссальная работа. Многочасовые переговоры, составление и редактирование многочисленных документов, непрерывные разъезды, часто верхом по несколько десятков километров. Нелегкие испытания, особенно для такого сибарита, как Меттерних. «Величайшая жертва, которую я могу принести делу, — писал Клеменс Элеоноре, — это образ жизни, который я веду. Я ненавижу лагерь и лагерную жизнь. Я всегда был за удовольствия и радости доброго, мирного свойства и ненавижу все, что лишает меня их»[303]. Любопытно, что у Клеменса завязались дружеские отношения со знаменитым казачьим генералом Платовым, который подарил австрийцу удивительно выносливого, надежного коня. По словам Меттерниха, «конь неказист на вид, зато может скакать по двадцать лье (80 км. — П. Р.) в день»[304].
Возможно, все сильнее разгоравшееся чувство к Вильгельмине, частые встречи с ней во время деловых поездок придавали ему силы. Наконец, в сентябре Вильгельмина становится его любовницей. 9 сентября, в тот самый день, когда в Теплице были подписаны договоры о дружбе и оборонительном союзе между Россией, Австрией и Пруссией, Меттерних находит время, чтобы написать Вильгельмине: «Мой друг, Вы дали мне все, что могли, я опьянен счастьем. Я люблю вас, я люблю вас в сто раз больше жизни. Я живу и буду жить только для вас»[305].
Клеменс просто светился от счастья. «Я никогда еще не видел его в таком прекрасном настроении, таким красивым, радостным, полным сил и светлых надежд», — писал о своем патроне Генц. «По его лицу, — добавляет он, — совершенно безошибочно можно было прочесть о счастливом исходе кампании»[306].
Тот же Генц поспешил испортить Клеменсу радостное настроение. Он сообщил министру, что сразу же после его отъезда у Вильгельмины появился Виндишгрец. Правда, герцогиня тоже написала об этом любовнику. Она сослалась на то, что с ее стороны было бы слишком жестоко не принять Альфреда, который должен был отправиться со своим полком в огонь сражений.
И все же Клеменс впал в отчаяние. Его терзают муки ревности; в его письмах речь идет о разбитом сердце и нежелании жить. Он требует от Вильгельмины верности. Тем временем кроме князя Виндишгреца всплывает еще и молодой красивый российский офицер Александр Обрезков, один из тех раненых офицеров, о которых заботится герцогиня. Этот офицер окажется невоздержанным на язык и изрядно навредит «попечительнице» своей похвальбой о «победе» над ней[307].
Генц продолжал сыпать соль на раны Меттерниха, сообщив ему, что в Праге у Вильгельмины появился британский посол в Пруссии, единокровный брат Каслри, бесшабашный красавец Чарльз Стюарт. Едва ли Клеменса могло утешить замечание Генца о том, что Обрезков чувствует себя несчастным, так как Вильгельмина уделяет англичанину гораздо больше внимания, чем ему.
20 сентября Меттерних в Праге. Там он в течение двух дней пережил часы, которые позже расценил как одни из самых счастливых в своей жизни. Но счастье опять омрачено ревностью к Виндишгрецу, который произведен в полковники и назначен командиром 8-го кирасирского полка, чьим шефом считался великий князь Константин Павлович.
Только Клеменс покинул Прагу, и снова тревожная информация от Генца: в кругу Вильгельмины появился еще один молодой и очень красивый английский дипломат Фредерик Лэм. Фактически, как пишет Д. Макгиган, «Генц взял на себя роль неофициального соглядатая над Вильгельминой»[308]. Это избавляло его от необходимости расставаться с уютной и спокойной Прагой, трястись вместе со своим патроном по тяжелым и небезопасным дорогам войны.
Хотя от непредсказуемого поведения герцогини Меттерниха бросало то в жар, то в холод, их связь придавала его жизневосприятию никогда ранее не испытанную полноту. Меттерних и прежде не страдал от недостатка честолюбия и тщеславия, теперь же эти чувства усугубляются стремлением эффектнее выглядеть в глазах возлюбленной. Даже своей любовной страсти он придавал исторический масштаб, личные отношения смешивались с государственной деятельностью.
