Несколько причин обусловили уникальную роль Меттерниха в европейской политике того времени. В значительной мере это было связано с ролью Австрии как решающего груза на чаше весов в военно-политическом эквилибре Европы. Нельзя недооценивать и немалые дипломатические дарования канцлера, его светские таланты, искусное владение пером, что обеспечивало ему ключевую роль в написании и редактировании важнейших документов. Нужно учитывать и специфику его отношений с императором Францем I. Ни один из министров в составе коалиции не располагал столь обширными полномочиями, как он. Фактически Франц «делегировал» ему важные прерогативы своей собственной власти в военно-политической сфере. В этом смысле только российский император, взявший на себя роль собственного министра иностранных дел, имел преимущество перед австрийским канцлером.
В самом начале 1814 г. Меттерних с нескрываемым удовольствием сообщает Вильгельмине о том, что парижская газета «Монитор» назвала его «министром Европы»[316]. «Мне совершенно чужда самовлюбленность, — пишет он несколько позднее, — но тем не менее нельзя скрыть того обстоятельства, что я стал своего рода осью Европы»[317].
Герцогиня искусно играет на тщеславии «министра Европы»: «Если бы я была властелином мира, я пребывала бы в полном спокойствии, доверив его судьбу тебе… Но я всего лишь женщина и с таким же доверием готова положиться на человека, который держит в своих руках судьбы мира и мою в том числе»[318]. Политика Клеменса — это и ее политика: «Я хотела бы видеть Австрию единственным арбитром во всех делах континентальной Европы»[319].
Такая тональность появилась в письмах Вильгельмины с конца 1813 г. Чувствуется, что отношения с Клеменсом она стала воспринимать всерьез и явно не против превратиться из любовницы в супругу человека, играющего столь важную роль в европейской политике. «Ваша слава, дорогой Клеменс, дороже мне собственной жизни»[320], — уверяет она возлюбленного. Под давлением герцогини Меттерних теряет привычный душевный комфорт, ему приходится вести сложную дипломатическую игру не только на международной арене, но и в сфере личной жизни.
Клеменс развивает настоящую философию любовных отношений: «Почему столь немногие пары любящих друг друга людей связывают себя узами брака? Разве отношения между свободными сердцами менее долговечны, чем любовь в браке? Семейная жизнь убивает их. Она затуманивает любовь или уводит ее в сторону. Ее заменяет другое чувство — чувство, которое становится очень сильным, когда появляются дети. Но это — уже не любовь»[321]. Вообще для женщины такого независимого и гордого нрава, как Вильгельмина, брак просто противопоказан.
Однако развернутая Клеменсом система аргументации отнюдь не убеждает Вильгельмину. Даже с неуступчивыми партнерами по дипломатическим баталиям министру бывало легче. «Вся моя жизнь — мировая история, как и мои отношения с тобой… И наши отношения, — жалуется Меттерних, — улаживать гораздо труднее, чем европейские дела»[322].
Превращение Меттерниха в первого министра коалиции существенным образом сказалось на его дипломатии. Раньше в ее основе лежали в основном двусторонние отношения. Этому способствовала и система европейского равновесия с двумя главными центрами силы: Францией и Россией, между которыми балансировала Австрия. К концу 1813 г. эта система рухнула и, находясь в рядах антинаполеоновской коалиции, Меттерних озабочен не столько завершением разгрома поверженного императора, сколько воссозданием нового эквилибра, способного стреножить российского союзника.
Новая система, естественно, должна быть более сложной, многообразной. Начинают проступать пока еще туманные, расплывчатые контуры «концерта» великих держав. Но на кого рассчитывать практически? Прусский король целиком под влиянием своего российского самодержавного друга. Правда, его министры, особенно Гарденберг, не разделяют симпатий короля. В начале января 1814 г. между Меттернихом и Гарденбергом состоялся разговор, который оказался своего рода бомбой замедленного действия, разорвавшейся уже на Венском конгрессе. За поддержку прусских притязаний на Саксонию Гарденберг обещал поддержать Австрию по польскому вопросу. Но Гарденберг был не в состоянии повлиять на прусских военных, жаждавших мести за унижение 1806 г., а тем более сдерживать натиск патриотических народных сил.
Мелкие и средние германские государства в большинстве своем потянулись под крыло Австрии. Это был немаловажный фактор с точки зрения баланса сил в Германии, но в европейском масштабе германские государства были не столь уж весомы.
