То, что князь нередко оспаривал правомерность термина «система Меттерниха», видимо, связано и с тем, что создать четко функционирующий государственный механизм ему так и не удалось. Кроме того, и в области внутренней политики он тоже ориентировался на принцип эквилибриума, но ощущал определенное несоответствие между «эквилибриумом» и «системой». Под «эквилибриумом» обычно подразумевалось поддержание равновесия социально-политических сил, властных структур и т. д. Само по себе это было немыслимо без определенной динамики. В «системе» же главным оставался статический момент. В ее основе не столько лавирование и маневрирование, сколько полицейская сила, закреплявшая господство монарха и одного сословия — дворянства.
Император Франц I стремился контролировать и обычную, и тайную полицию, влезал по обыкновению в мельчайшие детали, чтобы затем погрязнуть в них. Поэтому у него ни на что не хватало ни времени, ни сил. Меттерниху удалось прибрать полицию к своим рукам, поставив во главе ее на редкость преданного ему человека — графа И. Седльницкого. Клеменс был настолько уверен в нем, что поощрял министра полиции больше брать ответственности на себя[482].
Главным объектом строгого надзора было население Австрийской империи. Он распространялся, можно сказать, поголовно на всех, вплоть до самых скромных и тихих граждан. Прямой контроль осуществлялся в форме регистрации: домовладельцы были обязаны сообщать в полицию обо всех жильцах. Разрешения на поездки за границу давали местные власти, а иностранцы могли въехать в Австрию только по разрешению министерства иностранных дел.
Важнейшей составляющей так называемой системы Меттерниха являлась цензура. Причем цензура министерства полиции дополнялась цензурой МИД, концентрировавшейся на периодических изданиях, книгах и театральных постановках.
Особенно суровый контроль был установлен над прессой. Ее Меттерних считал «величайшим злом настоящего времени». Он хорошо осознавал ее роль и ее возможности. Параллельно с цензурной удавкой канцлер поддерживал издание послушных полуофициозов. К работе в них привлекались даровитые люди, которых направлял и курировал Генц. Да и сам Меттерних неусыпно следил за их деятельностью.
МИДом, а в значительной степени опять-таки самим Меттернихом, осуществлялся надзор за информацией, содержащейся в иностранной прессе. Министерство полиции занималось преимущественно местными новостями. Иностранные газеты поступали в Австрию, но количество подписчиков было весьма ограниченным. Иногда те или иные издания попадали под действие временного запрета. Чтобы еще больше сократить число подписчиков, был повышен почтовый налог. «Так как газеты и журналы являются статьями роскоши, — писал Меттерних, — то удвоение прежнего почтового налога не является несправедливой или жесткой мерой»[483].
Особой изощренностью отличалась книжная цензура. Поскольку не было каких-либо официальных стандартов или установок, то цензоры поступали по собственному произволу. Без их одобрения в Австрии практически ничего нельзя было опубликовать. Полностью оправдался расчет Меттерниха на их подозрительность и осторожность. Постоянный навязчивый страх пропустить какую-нибудь крамолу нередко сказывался на психике цензоров. Так, постоянный цензор МИДа барон фон Бретфельд кончил тем, что сошел с ума. Самой строгой цензуре подвергались книги по новейшей истории, особенно после 1806 г., но заодно не пропустили, например, и книгу по истории Древней Греции, опасаясь неконтролируемых сопоставлений с античной демократией.
К естественным наукам отношение было иным. Меттерних увлекался многими из них, посещал лекции известных физиков, химиков, палеонтологов, медиков, географов. Канцлер не раз говорил, что не будь он государственным деятелем, то стал бы профессором. И это не было пустым бахвальством. Впрочем, в конце жизни он оказался в роли профессора политической науки.
Министерство полиции совместно с министерством иностранных дел охотилось за дипломатическими тайнами. В 1817 г. многое стало известно из похищенного портфеля британского поверенного в делах Гордона. Перед конгрессом в Ахене агентам Седльницкого удалось выкрасть из российского посольства настолько важные инструкции, что организатор этого дела гофрат Браулик удостоился титула барона[484].
Благодаря центральному положению Австрийской империи в Европе через нее проходило множество почтовых линий. Огромный объем корреспонденции подвергался перлюстрации. Подобные службы были и в других странах, но австрийцы отличались в этом деле как размахом, так и особым искусством. Заслуживает внимания и такое пикантное обстоятельство: перлюстрации подвергалась переписка двух специалистов в этом деле, бывших французских министров полиции Фуше и Савари, проживавших одно время в австрийской империи. Но делалось это настолько тонко, что у них не возникло подозрений. «Под колпаком» находилась переписка и «своих» людей, вплоть до некоторых членов императорского семейства.
