П. Р.) как стержень Европы и всегда готовы подставить свое плечо, чтобы поддержать ее. Мы подобны любовнику, на которого она всегда может надеяться»[578].
Ко всем обрушившимся на Каслри бедам добавилась война между его женой и фавориткой Георга IV маркизой Конингем. Доротея с самого начала военных действий попыталась примирить двух женщин, но главным препятствием к миру явилось упрямство леди Каслри. Кульминацией этой женской войны стали события вокруг обеда, который Георг IV должен был дать в честь принцессы Датской. Леди Конингем потребовала, чтобы леди Каслри, вопреки протоколу, была исключена из списка гостей. Король заметался. Сначала он думал отменить обед, но после решил исключить из списка и жену Каслри, и его самого. Это было бы страшным оскорблением для министра.
О том, какова была роль Доротеи при английском дворе, красноречивее всего свидетельствует тот факт, что загнанный в угол король умолял именно ее попытаться уговорить свою любовницу, т. е. маркизу Конингем, чтобы та смягчилась. Через неделю маркиза сдалась. Каслри был приглашен вместе с женой. Но когда он узнал, кому был обязан приглашением на королевский обед, то пришел в ярость. При всех своих симпатиях к Доротее, он почувствовал себя оскорбленным: иностранка хлопочет за него, министра, лорда Лондондерри, перед королевской любовницей. Прошло некоторое время, прежде чем они помирились. Эта вспышка была еще одним признаком того, что Каслри находится на пределе.
Тем временем долго вынашиваемая идея визита Георга IV на континент отпала, с одной стороны, из-за негативной позиции большинства министров кабинета, а с другой, все из-за той же леди Конингем, которая, отправившись в путешествие вместе с королем и министром иностранных дел, создала бы массу неразрешимых проблем.
Еще 1 августа 1822 г. Доротея писала Клеменсу о том, что встретилась накануне с Каслри, и его настроение внушало оптимизм. Он намеревался отправиться на конгресс Священного союза в Италию, а предварительно хотел встретиться в Вене с Меттернихом. Стремительно и далеко идущее сближение австрийского канцлера с российским императором не могло не вызывать подозрений у британца. Он неплохо знал своего союзника и друга. В своих частных, не предназначенных для постороннего глаза записях Каслри отмечал «крайнее двуличие князя Меттерниха»[579]. Было наивно полагать, что британский министр поддержал бы интервенционистский курс Меттерниха и царя. Скорее всего между австрийским канцлером и британским министром возникли бы трения, но само присутствие Каслри в Вероне было чрезвычайно важно с точки зрения престижа Священного союза.
9 августа Каслри принимал посла X. А. Ливена и попросил его передать Доротее, что он хотел бы поговорить с ней 12 августа на обеде у лорда Грея. Именно в этот день Каслри и покончил с собой. Пикантность ситуации придавало то обстоятельство, что это был день рождения короля.
Потрясенная Доротея пишет Меттерниху: «Вам придется оплакивать лорда Лондондерри как друга и как министра — возможно, единственного в Англии человека, понимавшего европейскую политику и в силу своих принципов и склонностей тяготевшего к дружбе с Австрией. Какая потеря для всех нас, а более всего для вас! Я уверена, что немного найдется событий, которые могли бы опечалить вас так глубоко. Я не могу поверить в свершившееся. Он все время стоит передо мною. Какое благородное лицо, такое умиротворенное и красивое»[580].
«Если вы оставите меня, я буду в одиночестве… и битва станет неравной»[581], — писал однажды Меттерних Каслри. Союз с Англией усиливал позиции Австрии по отношению к Франции и, особенно, России, а также служил одним из фундаментальных блоков системы европейского равновесия. Неудивительно, что, узнав о смерти Каслри, Меттерних воскликнул: «Какое ужасное известие»! Но он еще храбрился: «Впрочем, я во всеоружии по отношению ко всем случайностям, мое дело будет потеряно только тогда, когда паду я сам»[582]. Через два дня он настроен пессимистичнее: «Этот человек незаменим, особенно для меня». «Ведь Каслри, — сетует Меттерних, — был единственным в Англии человеком с обширным международным опытом». А самое главное, продолжает канцлер, «он научился понимать меня; нужны годы и годы, пока удастся достигнуть с кем-нибудь другим такой степени доверия»[583].
В полной мере последствия утраты Меттерних смог оценить, когда столкнулся с преемником Каслри — Джорджем Каннингом. Хотя оба они принадлежали к партии тори, но трудно было бы найти двух столь полярных по образу мыслей и политическому стилю государственных деятелей. История их отношений — это история непримиримой вражды. Уже будучи министрами, они в 1809 г. сошлись на дуэли. Удачливее оказался Каслри, ранивший шпагой Каннинга. Эта дуэль двух видных членов кабинета привела к отставке правительства, но и в дальнейшем они неоднократно демонстрировали свой воинственный дух, правда, уже не с оружием в руках.
