Кроме принципиального мотива для отказа Луи-Филиппу у Клеменса имелся и сугубо личный — застарелая вражда к эрцгерцогу Карлу. Он разрушил матримониальные планы самого эрцгерцога, а теперь решил проделать то же самое с его детьми. Но при этом Меттерниху вовсе не хотелось брать ответственность на себя. По его замыслу отказ должен был исходить от самого Карла и его дочери.
Началась их интенсивная психологическая обработка. Главным аргументом являлась не столько недостаточная легитимность, сколько ненадежность Июльской монархии. Меттерних пугал отца и дочь участью Марии Антуанетты или, по меньшей мере, Марии Луизы. Свою антиорлеанскую позицию канцлер объяснял исключительно заботой о безопасности габсбургской принцессы. На его стороне оказалась и большая часть императорского семейства. Об этом с горечью писал в своем дневнике брат Карла, либеральный эрцгерцог Иоанн: «В нашей семье только трое способны смотреть на дело спокойно и непредвзято: Карл, озабоченный судьбой дочери, Иосиф и я»[893]. Большинство своих родственников Иоанн характеризует как «ультра», для которых Луи-Филипп выглядел узурпатором. Конечно, князь, если бы он того захотел, мог переломить семейную ситуацию. Но в данном случае он постарался воспользоваться ею.
Под совместным натиском семьи и Меттерниха высоко ценимый Наполеоном полководец и его дочь не устояли. Тем временем канцлер присмотрел для Марии Терезы альтернативный вариант в виде только что повторно овдовевшего неаполитанского короля. В Вене и Неаполе разворачиваются приготовления к брачному союзу.
Только после такой предварительной подготовки Меттерних счел возможным утешительный визит орлеанского наследного принца в Вену. Высокий, стройный красавец Луи-Фердинанд прибыл в австрийскую столицу вместе с братом герцогом Немурским. Теплым майским днем (29 мая 1836 г.) любопытные венцы высыпали на улицу — поглазеть на орлеанских принцев и поприветствовать их. Чтобы лучше разглядеть французских гостей, некоторые венцы из-за сильного солнца даже воспользовались специальными очками. Внешность принцев, их манеры вызвали к ним симпатии взыскательных венских обывателей.
Крайне любезен был и Меттерних. У Луи-Фердинанда даже возникла иллюзия о возможности благоприятного исхода визита. Для канцлера у него было припасено отцовское письмо. В нем Луи-Филипп пытался рассеять тревоги князя, заверяя его в своем отречении от революционеров всех цветов и оттенков, о стремлении Франции быть гарантом мира и безопасности в Европе[894].
Принцев принимали по-королевски. Меттернихи, естественно, тоже устроили прием в честь сыновей Луи-Филиппа. Красота Луи-Фердинанда произвела впечатление на Мелани. Она в парс с ним открывала полонез, а за ними следовали княгиня Эстерхази и герцог Немурский. На обеде у императора Луи-Фердинанд вел к столу императрицу.
Меттерних действовал настолько ловко, что убедил своего друга Сент-Олэра, будто сам он не является противником брака, но против союза с сыном французского короля настроено императорское семейство и в особенности влиятельная эрцгерцогиня София. Принц между тем решил идти кратчайшим путем, и 7 июня попросил руки Марии Терезы у ее отца. Тот едва не испортил Меттерниху всю игру. Ему очень приглянулся претендент на руку и сердце дочери. Да и сама Мария Тереза тоже охотно согласилась бы пойти под венец с красавцем Луи-Фердинандом. Но в последний момент старый солдат не отважился пойти против семьи. На полях сражений он был гораздо смелее, чем в житейских столкновениях.
К удовольствию Меттерниха орлеанские принцы вели себя в высшей степени тактично. Никаких осложнений скандального свойства не случилось. Очередное покушение на жизнь Луи-Филиппа было использовано князем как еще один весомый аргумент против французского брака для австрийской принцессы. Но когда Мария Тереза и Карл увидели, мягко говоря, непрезентабельного неаполитанского короля, которому девушку должны были отдать в жены, отец и дочь испытали настоящее потрясение. Марии Терезе оставалось только плакать, а Карлу кипеть от гнева.
Тем не менее 9 января 1837 г. брак Марии Терезы с королем Неаполитанским состоялся. А 5 апреля того же года Луи-Фердинанд женился на принцессе Мекленбургской. К этому браку тоже приложил свою руку Меттерних, правда, на сей раз в позитивном смысле. В какой-то мере это была компенсация Луи-Фердинанду и его отцу за фиаско с австрийским браком[895].
