Вскоре ему удается впечатляющий ход. Весной 1816 г. умирает императрица Мария Людовика. Клеменс довольно равнодушно воспринял известие о смерти своего врага. Что же касается кайзера Франца, то тот даже почувствовал облегчение. О своем третьем супружестве он высказался так: «Это была ошибка. Я сочетался браком с существом, которое превосходило меня духовно. Мой собственный выбор был неудачен». «Но, — продолжал он, — у меня есть Меттерних, человек, который все может, все понимает и преодолевает все трудности; он найдет мне подходящую женщину»[464].
Действительно, Меттерних сумел потрафить своему августейшему господину. Он выбрал для него 24-летнюю баварскую принцессу Шарлотту. Она не отличалась красотой, зато была физически здорова, спокойного, уравновешенного нрава. Правда, она состояла в фиктивном браке с кронпринцем Вюртембергским, избранником великой княгини Екатерины Павловны. Тот предпринял подобный шаг в наполеоновские времена, опасаясь, что император французов заставит его жениться на какой-нибудь представительнице собственного семейства. Меттерниху без труда удалось урегулировать с папской курией эту проблему, как и ряд других, в частности убрать с пути кайзера его младшего брата Фердинанда Тосканского.
Баварская королевская семья была в восторге и преисполнилась благодарностью к канцлеру. 16 октября 1816 г. был подписан брачный контракт. Клеменс пребывал наверху блаженства. Тому причиной были не только милость своего императора, благодарность старого друга короля Макса, но и неудовольствие царя. Теперь его любимая сестра становилась супругой мелкодержавного Вюртембергского принца, чья бывшая, пусть и фиктивная, жена взошла на габсбургский императорский трон. Во время свадебных торжеств брат новоиспеченной императрицы кронпринц Людвиг хвастался тем, что у его сестры «больше корон, чем уездов в Вюртемберге»[465]. Шарлотта, ставшая императрицей под именем Каролины Августы, помнила, кому обязана своим возвышением. Всю жизнь она держалась в стороне от политики; князь по крайней мере мог быть уверен в том, что она не участвует в интригах против него.
На Меттерниха Франц взвалил заботы и об устройстве своих детей. Не успел Клеменс отойти от брачной эпопеи императора-отца, как пришлось заняться делами его дочери, эрцгерцогини Леопольдины. Сначала ее хотели выдать замуж за племянника саксонского короля, но канцлер предпочел наследника португальско-бразильской короны принца дона Педро да Алькантара из династии Браганца. Эрцгерцогиня полностью положилась на волю всемогущего канцлера. И после недолгого зондажа в Лиссабоне Меттерних повез Леопольдину в Ливорно, куда за ней должна была приплыть эскадра из Бразилии.
Клеменс был рад лишний раз побывать в Италии. На него благотворно влиял теплый климат. Яркое солнце и голубые небеса оказывались лучшим средством от депрессии. Хотя ожидание португальского флота затянулось, князь не сожалел об этом; он наслаждался жизнью, часто слушал пение знаменитой примадонны Каталани. Их отношения быстро вышли за рамки обычного знакомства. Клеменс даже вручил ей орден Святой Екатерины, предназначенный для его жены.
Наконец прибыли долгожданные корабли, хотя и без жениха, но его роль успешно сыграл дядя невесты эрцгерцог Карл, имевший уже опыт австрийского брака Наполеона в 1810 г. Леопольдина с огромным багажом отплыла в далекую Бразилию на корабле, по сравнению с которым, как выразился Клеменс, «Ноев ковчег показался бы детской игрушкой»[466].
Поглощенный делами императорского семейства, канцлер едва успел прибыть в августе 1817 г. к свадьбе собственной и самой любимой дочери Марии, выходившей замуж за богатейшего венгерского магната графа И. Эстерхази. Клеменсу и Элеоноре тяжело было расставаться с любимицей, хотя и трудно было придумать для нее лучшую партию.
Старания канцлера были щедро вознаграждены. Император Франц I пожаловал ему бывшее бенедиктинское аббатство Йоханнисберг, раскинувшееся по берегам Рейна почти посередине между Майнцем и Кобленцем. Мог ли быть лучший подарок для князя, всегда остававшегося рейнландцем! Восторгу Клеменса не было предела, столь же беспредельны были его затраты на «обустройство» любимого поместья, на которое он истратил свыше 10 млн флоринов.
Между тем его политическая жизнь, при все ее внешнем блеске и благополучии, отнюдь не была усыпана одними розами. Его очень болезненно жалили острые и порой даже ядовитые шипы. Внутри Австрийской империи он нередко наталкивался на сопротивление гораздо более сильное, чем на международной арене. Впоследствии он с горечью говорил, что иногда ему удавалось управлять Европой, но никогда — Австрией.
