что не совпадало в такой малой степени, как ход мыслей императора и направление моего духа»[344].
Глубокая внутренняя противоречивость натуры царя проистекала из «причудливого смешения уроков либерального ментора (Лагарпа. — П. Р.) и практики российского правления». Лагарп наполнял голову своего царственного воспитанника не позитивными знаниями, а абсурдной доктриной. «Без сомнения, будучи убежден в том, что империя, которой однажды станет править его воспитанник, по уровню цивилизации не созрела для того, чтобы непосредственно нести иго этой доктрины, он рассчитывал подготовить в будущем самодержце могучий рычаг для того, чтобы обеспечить переворот в других, более развитых странах и в особенности на своей родине, Швейцарии»[345]. И царь не мог устоять перед искушением. В роли монарха-филантропа он надеялся обрести непреходящую славу. Сделать это ему было тем легче, что у себя дома он был избавлен от опасности либеральных воззрений и партий, угрожавшей другим тронам и традиционным институтам Центральной Европы.
Меттерних со своим циклическим подходом к истории сделал «открытие»: в мышлении Александра I прослеживается периодичность. Своего рода пятилетние циклы развития диаметрально противоположных идей. Первые два года идея созревает, на третьем году император остается верен сложившейся системе, на четвертом году начинается отрезвление, а пятый год характеризуется бесформенным смешением исчерпавшей себя системы с новой идеей, начинающей оформляться. До 1807 г. царь, по мнению Меттерниха, руководствовался либеральной идеей, через пять лет, в 1812 г., он снова вернулся к ней, и как раз на 1814 г. пришелся пик его старой идеи филантропии и свободомыслия, которая с 1815 г. начинает уступать место религиозному мистицизму.
Нет смысла разбирать здесь обоснованность рассуждений Меттерниха, но его выкладки помогают понять, почему именно на время Венского конгресса приходится кульминация противоборства между канцлером и царем. Проясняется и идейно-политическая подоплека борьбы.
Практически все линии противоречий между Меттернихом и Александром I сфокусировались в польском вопросе, который оказался на авансцене конгресса не только потому, что от его решения в значительной степени зависел европейский эквилибр. Многих участников конгресса намерение царя дать Польше конституцию беспокоило не меньше, чем его стремление поглотить ее целиком.
Особую опасность польский конституционный прецедент мог создать для многонациональной Австрийской империи, правящие круги которой никак не могли примириться с конституцией венгерской. Смутные либеральные идеи и настроения царя пугали австрийского канцлера с его острым чувством опасности, но не очень ясным видением реальных врагов. Не случайно он говорил о них обычно в широком смысле, как о неких разрушительных, сеющих хаос силах, что позволяло, правда, все время расширять и обновлять список этих сил. Конечно, царя он не ставил в один ряд с ними, но видел в нем стихийную, непредсказуемую силу, вольно или невольно прокладывающую путь врагам традиционных порядков, монархической формы правления, равновесия сил и вытекающего из него покоя.
О встрече в Вене царь, кайзер и прусский король договорились вскоре после Лейпцигской битвы. Договоренность была подтверждена в Париже. Прелюдией к Венскому конгрессу стала встреча европейских монархов в Лондоне. Однако император Франц предпочел уклониться от вояжа в британскую столицу. Ему совсем не хотелось находиться в тени освободителя Европы Александра I, которого с нетерпением ожидали в Англии. Да и вообще Францу не приходилось рассчитывать на хороший прием, так как в нем англичане видели малодушного человека, отдавшего дочь в жертву Минотавру. Немаловажной причиной отказа было и природное отвращение Франца к светской суете, утомительным церемониям, праздничным торжествам. Вместо него, естественно, отправился в Лондон Клеменс, для которого это было делом привычным и даже не лишенным приятности. Кроме того, лондонская встреча наряду с торжественной, праздничной стороной имела и серьезный политический подтекст, а кайзер уже давно переложил всю внешнюю политику империи на охотно подставленные плечи канцлера.
В начале июня 1814 г. сиятельный десант высадился в Англии. Все преимущества в британском раунде противоборства канцлера с царем были на стороне последнего. Именно его жаждала увидеть благодарная английская публика; ему, казачьему генералу Платову и неугомонному прусскому фельдмаршалу Блюхеру были отданы все симпатии англичан. Австрийский канцлер с его сомнительной репутацией, мягко говоря, не пользовался популярностью.
Принц-регент (будущий король Георг IV) и премьер-министр были явно расположены к царю и настороженно восприняли австрийского министра. «Если бы царь хорошо разыграл свои карты, — писал известный британский историк Ч.-К. Уэбстер, — он смог бы значительно осложнить положение Каслри»[346]. А это было бы ударом и по Меттерниху.
