[497]. Конечно, в данном случае надо сделать поправку на прирожденное кокетство Клеменса, его стремление нравиться собеседнику. Тем не менее было бы ошибкой отождествлять не лишенный интеллектуальной изощренности консерватизм Меттерниха с твердокаменным традиционализмом Франца I. Возможно, британскому министру иностранных дел приоткрывалась та сторона Меттерниха, которую в своей стране он благоразумно не засвечивал.
Как бы ни велика была роль личных взаимоотношений во времена, когда преобладала кабинетная дипломатия, все же логика геополитических, идеологических и ценностных факторов оставалась неумолимой. В связи с Венским конгрессом уже шла речь о том, что Австрия не располагала достаточной мощью, чтобы выступать на равных с Англией или Россией в двусторонних отношениях. И в том и в другом случае ей грозила участь превращения в младшего партнера. Для нейтрализации этой угрозы как раз и требовалось незаурядное дипломатическое искусство Меттерниха. На практике это сводилось к тому, чтобы не заходить слишком далеко в двусторонних отношениях. Если к Англии Меттерниха влекли интересы геополитические: союз с англичанами уравновешивал российскую мощь, то с Россией, геополитической соперницей, его сближали родственные консервативные и абсолютистско-имперские ценности.
«Идеальной комбинацией для Меттерниха, — пишет Г. Киссинджер, — была бы британская поддержка в деле территориального равновесия и русская поддержка для усмирения внутренних неурядиц»[498]. Этого можно было добиться только в многосторонней системе.
В 1815–1820 гг. для внешней политики Меттерниха характерен явный крен в сторону Англии. Никогда ни до, ни после этого взгляды его не находили такого благоприятного резонанса в правящих кругах Британии, как тогда. Англия переживала невиданный накал социально-политических противоречий. Обострилась борьба за парламентскую реформу, участились беспорядки. В августе 1819 г. в Манчестере для разгона митинга власти использовали войска. Были убитые и раненые. Годом позднее раскрыли заговор радикалов, намеревавшихся расправиться с кабинетом министров. «Для многих в Британии, — писал Ч. Уэбстер, — эти беспорядки казались, как и Меттерниху, частью широкого движения, направленного на разрушение всех институтов власти»[499]. Высказывание одного из богатейших английских магнатов герцога Нортумберлендского напоминает цитату из Меттерниха: «Существует обширнейший план восстания… У меня нет ни малейшего сомнения, что мы обязаны за причиняемое нам зло иностранным пропагандистам»[500]. Как видим, в мировосприятии Меттерниха и британских тори наблюдалось удивительное сходство.
Когда австрийский канцлер взялся за подавление проявлений либерализма в Европе, ему было обеспечено благожелательное отношение значительной части британских верхов. Фактически он неофициально получил своего рода карт-бланш на репрессивные меры со стороны державы, считавшейся оплотом либерализма. «Никогда он (Меттерних. — П. Р.) не пользовался более широкими симпатиями Каслри и торийского правительства, — отмечал Ч. Уэбстер, — чем при провозглашении Карлсбадских декретов и проведении Венских конференций 1819–20 гг.»[501].
Карлсбадские и Венские решения явились реакцией Меттерниха на первые признаки шторма, которого опасались участники Ахенского конгресса. Предвестием бури послужило, как это нередко бывало, казалось бы, не столь уж значительное событие. 23 марта 1819 г. в Мангейме студентом-богословом К. Зандом был убит литератор А. Коцебу, слывший реакционером и российским агентом. Это был тот самый Коцебу, который лет двадцать тому назад высмеял отца и сына Меттернихов за их похождения в Раштадте.
Затем последовали еще два покушения на сановников государств Германского союза. По твердому убеждению австрийского канцлера, все эти события выглядели звеньями зловещей цепи заговоров «революционных сект», чей генеральный штаб гнездился в Париже. В этом же контексте он рассматривал и свершившееся 13 февраля 1820 г. убийство седельщиком Лувелем герцога Беррийского, сына будущего французского короля Карла X. «Либерализм, — высказывался по этому поводу Меттерних, — идет своим путем, он направляет убийц. У нас уже четвертый Занд за девять месяцев»[502].