Еще лучше была поставлена дешифровальная служба, особенно при директорстве Эйхенфельда, уверявшего, что ему и его людям удалось раскрыть 85 иностранных шифров. Для расшифровки русского потребовалось целых четыре года. Труднее всего далась разгадка британского шифра. Преимуществом Меттерниха над его соперниками на дипломатической арене довольно часто было знание их самых тайных инструкций. Ему доставляло огромное удовольствие разыгрывать комедию, принимая зарубежных дипломатов, с чьими инструкциями он был заранее знаком. Возможно, что именно из-за такой хорошо отлаженной службы он всегда предпочитал играть на «своем поле», добиваясь того, чтобы всякого рода конгрессы и конференции проходили бы в Вене.
Паутина того, что принято считать меттерниховской системой, опутала империю, обрекая ее на застой. Примечательно, что это происходило параллельно с попытками реформ. Все это лишний раз доказывает ограниченность реформистского потенциала канцлера. Реформистский зуд прошел у него быстро и надолго. Через несколько лет он скажет венгерскому консервативному реформисту графу Сеченьи буквально словами своего «лучшего в мире друга»: «Если вы вынете из свода хотя бы один камень, то все сооружение рухнет»[485]. Объяснение этому кроется не только в элементарном оппортунизме Клеменса. В ходе многолетнего служения императору с князем произошли определенные метаморфозы. По природе князь был более живым, пластичным по сравнению с ригидной натурой его сюзерена. Но постепенно Клеменс становился все более похожим на Франца I.
III
Компенсацией за внутриполитические поражения Меттерниху послужили удачи в делах международных и амурных, причем и те и другие в известной мере переплелись между собой. Одним из немаловажных результатов Ахенского конгресса явился третий (после Багратион и Саган) российский роман австрийского канцлера. Его начало четко зафиксировано в тогдашней светской политической хронике. 22 октября 1818 г. Меттерних был приглашен на вечерний прием к российскому министру иностранных дел К. В. Нессельроде. Там и состоялось его знакомство с женой российского посла в Англии графиней Доротеей (Дарьей) Ливен.
Уже говорилось, что в июле 1814 г. они находились рядом друг с другом в Оксфорде. На церемонии присвоения почетных докторских степеней их разделяли всего несколько кресел, однако ни у нее, ни у него не возникло ни малейшего предчувствия будущего сближения. Теперь же судьба в лице Нессельроде и его супруги Марии Дмитриевны (урожденной Гурьевой) решительно подтолкнула их друг к другу. Со стороны российского министра это было продиктовано, естественно, не только заботой о старом приятеле, который все еще не мог найти замену Вильгельмине. Нессельроде высоко ставил ум и шарм посольши и надеялся, что ее связь с Меттернихом может дать определенные политические выгоды.
Вместе с женой он приложил немало усилий, чтобы форсировать события. Через несколько дней после первой встречи канцлера и посольши последовала развлекательная поездка участников Ахенского конгресса в Спа. Клеменс, как нетрудно догадаться, оказался в карете рядом с Доротеей. Он блеснул мастерством рассказчика. Его коронная тема — Наполеон, с которым ему довелось немало времени общаться. На пути из Ахена в Лондон Доротея задержалась в Брюсселе. Клеменс немедленно нашел повод прибыть туда же. В письме к жене он сообщает, что вынужден заехать в Брюссель, где его ждут «важные дела»[486]. Когда Доротея родила очередного сына (всего у нее их было пять), великосветские остряки поспешили окрестить его «дитя конгресса». Правда, после несложных астрономическо-арифметических выкладок выявилась необоснованность такого предположения.
Новая любовница Меттерниха была родной сестрой Александра Христофоровича Бенкендорфа. Кстати, с ее братом Клеменс довольно интенсивно общался осенью 1807 г. в Париже. Будущий шеф жандармов прибыл во французскую столицу в свите посла Толстого. Тогда у него было деликатное задание (с ним он успешно справился) привести в Петербург знаменитую актрису м-ль Жорж. С Меттернихом Бенкендорфа сблизила общая склонность к любовным похождениям. Более опытный, к тому же еще парижский старожил, Клеменс выступал в роли ментора[487]. Пятнадцатилетнюю Доротею, одну из первых смольнянок, любимицу императрицы Марии Федоровны, выдали замуж за сына влиятельной статсдамы Шарлотты Карловны Ливен, воспитательницы внучек Екатерины II.
Христофор Андреевич Ливен был на десять лет старше своей жены. При Павле I он успел побывать на посту военного министра. С 1809 по 1812 г. служил посланником в Берлине, а затем на протяжении 22 лет (1812–1834) — послом в Лондоне. Доротея исправно рожала ему детей,