Такие слова старого недруга могли вызвать у Клеменса только гнев. В насколько взвинченном состоянии он находился, свидетельствует его готовность идти на открытый конфликт с братом императора. Но близкий ему генерал граф Клам-Мартиниц предостерег князя: армия на стороне Карла. Главное же, чего не мог не заметить Меттерних, — доводы эрцгерцога подействовали на его осторожного царственного брата. Против военного вмешательства был и набиравший силу соперник Меттерниха граф Коловрат, на чьем попечении находились финансы империи. Даже у верного Генца он не нашел поддержки.
Однако самым весомым доводом против воинственных замыслов Меттерниха оказалась позиция России. Ее силы были скованы восставшими в конце 1830 г. поляками. Все больше сил требовалось и австрийцам в итальянских владениях. Не успокаивалась Германия. И все же Меттерних не оставляет идею войны против Франции. Весной 1831 г. в секретной переписке с баварским фельдмаршалом Вреде он обсуждает план грандиозного похода на Париж. Речь шла о мобилизации примерно 800 тыс. солдат, что вполне сопоставимо с 1815 г. Предусматривалась переброска 60–80 тыс. русских войск в Нидерланды. Правда, о полководческих талантах Дибича и Паскевича, командовавших русскими войсками в Польше, Меттерних и Вреде не очень высокого мнения[711]. В итоге план этот так и остался мертворожденным, но он хорошо отражает состояние Меттерниха после июльского шока.
О том, насколько сильно был потрясен Клеменс Июльской революцией, свидетельствует и зародившийся в его обычно холодном и трезвом мозгу авантюрный замысел разыграть бонапартистскую карту. Ею был тот самый римский король, долгожданный наследник Наполеона, чье рождение когда-то австрийский министр приветствовал с искренним энтузиазмом. После свержения отца мальчик стал для кого-то надеждой, а для кого-то живым укором. Вокруг него кипели страсти, плелись интриги, складывались легенды. Рос он одиноко. У матери, экс-императрицы, позднее герцогини Пармской, в результате морганатического брака с генералом Нейпергом сложилась другая семья, появились другие дети. Жила Мария Луиза преимущественно в своей Парме, а сыну Наполеона по политическим мотивам путь в Италию был заказан. Трудно было ожидать тепла и ласки от черствого и холодного деда — императора Франца I. Что касается Меттерниха, то томившийся в Австрии потомок императора французов был ему совершенно безразличен. Канцлер вспоминал о нем от случая к случаю.
Так, когда Карл X и Полиньяк начали ориентироваться на Россию, в самом ближнем кругу Меттерниха впервые обсуждалась идея, не припугнуть ли Бурбонов сыном Бонапарта. Однако в 1829 г. князь ее решительно отверг. Но вскоре после воцарения Луи-Филиппа, 22 августа 1830 г. Аппоньи пишет шефу: «Июльская революция вопиет о Наполеоне II»[712]. Позже немало польских повстанцев мечтало о том, чтобы вручить ему корону Польши. Бонапартисты хотели предложить его кандидатуру на трон только что обретшей независимость Бельгии. Но против этого решительно возражали и Луи-Филипп, и британский министр иностранных дел Пальмерстон.
Хотя римского короля переименовали в герцога Рейхштадтского, но воспитать из него типичного австрийского принца не смогли. «Главная цель моей жизни — быть достойным отцовской славы»[713], — говорил сын Наполеона. «Если поляки изберут меня королем, я буду сохранять равновесие между Россией и Австрией»[714], — заверял юный герцог. Однако ни его дед, ни австрийский канцлер не желали видеть прямого потомка корсиканца на каком-либо троне.
Тем не менее Меттерних решил пошантажировать Луи-Филиппа, особенно в связи с обострением австро-французских противоречий в Италии. Завязываются, правда очень осторожно, контакты с семейством Бонапартов, их агентурой. Глава клана, Жозеф Бонапарт, обращается непосредственно к императору Францу I в интересах своего племянника. Бонапартисты тогда представляли собой немалую силу. В первые дни марта 1831 г. генерал Лакруа вывел на улицы Парижа 10–12 тыс. человек, главным образом рабочих, с призывами: «Да здравствует Наполеон II!», «Долой короля Луи-Филиппа!». Против Июльской монархии объединяют свои силы бонапартисты и анархисты. Один из душеприказчиков Наполеона, проведший с ним годы на Св. Елене, генерал Монтолон конфиденциально просил австрийского посланника в Берне графа Бомбеля насчет паспорта для поездки в Вену, чтобы встретиться там с Меттернихом. Монтолон хотел заверить австрийского канцлера, что после воцарения в Париже Наполеона II Франция будет вместе с Австрией бороться против разрушительного революционного духа[715]. Предполагалось посвятить Меттерниха в грандиозный план: бонапартисты и их союзники надеялись поднять в августе 1831 г. 100 тыс. национальных гвардейцев и посадить на французский трон Наполеона II. Чтобы ввести в соблазн Франца I, ему предлагали стать королем Италии и Польши, превратить Германский союз в единую монархию под его протекторатом[716].