Сравнительно скоро, 13 июля 1842 г., наследный принц нелепо погиб, выпав из кареты. Меттерниху эта трагедия послужила поводом для глубокомысленных рассуждений о судьбе Франции. Князь пытался снять с себя груз ответственности за провал многообещающего проекта. Главной причиной неудачи он хотел изобразить робость Марии Терезы, которой якобы не хватило храбрости войти во французскую королевскую семью; принцессе, выросшей в условиях покоя, страшно оказаться на поле битвы, каким часто оказывался Париж[896]. Это объяснение предназначалось для Луи-Филиппа. В секретной же депеше Аппоньи Меттерних делал упор на проблему легитимности: «Никто не сомневается, что Орлеанский дом — один из великих и блестящих; трон 7 августа его принижает. Герцог Шартрский (таким был бы титул Луи-Фердинанда, если бы его отец не стал королем. — П. Р.) был бы более желанной партией, чем наследный принц Франции»[897].
Меттерниху важно внести разлад во франко-английские отношения. В самом начале 1837 г. он пишет Аппоньи с расчетом и на Луи-Филиппа: «Совершенно определенно, что так называемый альянс с Англией с каждым днем все тягостнее для короля-консерватора… он находит в вигах ложных собратьев»[898]. Такой союз для Луи-Филиппа — серьезная ошибка. Прежде всего это относится к испанским делам, где король, претендующий на то, чтобы считаться консерватором, вместе с англичанами выступает против подлинно консервативных сил, поддерживая либералов и радикалов[899].
Канцлер оставляет дверь открытой для позитивных подвижек в австро-французских отношениях. Перспективы в этом направлении он связывает с тем, что король, на его взгляд, все более тяготеет к консерватизму в противовес столь сильным среди его министров радикальным тенденциям. Углубление противоречий между королем-консерватором и министрами-радикалами неизбежно.
Из французских политических деятелей Меттерних выделяет Франсуа Гизо. Именно в нем он видит человека, с которым возможно плодотворное сотрудничество. В этом сказались проницательность канцлера и его обостренный консервативный инстинкт. Ведь не кто иной, как Тьер, в противовес англофилу де Брольи, выступал за углубление франко-австрийского сотрудничества. Но этот экстравагантный, склонный к авантюрам политик вызывал у Клеменса серьезные опасения. Не располагало канцлера к Тьеру и журналистское прошлое французского министра: «Самый худший исходный пункт для карьеры человека, желающего возвыситься до политических дел, — это профессия журналиста. Те, кто воспитан в газетных редакциях, имеют дело главным образом с воображаемым миром, которого нет». Этот опыт предшествующей деятельности, развивал свою мысль князь, оказывается для них непреодолимым препятствием, когда «они хотят использовать свои способности на практической почве: таков и казус Тьера». Если Гизо, по оценке Меттерниха, — «консервативный идеолог», то Тьер — «практический революционер»[900]. Правда, далее оговаривается он, «оба они хотели бы сохранить то, что существует. Все же они отличались и всегда будут отличаться друг от друга, сегодня и завтра, в выборе средств для достижения одной и той же цели»[901].
Так, уже во второй половине 1830-х гг. Меттерних распознал в Гизо своего будущего союзника. Но в отношениях между двумя государственными мужами появляется одна весьма пикантная деталь. С лета 1837 г. Гизо сближается с Доротеей Ливен. Она до конца своих дней останется спутницей жизни французского политика и ученого. Для него же бывшая любовница князя стала, по ее собственным словам, «консультантом по Меттерниху»[902]. «Меттерних кокетлив, как женщина»[903], — так характеризует Доротея в одном из писем Гизо объект своей былой страсти. Князь Меттерних «настолько уверен в своей непогрешимости, что никогда не скажет: „Я не знаю“. Он все знает, он абсолютно уверен в себе, он все предвидит, все разгадывает»[904]. У нее достаточно оснований восклицать в связи с той или иной ситуацией: «Узнаю моего Меттерниха!»
Поначалу сам Гизо оценивал политику Меттерниха как устаревшую, не соответствующую духу времени. Не исключено, что в тот момент, когда он писал об этом Доротее, сказывалось глубоко скрытое или даже подсознательное чувство ревности к князю. Вот, что можно прочесть в его письме от 21 августа 1838 г., адресованном княгине Ливен, о политическом курсе австрийского канцлера: «Это политика тех времен, когда великие интересы и воля народов не оказывали постоянного давления на правительства, обычным делом были произвольные, меняющие ситуацию комбинации. В то время многие небольшие государства являлись всего лишь гирьками на чаше весов и могли быть легко переброшены из одного союза в другой»[905]. «Всего этого уже нет»[906], — уверял французский политик свою пассию, хотя имелось еще достаточно поводов для того, чтобы усомниться в его утверждении.
Несмотря на близкие отношения с Гизо, Доротея так и не вступила с ним в брак. Едва ли не главной помехой этому была сословная спесь. Она говорила, что просто не может себе представить, чтобы ее, княгиню Ливен, называли мадам Гизо.