, — говорил Пальмерстон о Доротее своему брату. «Пальмерстон постарался избавиться от нее, потому что опасается ее»[752], — не без ехидства заметил один из не очень расположенных к министру наблюдателей. Между тем неважные отношения с Пальмерстоном не мешали Доротее Ливен поддерживать переписку с Эмили Купер.
Пальмерстон был великолепно подготовлен для работы в качестве главы Форин-офиса. Он хорошо знал Европу, встречался с ведущими европейскими государственными деятелями. От него не ускользали тончайшие нюансы европейской политики. В этом ему помогало и знание иностранных языков. Британский министр свободно говорил по-французски, — итальянски, — испански, изучал португальский язык. У австрийского дипломата барона Вессенберга были все основания писать своему шефу в начале 1831 г., что Пальмерстон «вероятно, самый информированный министр в Европе»[753]. Он удостоился похвалы самого Талейрана. Патриарх европейской дипломатии, будучи в Лондоне в качестве посла Июльской монархии, имел возможность оценить восходящую звезду. По его мнению, Пальмерстон был одним из наиболее способных, если не самым способным из дипломатов, с которым ему приходилось когда-либо сталкиваться[754].
Энергия Пальмерстона обрекла на муки сравнительно немногочисленный аппарат Форин-офиса. С поразительной скоростью он расправился с множеством бумаг. Все важные депеши он писал собственноручно. В многолетнем соперничестве Пальмерстона с Меттернихом преимущество британца было обусловлено, в частности, и тем, что его дипломатия сочетала искусство бокса и фехтования, тогда как австриец полагался исключительно на последнее. Впрочем, это превосходство объяснялось и тем обстоятельством, что за Пальмерстоном стояла мощь, намного превосходившая силы одряхлевшей Габсбургской империи. Уже будучи не у дел, Меттерних скажет, что Пальмерстон привнес в анналы дипломатии «героическое нахальство»[755].
У Пальмерстона к моменту его выхода на международную арену имелась масса еще не реализованной энергии. В Вене же ему противостоял государственный муж, умудренный опытом, в совершенстве владевший искусством маневра, но уже утомленный, даже в какой-то мере пресыщенный. Если пик карьеры Пальмерстона был еще впереди, то у Меттерниха — в прошлом. После 1830 г. Меттерних порой напоминал рантье, живущего на ранее накопленный капитал, дивиденды от которого уже не покрывают расходов. Приходится проедать этот капитал, тающий и сокращающийся подобно шагреневой коже. К тому же Меттерних не прислушался с должным вниманием к нелюбимому им Вессенбергу. Признанный мэтр европейской дипломатии, он допустил серьезный просчет, недооценив своего британского соперника.
Не оспаривая незаурядных дарований Пальмерстона, основательность его познаний, известный британский дипломат, знаток истории и принципов международных отношений Г. Николсон находит у знаменитого министра и немало непривлекательных качеств. Николсон готов согласиться с княгиней Ливен, называвшей любовника, а затем и мужа своей подруги, человеком «тяжелым и упрямым»[756]. «Пальмерстон в своем стремлении выглядеть „традиционным английским джентльменом“, — писал Николсон, — с течением времени становился все более английским и все менее джентльменом»[757]. В дипломатии он нередко вел себя как игрок, давал выход страстям и предубеждениям. Николсон упрекал его за то, что идея баланса сил «деградировала у него в желание столкнуть Францию с Россией»[758].
По сравнению с Меттернихом Пальмерстон был политиком не только иного типа, но и иной эпохи. Своей политике он всячески стремился обеспечить популярность. Для этого хороши были своевременные сенсации. Не чурался Пальмерстон при случае использовать демагогию. Британский министр был открыт для представителей влиятельной прессы, умел общаться с журналистами. С их помощью он лепил свой образ грубоватого, решительного, несгибаемого поборника традиционных британских ценностей, национальной чести.
«Солнце никогда не заходит над сферой интересов этой страны, — горделиво заявлял Пальмерстон, — и тот, в чью обязанность входит руководить ее международными отношениями, недостоин занимать свой пост, если его деятельность не соответствует величию интересов, требующих его внимания»[759]. Защиту зримых материальных интересов Британии Пальмерстон подкреплял аргументами в миссионерском духе: «Наша политика — не вмешательство в дела других стран, а легитимное использование британского влияния для поддержки других стран в их борьбе за введение ими у себя институтов, подобных тем, которые по праву представляют собой гордость нашей страны»[760].