Как уже было сказано, время после Венского конгресса канцлер счел самым подходящим для укрепления внутриполитических структур, с тем чтобы привести их в большее соответствие с возросшим внешнеполитическим весом страны. Поскольку Австрия стала вполне «насытившейся» державой, для нее главной целью было сохранить и уберечь свое достояние от внешних и внутренних угроз. Государство было как бы обречено на консервативный, охранительный курс, и Меттерних как нельзя лучше подходил для его проведения. Можно сказать, что именно с 1815 г. князь становится консерватором в самом прямом смысле этого слова. Такая позиция соответствовала его складу ума, характеру и его природному инстинкту.
Но короткий период его жизни с 1815 по 1818 г. свидетельствует о том, что он не сразу стал догматичным защитником статус-кво, по сути дела отвергавшим любые реформы. Было достаточно причин, побуждавших его оставлять в тени свои неудачные попытки административно-управленческих реформ. Во-первых, он вообще предпочитал забывать о неудачах, а во-вторых, князь успел войти в образ твердого и последовательного государственного мужа, не знавшего реформистских колебаний, противостоявшего изменениям.
Сам Меттерних на протяжении всей жизни любил подчеркивать твердость и постоянство своих принципов и своей политики. Напрашивается аналогия с его стремлением доказать, будто он никогда не принимал всерьез союз с Наполеоном, не пытался сохранить, пусть в усеченном виде, наполеоновскую Францию.
На самом деле в промежутке примерно между основанием Священного союза и его Ахенским конгрессом Меттерних пытался провести реформы в сфере национальных отношений и структуры правления империи. Хотя речь шла о реформах крайне ограниченных, нацеленных на лучшую сохранность сложившегося положения вещей, реформах консервативных, но тем не менее реформах.
Опыт трех лет непосредственно после Венского конгресса и договора о Священном союзе имел важное значение в формировании политической философии и практики Меттерниха. Дело в том, что это был идеальный с точки зрения консервативного реформизма период: спокойное время, когда можно было не опасаться, что реформы вырвутся из-под контроля, спровоцируют социальные или национальные волнения.
Опыт наполеоновских войн, вызвавших ускоренный рост национального самосознания в Европе, особенно в Германии, подсказывал необходимость принятия мер превентивного характера в многонациональной Габсбургской империи, пока еще сохранялся запас прочности.
Опять-таки сам Клеменс не выдумал пороха. Во время пребывания в Италии на него оказали серьезное влияние умные, дальновидные руководители военной и гражданской администрации в Ломбардо-Венеции — маршал Бельгард и генерал граф Бубна. С их взглядами совпала и точка зрения главы австрийской администрации в Галиции графа Гёсса. Все они были сторонниками канализации опасного, на их консервативный взгляд, национального чувства в русло регионально-национальной автономии. Таким замыслам благоприятствовало и то обстоятельство, что происходила регенерация Габсбургской империи: в ее состав возвращались старые владения и включались новообретенные.
В Ломбардо-Венеции, где австрийцы только что сменили французов, Бельгард советовал, насколько это возможно, «льстить итальянскому национальному характеру»[467]. Меттерних полагал, что упор должен быть сделан на развитие «чувства племени», «региональной ломбардо-венецианской гордости»[468]. Поддерживая идею пробуждения «ломбардского духа», Меттерних в то же время рекомендовал Бубне мешать Флорентийской академии в деле создания Итальянского словаря, чтобы притормозить формирование «итальянского духа»[469].
В докладе Францу I Меттерних хвалил политику графа Гёсса в Галиции. Тот «поступает совершенно правильно, предпочитая не делать из поляков плохих немцев, а прежде всего настоящих галицийцев, которые перестанут считать себя поляками»[470]. В Галиции приходилось учитывать влияние польской политики царя Александра I, даровавшего российской Польше конституцию.
Меттерниховское понимание нации базировалось главным образом на культурных и духовных традициях. Отсюда ставка на культурную автономию, которая в свою очередь была связана с курсом на децентрализацию. Чтобы привлечь на свою сторону Франца I, Меттерних постоянно подчеркивал, что это возврат от скомпрометированной «иосифинской» централизаторской политики к исторически проверенной «терезианской» политике.
В докладе императору Францу I канцлер оспаривает политику его дяди Иосифа II как вредную и чрезвычайно опасную: «Я рассматриваю осуществленную насильственным путем систему слияния отдельных составных частей монархии как пустую и, более того, рискованную гипотезу; в настоящее время подобное дело неизбежно привело бы к идее центрального представительства нации, каким бы нелепым оно ни было само по себе при существующих условиях»[471]. С децентрализацией Меттерних связывал расчеты на прочность пестрой, разноплеменной империи. После революции 1830 г. Меттерних весьма откровенно излагал выгоды такой системы одному из свергнутых Бурбонов: «У нас революции не привели бы к лесному пожару. Когда венгры восстанут… мы сразу же противопоставим Венгрии Чехию, они ненавидят друг друга, или Польшу, или Германию, или Италию»