«Мой друг и Европа, Европа — мой друг… с какой легкостью я перехожу от одной к другой»[309], — пишет он Вильгельмине в канун Лейпцигской «битвы народов». Его переполняют любовные чувства, чувство собственной значимости, он ощущает себя творцом истории. Любовь к Вильгельмине не мешает ему писать письма жене и Е. Багратион. Редкое письмо не содержит похвальбы, причем самодовольство, самонадеянность притупляют бдительность обычно столь осторожного Клеменса. Чего стоят его слова из письма к Лорель, что министры коалиции представляют собой как бы один кабинет, естественным лидером которого является, конечно же, ее Клеменс. Вильгельмине он в восторженных тонах описывал согласие и доверие, царящее в его отношениях с российским императором: «Он настаивает, чтобы я проводил все вечера с глазу на глаз с ним, чтобы с удовольствием поболтать, а затем, когда я ухожу, он расхваливает меня своему окружению и говорит этим господам, что они — глупцы»[310]. Позднее, в письме к Д. Ливен Клеменс вспоминал, как он распивал с царем чай из самовара и тот будто бы воскликнул: «Бог мой! Почему вы не мой министр! Мы вдвоем завоевали бы весь мир! — Весь было бы несправедливо, сир, — ответил я ему»[311].
В реальности, безусловно, отношения Меттерниха с царем были далеки от идиллии. Когда Клеменс описывал дружеские беседы и чаепития, он забывал о постоянных стычках по военно-политическим проблемам. Можно сказать, что «любезный соблазнитель» сам попал под чары другого соблазнителя — российского самодержца. Разве не лестно было ощущать себя своим человеком у царя, быть на дружеской ноге с повелителем могущественной империи? Правда, порой царь не мог отказать себе в удовольствии уязвить самоуверенного, говорливого австрийского министра. Например, великолепно зная о всех нюансах его отношений с герцогиней Саган, Александр I мог как бы мимоходом заметить, что в пражском госпитале Вильгельмина заботится о красивых русских офицерах.
IV
Амурные радости и горести Меттерниха происходили на фоне грандиозных событий, апогеем которых стала «битва народов» 16–19 октября 1813 г. Поражение Наполеона под Лейпцигом круто изменило ситуацию. Французы откатывались за Рейн; дни империи Наполеона были сочтены. Союзники предвкушали победу и добычу. До Лейпцига ни Меттерних, ни его августейший повелитель и не помышляли о свержении Наполеона, но теперь у них возникает идея регентства Марии Луизы при малолетнем римском короле. А. Сорель так раскрывает ход мыслей австрийского канцлера: «Ведя мирные переговоры с Наполеоном, нужно теснить его войной до вынуждения последних уступок: заключения мира по воле союзников и отречения в пользу сына; вот что поставит предел видам Александра и остановит его триумфальное шествие в Париж. Французы, обязанные миром Марии Луизе и Наполеону II, надлежащее пользование регентством, удобный момент, и вот Австрия осуществила гегемонию над Европой — цель честолюбия Александра»[312].
Заходил ли так далеко в своих замыслах австрийский канцлер? Во всяком случае он считал такой вариант возможным, хотя и опасался серьезного противодействия союзников. Именно он был главным инициатором переговоров с Наполеоном, вызывавших раздражение царя, пруссаков и англичан. Аргументация Меттерниха сводилась к следующему: переговорами союзники привлекут на свою сторону истомившихся французов, ослабят, деморализуют императорское войско, победа достанется союзникам меньшей кровью. В глубине души канцлер рассчитывал на то, что благодаря переговорам можно будет создать благоприятные возможности для сохранения династии во Франции. Если удастся помешать коалиции перейти Рейн, то регентство будет воспринято во Франции как национальное спасение. «Если Бог окажется на моей стороне и если Наполеон не лишится совсем рассудка, — писал Клеменс Вильгельмине, — зимой я добьюсь мира»[313].
С большим трудом Меттерних все же смог убедить царя, чтобы тот дал согласие на ведение переговоров. Получив заверения, что переговоры не будут считаться официальными, Александр I предоставил Меттерниху относительную свободу рук. Таким образом, Меттерних закрепил свой неофициальный статус «министра коалиции». Кстати, так называть себя он начал сам. Вскоре после Лейпцигской битвы Франц I возвел Клеменса в княжеское достоинство. Его преданный, но туповатый камердинер Жиру, помогая своему господину, изрек: «Оденет ли сегодня ваша светлость тот костюм, который ваше превосходительство носило вчера?»
Новоиспеченный князь с гордостью описывал Вильгельмине благоволение к нему «доброго кайзера» Франца: «Он сказал мне, что желает доказать Европе, что я внес самый непосредственный вклад в спасение ее и Австрии… обещал, что моя жизнь всегда будет неотделима от его жизни»[314]. Меттерних показывает свою силу членам императорской семьи. Так, он добивается изгнания из действующей армии братьев императрицы Марии Людовики[315].
Как и прежде, на дипломатии Меттерниха неизгладимая печать двусмысленности. С одной стороны, он вроде бы дурачит Наполеона видимостью переговоров, а с другой — посредством этих переговоров пытается сорвать планы русских и пруссаков, помешать им в полной мере воспользоваться плодами победы. И опять приходится повторить, что дело не только в личных свойствах австрийского канцлера, но и в его излюбленном принципе баланса сил.