Рядом с Пальмерстоном Меттерних выглядел старомодным, этаким реликтом уходящей эпохи. Правда, австрийский канцлер не пренебрегал прессой, но это были рептильные, находившиеся на его содержании газеты и журналы, главным образом разоблачавшие происки либералов и «революционных сект». В государстве, где не существовало массового общественного мнения, популярность в стиле Пальмерстона ему и не была нужна. Погоню за ней Меттерних считал неуместной для серьезного государственного деятеля. «Австрия всегда была открытым, честным врагом, и никогда не отрицала своей борьбы с либерализмом, и никогда, даже на короткое время, не прерывала ее. Меттерних никогда не заигрывал с богиней свободы, он в минуты страха никогда не разыгрывал демагога»[761], — писал Генрих Гейне, чьи произведения в Австрии подвергались запрету.
Июльскую революцию Пальмерстон воспринял, можно сказать, восторженно: «Это событие является решающим для распространения либеральных принципов во всей Европе; злой дух подавлен и будет растоптан. Царствованию Меттерниха пришел конец»[762]. Несмотря на всю либеральную риторику, главной задачей для Пальмерстона было обеспечить решающую роль Англии при любых пертурбациях в Европе. В отличие от Каслри, он, как и его учитель Каннинг, не желал связывать себе руки, ограничивать свободу маневра. Могущественная Англия могла позволить себе такую политику. Хотя пройдет еще 18 лет, прежде чем он изречет едва ли не самое знаменитое свое суждение о сути британской политики. «У нас нет ни вечных союзников, ни вечных врагов. Вечны и постоянны наши интересы, соблюдать их — наш долг»[763], — такова формула Пальмерстона. «Моя доктрина, — писал британский министр своему послу в Вене Ф. Лэму, — заключается в том, что мы должны прежде всего полагаться на самих себя; действовать по своим собственным принципам; использовать другие правительства, когда нам это нужно, уметь сделать так, чтобы они служили нам, но никогда не плыть в чьем-либо фарватере; вести других, тогда и там, где мы это можем, но никогда не следовать за кем-то»[764]. Практически такую линию он проводил с самого начала своей деятельности в Форин-офисе.
В то же время Пальмерстон решил использовать против австрийского канцлера его же излюбленное оружие: международные конференции. Глава Форин-офиса добивается перемещения центра европейской дипломатии в Лондон. Там, по мысли Пальмерстона, должны осуществляться регулярные контакты дипломатов европейских государств в форме конференций послов и министров. Отсюда острая коллизия между Лондоном и Веной, поскольку Меттерних в это же время предпринимает массу усилий, чтобы восстановить пошатнувшийся статус Вены как столицы европейской дипломатии.
Меттерних продолжал рассматривать Англию как естественного геополитического союзника. Англия — «морская держава», не имеющая владений в континентальной Европе, а Австрия — «континентальная держава», у которой нет колоний. Для защиты своих интересов ей не нужен большой военный флот. Таким образом, уже сама географическая ситуация (в наши дни сказали бы геополитическая) «исключает всякое соперничество между нами и, напротив, требует с их стороны взаимной поддержки»[765].
Дружба с Каслри и Веллингтоном, добрые отношения с Абердином — разве все это не подтверждение правоты канцлера? Конечно, был и Каннинг, но он, слава Богу, быстро сошел со сцены. И вот теперь у него объявился наследник — Пальмерстон. «Он, — констатирует в письме Аппоньи Меттерних, — проникнут духом оппозиции и недоверия к нам»[766]. Лорд Пальмерстон, пишет далее князь, «немного наивен в политике и более того — человек партийных пристрастий». «Самомнение и наивность, дерзость и стеснительность представляют собой отличительные черты характера лорда Пальмерстона»[767], — такой психологический портрет соперника рисует Меттерних. Насколько умозрительны выводы канцлера, насколько он далек от понимания натуры британского министра, свидетельствует его предположение, что тот — «игрушка» в руках князя Талейрана[768]. «Этот министр, — признает Меттерних несколько позже, — принадлежит к тому классу людей, которые прежде всего считаются со своими собственными наклонностями и руководствуются ими в делах»[769].
У лорда Пальмерстона, скажет Меттерних, уже находясь в изгнании после революции 1848 г., «темперамент дуэлянта»[770]. Свой собственный темперамент он считает совершенно противоположным, и поэтому князь, по его словам, в отличие от задиристого лорда, «всегда противостоял не какому-то конкретному индивиду, а делу»