Весть об убийстве Коцебу застала Меттерниха в Италии. Испугавшийся за собственную жизнь Генц шлет своему шефу в Италию исполненное паники послание. Правда, страх не сказался на ясности его мыслей. В духе Меттерниха он сравнивает либеральное движение с раковой опухолью. Далее следует циничное соображение: «Необходимо приложить много усилий, чтобы эффект покушения не исчезал хотя бы на протяжении полугода и кровь Коцебу взывала к мести не только сегодня и завтра»[503]. Меттерних немедленно ответил своему клеврету, что их взгляды на использование последствий смерти Коцебу полностью совпадают. Но между канцлером и его «правой рукой» все-таки были расхождения. Генц не верил в наличие некоего всеобъемлющего заговора, а Меттерних исходил именно из такой посылки. Он так усиленно убеждал всех в существовании общеевропейского революционного заговора, что в конце концов и сам поверил в него.
Несмотря на панические призывы Генца, Меттерних не торопился оставить Италию. И дело, конечно, было не только в том, что он наслаждался жизнью в Неаполе, куда прибыл вместе с Францем I. Действительно, он почти каждый вечер проводил в знаменитом оперном театре Сан Карло, где прослушал подряд восемь опер одного из своих любимейших композиторов — Россини. Тем временем, полагал он, революционная угроза приобретет более ясные очертания. Тогда и удар окажется эффективнее. Безусловно, он разделял опасения по поводу роста либеральных и националистических настроений в университетах, но гораздо больше он опасался свободной печати.
Главной же мишенью для Меттерниха были конституционалистские поползновения в германских государствах. Убийство Коцебу, как и несколько раньше студенческое сборище в Вартбурге (октябрь 1817 г.), служили австрийскому канцлеру убойными аргументами для убеждения германских государей, в той или иной мере готовых двинуться по пути конституционализма.
Начал он, естественно, с прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Он встретился с ним в Теплице и без особого труда склонил его к тому, чтобы оставить мысль о введении конституции и представительной системы. Как писал в донесении Нессельроде российский посланник в Пруссии Д. Алопеус, князь Меттерних ничуть не скрывал того, что народное представительство и конституция, обещанные в Пруссии столь торжественно и, несомненно, слишком легкомысленно, не могут рассматриваться Австрией иначе как революция. Он чувствует необходимость что-то предпринять, «избавиться от обещаний, но рекомендует крайне осторожные действия»[504]. Кроме того, сообщает Алопеус, Меттерних «побуждал меня представить моему двору подробнейшие сведения о революционных кознях, о которых мне стало известно, дабы его императорское величество мог принять наиболее уместные меры, подсказанные его мудростью для предупреждения Германии от новых бедствий»[505].
Пределом разумного, по мнению Меттерниха, являются сословные провинциальные представительства. Всякий шаг дальше этого, предостерегал канцлер прусского короля, «неизбежно должен повлечь за собой свержение всех существующих институтов»[506]. Меттерних напомнил Фридриху-Вильгельму III об Ахенском конгрессе, наметившем пути спасения от революционной угрозы. Изрядно напуганный король покорно поплыл в фарватере князя.
«Мы имеем дело со слабыми суверенами и правительствами, чей страх мы должны использовать, чтобы побудить их к серьезным, но справедливым мерам»[507], — так излагал Меттерних свой план действий императору Францу I. Естественно, тот его одобрил. Теперь можно было собирать министров наиболее крупных германских государств. Их встреча состоялась в августе 1819 г. в Карлсбаде и завершилась триумфом Меттерниха.
Ему удалось добиться принятия своей интерпретации 13-го параграфа Союзного акта. Он сознательно был составлен нечетко и давал возможность для разных истолкований. Под давлением австрийского канцлера германские министры согласились с тем, что этот параграф предполагает сословное, а не демократическое представительство. Потом последовали печально знаменитые Карлсбадские постановления против «демагогических происков». Вскоре они обрели силу в общегерманском масштабе. Суровые ограничения вводились в университетах, в частности, назначались государственные кураторы, чтобы следить за «духом преподавания», преследовать неугодных студентов и профессоров. Запрещались студенческие союзы — «буршеншафты». Периодическая печать попала в тиски предварительной цензуры. Ей не подвергались лишь издания объемом свыше 20 печатных листов. В Майнце была создана Центральная общегерманская комиссия для расследования «революционных происков».
Собравшиеся в Карлсбаде министры по завершении работы, 30 августа, направили Меттерниху благодарственное, а точнее сказать, раболепное послание. Местами оно напоминало торжественную оду в честь мудрого и прозорливого государственного мужа: «Когда Вы, находясь по другую сторону Альп, услышали о преступлении, в котором поверхностный или пристрастный наблюдатель мог увидеть только изолированную акцию, Вы со всей ясностью распознали причины зла и средства ему противостоять. И то, что мы здесь решили и должны будем претворять в жизнь, является осуществлением того, о чем Вы думали уже тогда»