Бонапартистам удалось произвести впечатление на весьма либерального и увлекающегося эрцгерцога Иоанна, но Франц I остался невозмутим, а двусмысленностью и неясностью своих высказываний вполне мог соперничать с дельфийским оракулом[717].
Зато бонапартистская перспектива вдохновила прусского фельдмаршала Гнейзенау, который предложил австрийскому послу в Берлине поддержать герцога Рейхштадтского ради того, чтобы Франция погрузилась в пучину гражданской войны и перестала быть угрозой для Германии. Можно вспомнить, что во время Венского конгресса Гнейзенау предлагал отпустить Наполеона во Францию в расчете на такой же эффект[718].
Австрийский историк В. Библь, главный критик Меттерниха, обвиняет канцлера и в трусости, и в политической близорукости. По его мнению, поддержка Наполеона II в любом случае принесла бы Австрии ощутимую пользу, будь то вариант Гнейзенау или же реставрация наполеоновской империи относительно мирным путем при одобрении большей части французского народа. В первом случае Австрия и Германия надолго избавились бы от военной угрозы с Запада, а во втором — Вена обрела бы мощного союзника. «Но Меттерних, — сожалел австрийский историк, — предпочел терпеть на троне сына того самого Филиппа Эгалите, который голосовал за смертную казнь короля Людовика XVI, провозгласив, что „навсегда лишен права занимать какой-либо трон сын Наполеона, удушившего революцию“»[719].
Авантюристические сценарии бонапартистов и Гнейзенау были чужды самой природе Меттерниха. Остается скорее удивляться тому, что он решился хотя бы поиграть бонапартистской идеей. Вряд ли он собирался заходить далеко в этой игре. Конечно, было соблазнительно попугать Луи-Филиппа, но в конечном счете этот король все же меньшее зло по сравнению с непредсказуемыми последствиями выступления бонапартистов и анархистов в пользу герцога Рейхштадтского. От таких союзников князь решил держаться подальше. Он поставил в известность о готовящемся заговоре французского премьер-министра Казимира Перье, правда, не раскрыв конкретных имен и деталей[720]. Последовавшая вскоре смерть герцога Рейхштадтского (22 июля 1832 г.) сняла проблему.
Эту смерть значительная часть европейского общественного мнения отнесла на счет Меттерниха. Такой взгляд был закреплен знаменитой пьесой Эдмона Ростана «Орленок». Он стал еще одним элементом мифа. Реальность же, как всегда, не столь проста и однозначна.
В отношениях Меттерниха к сыну Наполеона имелся сложный психологический подтекст. Юный принц был живым напоминанием о тех событиях, которые Клеменс стремился предать забвению. Сын Наполеона постоянно напоминал об австрийском браке императора французов, в заключении которого Клеменс и Лорель сыграли первостепенные роли. В то же время главный архитектор австрийского брака принял все меры, чтобы побежденный Наполеон не смог больше увидеться с женой и сыном. Мария Луиза нашла в канцлере наилучшего посредника между собой и отцом. Меттерних убедил Франца I, чтобы тот не вмешивался в личную жизнь дочери. Та еще при жизни сосланного на Св. Елену мужа родила в морганатическом браке дочь и сына. Так что ей было не до своего первенца. Она испытывала чрезвычайную благодарность Меттерниху за то, что он дипломатично изложил историю ее брака с Нейпергом, умолчав о датах рождения сводных сестры и брата герцога Рейхштадтского. Для свято чтившего память отца юноши было бы тяжелым ударом узнать, что его мать рожала детей при жизни узника Св. Елены.
В то время как Мария Луиза всегда могла рассчитывать на благожелательность и отзывчивость канцлера, ее сыну в этом было отказано. Клеменс предпочитал не замечать сына Наполеона, как и многие другие неприятные для себя вещи. Не исключено, что герцог Рейхштадтский бередил в его душе и глубоко затаенные сожаления об упущенных возможностях. Чувство ревности явно вызывали у канцлера та любовь и то сочувствие, с какими венцы относились к Наполеониду.
Видимо, Меттерниха раздражали и светские успехи принца. Высокий, тонкий красавец, настоящий романтический герой, он будоражил воображение венских аристократок. Молва приписывала ему несколько романов. Один из них — с эрцгерцогиней Софией. Ее невзрачный и недалекий супруг Франц-Карл ревновал жену к сыну Наполеона. Ему нашептывали, что два первых ребенка эрцгерцогини, Франц-Иосиф (будущий император) и Макс (трагически погибший в Мексике), будто бы сыновья герцога Рейхштадтского[721]