В отличие от столь близкого Меттерниху Каслри, Каннинг был политиком не кабинетного, а более современного, парламентского типа. Его крестным отцом в политике стал сам Уильям Питт, предложивший в 1793 г. двадцатитрехлетнему Каннингу поддержку на выборах в парламент. В 27 лет он был назначен Питтом на должность статс-секретаря министерства иностранных дел. Каннинг был выходцем из родовитой, но обедневшей дворянской семьи. Его матери даже пришлось подвизаться на театральной сцене. Заботу о его воспитании и образовании взял на себя богатый дядя, брат отца. Уже в Итоне и Оксфорде юноша обратил на себя внимание ораторскими и литературными способностями.
Первая же его речь в парламенте удостоилась похвалы знаменитого оратора и драматурга Шеридана. Если Каслри терялся, выступая в парламенте, речи его становились путаными и сбивчивыми, то Каннинг блистал на трибуне красноречием, сыпал метафорами, эффектными язвительными словечками, был несравненным мастером полемики. Всегда учитывая общественное мнение, он владел искусством воздействия на него. В глазах своих континентальных коллег, привыкших к традиционным правилам кабинетной дипломатии, он выглядел ярко выраженным демагогом. «Вместе с лордом Лондондерри, — писал в своих мемуарах знаменитый французский писатель Ф. Р. де Шатобриан, тоже отдавший дань дипломатии, — испустила дух старая Англия, до сих пор противившаяся наступлению нового века. На смену покойному министру пришел господин Каннинг, из честолюбия изъяснявшийся на трибуне языком пропагандиста»[584].
Каннинг был решительно настроен против поддержки Священного союза. У Англии должны быть свободные руки; бессмысленно пытаться удушить либеральные тенденции и национальные движения. Солидарности в стиле Священного союза он противопоставил курс, для которого позднее появилась формула: «блестящая изоляция». Англии следует руководствоваться исключительно собственными национальными интересами, никаких дорогостоящих союзов и коалиций. Королю Георгу IV, поклоннику австрийского канцлера, очень не хотелось назначать Каннинга министром иностранных дел, канитель тянулась три недели. Георгу IV пришлось уступить, правительство лорда Ливерпуля нуждалось в «великом парламентарии», чтобы укрепить свои шаткие позиции в палате общин. О расхождении взглядов короля и министра можно судить хотя бы по такому эпизоду. Когда Каннинг стал говорить Георгу IV о том, что Меттерних хотел бы править всем миром, вымести с поверхности земли все конституции, король ответил: «Не вижу в этом никакого вреда, если среди них окажется и наша»[585].
Отношение Каннинга к Каслри, естественно, распространялось и на Меттерниха, наступила эпоха их противоборства. Ярко и образно писал об этом наш выдающийся историк Е. В. Тарле: «Упорный, насмешливый, ничему не верящий, совершенно бесцеремонный англичанин грудью загородил дорогу изящному, счастливому и модному австрийскому канцлеру, столь легко скользившему до сих пор по европейской политической арене»[586].
Ехать на очередной конгресс Священного союза в Верону Каннинг не счел нужным и послал туда «железного герцога» Веллингтона. Но действия этого убежденного консерватора были скованы жесткими инструкциями, запрещавшими участие Англии в каких бы то ни было акциях союза.
После Венского конгресса больше не съезжалось столько монархов и знати, как в Вероне. Там собрались российский и австрийский императоры, прусский король и множество суверенов меньшего ранга. Вероне было отдано предпочтение перед Флоренцией по соображениям безопасности. Верона непосредственно входила в габсбургские владения, на ее полицию Меттерних полагался больше, чем на тосканскую.
Главным вопросом Веронского конгресса (20 октября — 14 декабря 1822 г.) оказался испанский. Ситуация в определенной мере напоминала Троппау. Присоединившийся к «школе Меттерниха» царь опять был настроен воинственно, требовал интервенции: коллективной или же силами Франции. Причем он готов был предоставить французам любую помощь. Французский премьер-министр Виллель придерживался осторожного курса, но находившийся в Вероне министр иностранных дел герцог Монморанси вышел за пределы инструкций и в сущности принял на себя обязательство в духе идеи царя.
Что же касается Меттерниха, то он вновь вынужден лавировать, тянуть время. Любой вариант интервенции вызывал у него мало энтузиазма. Менее всего он хотел бы появления на Пиренейском полуострове российских войск. С другой стороны, если акция будет проведена французами, усилится Франция. Лучше всего было бы дождаться, когда испанские революционеры перегрызутся друг с другом; лучше дипломатическое давление, демонстрация