От Клеменса, однако, не потребовалось больших усилий, чтобы ситуация изменилась в его пользу; об этом позаботился сам Александр, и особенно постаралась его сестра великая княгиня Екатерина Павловна. Отмечая восторженный прием, оказанный царю в Англии, великий князь Николай Михайлович писал: «К сожалению, Александр попал всецело под влияние своей взбалмошной сестры Екатерины, не обратил внимания на суть дела и возможные выгоды своего пребывания для интересов России, а отдался лишь внешним проявлениям любезности при радушии такого приема»[347].
Великая княгиня решительно и бестактно вмешалась в запутанные семейные дела принца-регента. Несмотря на возражения российского посла X. А. Ливена и его жены, она общалась больше с вигами, чем с находившимися у власти тори; она угрожала нанести визит самой принцессе Уэльской, с которой принц-регент порвал отношения; она использовала все свое влияние на принцессу Шарлотту, чтобы та отказала принцу Оранскому и т. д.[348] По ее совету царь тоже вступил в отношения с вигской оппозицией. Неуважительно вела себя великая княгиня при исполнении британского гимна на приеме, устроенном лондонским муниципалитетом. Ее экстравагантное поведение усугублялось гем, что она влюбилась в кронпринца Вюртембергского, причем настолько страстно, что сам принц, хотя и ответил ей взаимностью, был слегка ошарашен ее натиском. Этот роман порадовал Меттерниха, так как исчезла опасность брака Екатерины Павловны с эрцгерцогом Карлом. Позднее, чтобы углубить разлад между эрцгерцогом и российским императорским домом, Клеменс передаст в руки Карла копии перехваченных писем великой княгини, уязвлявших самолюбие несостоявшегося жениха.
В Англии Меттерних сумел искусно воспользоваться промахами царя. В отличие от Александра, он успешно обхаживал принца-регента, избегал каких-либо контактов с оппозицией и очень быстро с лихвой отыграл ту фору, которую Александр I имел до визита. Наряду с прочими почетными гостями (графом Ливеном и фельдмаршалом Блюхером) Меттерних был удостоен докторской степени в Оксфорде[349]. Был он и на грандиозном приеме в резиденции лорд-мэра Лондона. Справа, через три места от него сидела героиня его будущего романа, жена российского посла X. А. Ливена — Доротея Христофоровна Ливен.
Вот ее первые впечатления от Клеменса: «Князь Меттерних, зритель, которого весьма забавлял этот спектакль (война между царем, его сестрой и принцем-регентом. — П. Р.). Он сразу же извлекает из этого выгоду. Спокойным взглядом он взирает на эту живую картину и легко, изрядно забавляясь, вершит большую политику». Ливен расстроена тем, что австриец «полностью поработил дух принца-регента. Он потакает его тщеславным наклонностям, которые выглядят чрезвычайно смешно у суверена. Он вручил ему австрийский орден Золотого руна, с которым принц никогда не расстается, и звание офицера австрийской кавалерии. Принц-регент с удовольствием щеголяет в белой форме»[350].
С Вильгельминой отношения Клеменса все больше ухудшались. С весны 1814 г. она усилила натиск на любовника, побуждая его к разводу. Ей льстила мысль стать женой «первого министра Европы», и она имела основания полагать, что подходит для этой роли лучше, чем Элеонора. Вильгельмина следовала за Клеменсом повсюду. После Парижа, где близость курляндского семейства к Талейрану обеспечивала ей высокую социальную роль в свете, она почувствовала себя в Лондоне неуютно. Дважды разведенную герцогиню избегали принимать во многих престижных домах. Меттерниха же совершенно закрутила политическая карусель, и он не мог уделять ей достаточно времени и внимания. Видимо, пребывание в Лондоне ясно высветило ущербность ее статуса и укрепило матримониальные намерения, так что Клеменсу пришлось нелегко.
Компенсацией за эти личные неурядицы стал несомненный политический успех его второго путешествия в Англию двадцать лет спустя после первого. «Регент, его министры, часть общества, вся официальная Англия остались недовольны и возмущались заигрыванием Александра и его сестры с оппозицией, а, пока шли увеселения, за спиной русского императора уже образовалось враждебное звено в лице лорда Каслри и князя Меттерниха, которое вскоре на Венском конгрессе привело к печальным последствиям»[351], — резюмировал итоги визита царя в Англию великий князь Николай Михайлович.
II
По возвращении из Англии Меттерних встречается с семьей в Бадене 19 июля. Никогда еще так надолго он не разлучался с женой и детьми. Он не видел их целых 13 месяцев. Семья значила для него очень много, он был привязан к жене, любил детей. Для них князь приготовил множество подарков. Еще долго после приезда Клеменса из Парижа и Лондона прибывали ящики и тюки, набитые игрушками, украшениями, одеждой, утварью. Но самое главное для детей и Элеоноры — это то, что наконец отец и муж снова с ними. Когда же князь появился в Вене, ему был устроен торжественный прием в госканцелярии. Граф Палффи собрал музыкантов из Бургтеатра и Венского театра, которые исполнили бетховенскую увертюру «Прометей» и специально сочиненную по этому случаю кантату, славившую князя — спасителя страны.