«Терезианская» (в стиле императрицы Марии Терезии) линия на поощрение культурной автономии, местного патриотизма означала также осуждение искусственной германизации, присущей централизаторскому курсу Иосифа II (сына Марии Терезии). Ведущая роль германского элемента, по мысли Меттерниха, должна реализовываться естественным образом благодаря цивилизаторской миссии в экономике, в духовной жизни, а также благодаря политической функции в качестве арбитра по отношению к прочим национальностям. Опираясь на традиционализм, Меттерних рассчитывал воспрепятствовать процессу роста национального самосознания народов, оказавшихся под скипетром Габсбургов.
Маска благожелательного покровительства традиционализму у Клеменса скрывала презрительное высокомерие, которое нередко прорывалось наружу. К востоку от Вены для него лежала Азия. «За этой нацией всегда стоит Пульчинелла»[473], — так, например, отзывался он об итальянцах.
С политико-административной точки зрения Австрия, как писал Меттерних, с ее многообразием составных частей представляет собой нечто подобное федеративному государству, объединенному общим для всех монархом. Хотя Клеменс и восхищался централизованной администрацией Наполеона, для Австрии он считал ее неприемлемой. Его вполне устраивало единство в многообразии. Различия в степени политического развития земель были, на его взгляд, эффективным препятствием для конституционалистских тенденций как на региональном, так и на общеимперском уровнях. Венгерская конституция была его постоянно ноющей раной. Борьба против нее являлась одним из важнейших направлений его внутренней политики. Федерализм Меттерниха Г. фон Србик называет умеренным, так как он ограничивался сферой административного управления, но совершенно не затрагивал сферу законодательную.
Местный патриотизм вкупе с традиционализмом Меттерних рассматривал как противоядие по отношению к национальному самосознанию и либеральным идеям. Региональную специфику, по его замыслу, должно было еще более укрепить местное сословное представительство, ландтаги с крайне ограниченными прерогативами. Правда, формально за ними сохранялось право одобрять или не одобрять налоги. Но было одно лишь исключение, которое обесценивало это право: налог на военные нужды изменениям не подлежал. Сфера влияния региональных сословных представительств — местные налоговые и административные вопросы. Представлено в них было преимущественно одно сословие — дворянство. Но и оно имело лишь совещательный голос. Дворянству были нужны не столько права, сколько привилегии. При «добром кайзере Франце» дворянство вернуло себе значительную часть привилегий, утраченных при Иосифе II. Ни дворяне, ни император не нуждались даже в тех косметических реформах, о которых помышлял Меттерних.
Одновременно он вновь обращается к планам реформ аппарата государственного управления, отложенных после неудачи 1811 г. Государственная машина, по замечанию одного из тогдашних австрийских наблюдателей, вращалась со страшным грохотом, но не двигалась с места. Логичным продолжением этого высказывания служат слова авторов французской «Истории XIX века»: «Сидя у себя в кабинете, Франц I слышал скрип правительственной машины и воображал, что она работает»[474]. Для полноты картины можно сослаться на одного из способнейших и наиболее компетентных австрийских высших чиновников — К. Ф. Кюбека, признававшего, что институты власти были «устаревшими, часто несуразными, а еще чаще подвергавшимися злоупотреблениям ради узких интересов»[475].
Такими институтами прежде всего были государственный совет (рейхсрат) и придворные ведомства. Ни между ними, ни внутри них не было сколько-нибудь регламентированного разделения функций и прерогатив. Поскольку император Франц I чувствовал себя неуверенно во время заседаний, сопровождавшихся дискуссиями, при нем господствовал бумажный метод управления: постоянные доклады и рефераты по каждому мельчайшему вопросу. От этого страдали те, кто работал всерьез. Будучи министром финансов, прежний соперник Клеменса граф Штадион буквально умолял Франца I, чтобы от него не требовали «тысячи докладов»[476].
В кругу доверенных людей Меттерних позволял себе слегка подтрунивать над императором, сравнивая его со «сверлом», поскольку тот сидел над государственными бумагами, протирая их до дыр. Франц I сам как-то признался, что из него вышел бы хороший гофрат (придворный чиновник среднего ранга). Но при всем своем кругозоре гофрата, при всем своем отвращении к изменениям он вынужден был реагировать на сбои в государственной машине. Она совсем не соответствовала его идеалу — часовому механизму. Парадоксально, но именно при нем, с его патологической неприязнью к переменам, государственный аппарат чаще всего подвергался «перестройке»: то ликвидировали рейхсрат, то конференцию министров, то их объединяли друг с другом.