Оставалась только Англия. Ей Меттерних отвел ключевую роль. Первоначально он надеялся воспользоваться «политической наивностью» англичан, недостаточным их пониманием европейских проблем в силу островного чванства и вынужденной изоляции в период наполеоновской гегемонии. Но англичане отнюдь не были «простаками за границей». Конечно, Форин-офис с его штатом (два помощника министра, два старших клерка и примерно два десятка младших) выглядел скромно по сравнению с российским министерством иностранных дел, насчитывавшим свыше 250 чиновников, и венской госканцелярией, где тоже был большой штат профессионалов[323]. Тем не менее английского министра лорда Р.-С. Каслри никак нельзя было отнести к простакам-дилетантам.
Он прошел школу У. Питта, воспринял многое из его идеи европейского баланса, базирующегося на пяти столпах: Англии, России, Франции, Австрии, Пруссии. В интерпретации Питта этот план носил прежде всего антифранцузский характер, представлял собой систему, направленную на подрыв французской гегемонии на континенте. За этим нетрудно разглядеть собственно британские интересы: если континентальные державы будут уравновешивать друг друга, то Англии фактически обеспечивается свобода рук на морских и океанских коммуникациях, вообще ей будет принадлежать роль арбитра.
Говоря о Европе, Меттерних тоже исходил преимущественно из австрийских интересов. Сама по себе Австрия не могла претендовать на гегемонию. В более широкой системе равновесия роль ее гораздо почетнее, чем роль довеска при французском преобладании или франко-русском кондоминиуме тильзитского образца.
Меттерних и Каслри, таким образом, идут навстречу друг другу, руководствуясь прежде всего интересами своих стран. Но вплоть до падения Наполеона имелось серьезное обстоятельство, разделявшее их. Каслри был прежде всего озабочен проблемами коалиции против Наполеона, а уже потом конструированием новой системы равновесия, Меттерних же не отделял одну задачу от другой. «Для Каслри, — пишет Г. Киссинджер, — сокращение Франции было гарантией европейского покоя, а для Меттерниха границы Франции зависели от размеров России»[324].
Действительно, новый эквилибр Меттерних стремился формировать еще в ходе войны. Это объяснялось не столько глубоким стратегическим расчетом, сколько тем ситуационным обстоятельством, что роль Австрии была особенно выигрышной во время войны, когда в ней нуждались как необходимом элементе антинаполеоновской коалиции. Это Клеменс прекрасно понимал и стремился выжать максимум выгоды на будущее, хотя ему далеко не всегда удавалось добиться своего. При сложившемся внутри коалиции раскладе сил английский министр чаще всего оказывался союзником австрийского.
Каслри обладал довольно широким общеевропейским кругозором и твердыми консервативными принципами. С Меттернихом у него быстро установилось взаимопонимание. Безусловно, австрийскому канцлеру повезло с английским партнером, в будущем именно преемники Каслри — Каннинг и Пальмерстон — станут его злейшими врагами.
Включение Каслри в дипломатическую игру существенно расширило возможности маневра для Меттерниха. С англичанином он мог по многим вопросам блокироваться против России. Однако позиция Англии по отношению к наполеоновской Франции была более жесткой: границы 1792 г. и реставрация Бурбонов. Хотя постнаполеоновская Франция, по мнению Каслри, должна была быть достаточно сильной, чтобы в системе эквилибра служить одним из противовесов России.
Если Меттерних сумел повлиять на европейскую концепцию Каслри, то англичанин, в свою очередь, оказал влияние на отношение Меттерниха к Наполеону и Бурбонам. Вместе, в постоянном общении, они следуют за войсками через Швейцарию на территорию Франции. «Я чувствую себя с ним так, как будто мы провели вместе всю нашу жизнь»[325], — восторженно писал Клеменс о холодном, сдержанном англичанине. «У лорда Каслри есть все: любезность, острота ума, чувство меры. Он во всем согласен со мной, а я, в равной мере, — с ним»[326], — писал Меттерних Шварценбергу. Его восхищение британским партнером почти беспредельно: «Каслри ведет себя, как ангел»[327]. Суждение Каслри о Меттернихе, пожалуй, больше говорит о нем самом, чем о Клеменсе, но тоже весьма показательно: «Австрийскому министру приписывали гораздо больше недостатков, чем их у него имеется на самом деле»[328].
Как обычно, Меттерних склонен переоценивать себя и недооценивать партнера. Каслри был не из тех, кто позволял вести себя кому бы то ни было. К Меттерниху поначалу он питал глубокое, но хорошо скрываемое подозрение, как к творцу «австрийского брака» Наполеона. Ему часто казалось, что австрийский канцлер пытается спасти императора французов. Обладавшая острым политическим чутьем и опытом общения с англичанами, Вильгельмина предостерегала Клеменса насчет Каслри: «Вы довольны лордом Абердином, однако я не уверена, что вам удастся так же легко справиться с другим»