Теперь, когда Клеменс был на вершине власти, ему казался совершенно невыносимым этот скрипучий, неэффективный механизм с невероятными хитросплетениями частей. Вообще он, несмотря на внешнюю фривольность, всегда отличался педантичностью, любил упорядоченный, размеренный ритм работы. Его раздражала бюрократическая коллегиальная безответственность, когда не с кого было спросить за то или иное конкретное дело. Его рациональная натура требовала ясности и четкости.
Уже в октябре 1814 г. Меттерних не просто вернулся к своим идеям 1811 г., но даже пошел несколько дальше, предложив разделить компетенции рейхсрата и конференции министров. Если отбросить обычную маскировку, используемую Клеменсом, чтобы не пугать Франца I, то смысл предложения канцлера сводился к тому, чтобы рейхсрат стал органом, занимающимся преимущественно законодательными вопросами (разумеется, только в масштабе, дозволенном императором), а конференцию министров следовало ограничить сугубо исполнительными функциями. Это было нововведением по сравнению с проектом 1811 г. Естественно, что сам Меттерних в качестве канцлера председательствовал бы в конференции и был бы координатором между нею и рейхсратом.
По своему обыкновению император дал этим проектам «отлежаться» и тем обрек их на медленную смерть.
А в 1815–1816 гг. канцлер пытался связать реформу рейхсрата со своими замыслами по поводу реализации идеи сословного представительства. Он предложил часть рейхсрата комплектовать из представителей сословных структур, а часть — из членов, назначаемых непосредственно императором. Сферой этого органа предлагалось оставить вопросы бюджета и общеимперских законов. Если Меттерних видел в сословном представительстве средство смягчения национальных и социальных противоречий, то император усматривал в них ущемление своих собственных прерогатив. Его настораживала традиционная аргументация в пользу всякого рода сословных статутов или своего рода конституций. По его убеждению, они должны дароваться императорской милостью, а не проистекать из традиционных правовых норм. Всякое участие сословий в законодательстве Франц I считал делом сомнительным.
В конечном итоге самые скромные реформистские замыслы Клеменса разбились о сопротивление его кайзера, за которым стояла высокомерная австрийская аристократия, с порога отвергавшая даже легкие профилактические меры, предлагаемые канцлером-«чужаком». Хорошо зная натуру Франца I, Клеменс старался преподнести свои идеи в самой приемлемой для него форме. Каждое уже само по себе очень умеренное предложение сопровождалось успокоительными (и во многом соответствующими истине) заверениями, что в нем не содержится ничего нового. Вот типичный образец. «В моем предложении, — убеждает князь императора, — нет ничего резкого, ничего преобразующего, ни одного рискованного принципа». Задуманная им реформа, разъясняет Меттерних Францу I, направлена не на преобразование государственного аппарата, а только на упорядочение «уже существующих органов государственной власти»[477]. В данном случае Клеменс не кривил душой; таковым и было его понимание цели реформ. Но политический и духовный кругозор Франца I был настолько узким, что, как справедливо заметил американский историк Э. Радваньи, «он оказывался неспособен видеть проблемы в свете какой-то идеи, даже консервативной»[478].
Монарх, по признанию канцлера, «сдержанно воспринимал проекты обновления в сфере управления»[479]. Выдвинув в октябре 1817 г. свой план реорганизации центральных органов власти, Меттерних более всего опасался вспугнуть кайзера. Хотя Клеменс и называл Франца I своим «самым лучшим в мире другом», но положиться на него полностью никогда не мог. Наделяя своего канцлера постами и наградами, одаривая его разными милостями, Франц никогда не позволял ему в полной мере быть «первым министром»[480]. Сказывался свойственный натуре императора «макиавеллизм». Он постоянно имел какой-нибудь противовес всемогуществу канцлера. Сначала в лице графа Заурау, а позднее — графа Коловрата. Клеменс как-то откровенно признался, что если бы он позволил себе пойти против воли кайзера, то «князь Меттерних не более чем через двадцать четыре часа лишился бы своего ведомства»[481]. Это обстоятельство еще больше усугубило оппортунизм князя, и в 1816–1818 гг. он смирился с тем, что его реформистские планы были похоронены.
Реформизм самого Меттерниха был крайне ограниченным. Реформам предназначалась функция смазки для скрипучего механизма габсбургской государственной машины. Когда же говорят о «системе Меттерниха» применительно к внутренней политике, то следует иметь в виду, что полноправным соавтором князя являлся сам император. Его, пожалуй, стоило даже поставить первым. Другое дело, что на долю Клеменса выпал основной труд по ее формированию и обоснованию.