рго и Татищев во время русско-турецкой войны 1828–1829 гг. В конфиденциальной переписке дипломаты откровенно обсуждали антироссийскую политику Меттерниха. Публикаторы надеялись на громкий скандал, но их ожидания не оправдались. Хитроумному канцлеру удалось найти какие-то оправдательные аргументы, а российский император не был настроен ворошить прошлое.
Диссонанс в русско-австрийские отношения попытался внести советник российского посольства в Вене князь А. М. Горчаков. В 1837 г. он заменял временно отсутствовавшего в Вене посла Д. П. Татищева, которого уже успел «приручить» Меттерних. От острого взгляда будущего российского канцлера не укрылись глубинные тенденции австрийской политики. Австрию он считал весьма ненадежной союзницей. В случае войны России с Турцией, предупреждал Горчаков Нессельроде, австрийцы скорее всего ограничатся соблюдением нейтралитета. Рассчитывать на их содействие не приходится, «оно будет всегда более кажущимся, чем действительным»[965].
В Петербурге депеши Горчакова вызывали раздражение. Со своей стороны Меттерних тоже приложил усилия, чтобы избавиться от неудобного российского дипломата. Ему удалось рассорить Горчакова с Татищевым. Задачу ему облегчило то обстоятельство, что посол был против брака своей племянницы графини М. А. Мусиной-Пушкиной с Горчаковым. Чтобы жениться на любимой женщине, тому пришлось выйти в отставку. Правда, через три года он вернулся на дипломатическую службу, но уже в качестве посланника в Штутгарте[966].
В целом в австро-российских отношениях (особенно внешне) доминируют идиллические тона. Стороны всячески демонстрируют друг другу дружеское расположение. Так, в начале 1838 г. посол Татищев передал княгине Мелани подарок российского императора — его портрет. Жена Меттерниха была растрогана подарком и особенно «прекрасным сопроводительным письмом»[967].
В июле того же 1838 г. князь не упустил случая встретиться с российским императором в Теплице. Там состоялось совещание Николая I с прусским королем Фридрихом-Вильгельмом III. Царя приветствовали и принимали эрцгерцог Франц Карл с эрцгерцогиней Софией, но фактически главная роль принадлежала канцлеру. Он совещался с монархами и министрами иностранных дел России и Пруссии. В письме к Мелани Клеменс констатирует полное согласие между участниками встречи: «Позиции совершенно ясны; все в них принципиально совпадает»[968]. Но поскольку итоговый документ о встрече был составлен без него, Клеменс не упускает случая подчеркнуть это обстоятельство. Степень единства между тремя дворами очень высока, но есть и различия, которые возникли из-за недостаточно умелых формулировок. К этому, подчеркивал австрийский канцлер, «наша сторона непричастна»[969].
В депеше, адресованной Аппоньи в ноябре 1838 г., Меттерних берет российскую восточную политику под защиту от Пальмерстона. Тот, по мнению канцлера, специально возбуждает ажиотаж, обвиняя Россию в широких экспансионистских планах. Намерения царя, полагает Меттерних, «совершенно мирные и консервативные»[970].
Продолжалось сотрудничество между Меттернихом и Бенкендорфом, правовой основой для которого служили соответствующие статьи Мюнхенгрецкого соглашения. Канцлер предложил шефу жандармов прислать в Вену постоянного атташе, что и было сделано российской стороной. В Вену присылали и литературного агента барона Швейцера, чья деятельность пересекалась с работой Майнцского информбюро. В центре внимания союзников — польские революционные эмигранты. Поддерживают они и консервативные издания. Правда, опыт с «Journal de Frankfurt» оказался неудачным. Редактор издания, некто Дюран, вымогал субсидии, но толку от его работы оказалось немного. Была с его стороны и попытка шантажа. Все это нашло отражение в переписке Меттерниха с Бенкендорфом[971].
Они обменивались агентурными сведениями о готовящихся заговорах, о подозрительных личностях. При этом князь по привычке грешил преувеличениями. Бенкендорф же рассыпался в благодарностях, но полученные от австрийской стороны сведения воспринимал с известным скептицизмом[972]. Зная характер своего австрийского партнера, шеф жандармов мог умело ему польстить. Он подчеркивал, что высоко ценит переписку «с самым блестящим государственным мужем нашей эпохи»[973]. В другом, более позднем письме (18 июня 1841 г.) Бенкендорф восхищается способностью князя «с первого взгляда проникать в суть дела»[974].
Очень редко в переписке высокопоставленных сановников всплывали личные мотивы. Так, лишь в письме от 30 апреля 1839 г. Бенкендорф позволил себе понятный только им обоим намек на совместные похождения 1807 г.[975] Осенью того же года он писал Меттерниху о помолвке своей дочери Анны (Annette) с молодым австрийским дипломатом графом Рудольфом Аппоньи, атташе австрийского посольства в Париже.
Ни Меттерних, ни Бенкендорф и словом не обмолвились о Доротее. Для Клеменса она уже стала далеким прошлым, а Александр Христофорович вычеркнул родную сестру из памяти и из сердца, после того как она предпочла России жизнь за границей. Когда Фикельмон весной 1836 г. спросил Бенкендорфа о сестре, тот ответил, что у нее «мания, она не может жить без какого-нибудь министра… Она духовно одаренная женщина, но дух ее принял неподобающее направление. Что поделаешь, даже под угрозой казни ее нельзя заставить отказаться от того образа жизни, который она любит»[976].
Своего рода апофеозом австро-российской дружбы явился визит наследника престола, будущего царя Александра II в Вену. Как пишет С. С. Татищев, он был принят австрийским двором «с величайшей предупредительностью и почетом»[977]. С первого же дня пребывания в Вене (3 марта 1839 г.) цесаревич попал в сплошной круговорот приемов, балов, спектаклей.
Все началось с обеда у императора. Затем парадный спектакль. Поздно вечером великого князя ожидало избранное общество Мелани, которая собрала у себя в салоне самых изысканных венских дам.
И молодой, привлекательный наследник, и венские красавицы получили огромное удовольствие от общения, развлекаясь разнообразными салонными играми. Мелани восторженно описывает Александра Николаевича. Тот, в свою очередь, в течение десятидневного пребывания в Вене почти каждый вечер находил время для посещения Меттернихов.
Императорская семья и австрийская знать тоже изо всех сил ублажали наследника российского престола, который очаровал всех не только красивой внешностью, но и прекрасными манерами, открытостью и доброжелательностью. Танцы и другие развлечения ежедневно продолжались до 2 часов ночи. На одном из приемов у Мелани играл соперник Штрауса знаменитый скрипач Ланнер[978]. Когда княгиня прощалась с будущим Александром II, у нее создалось впечатление, что молодой человек «очень неохотно покидает Вену»[979].
Даже его суровый отец был растроган оказанным сыну гостеприимством, и посол Татищев передал Мелани благодарственное письмо императора. «Госпожа княгиня, — писал собственноручно Николай I, — вы были так добры и любезны по отношению к моему сыну, что я не могу отказаться от удовольствия поблагодарить вас и засвидетельствовать мою признательность. Мои воспоминания о Вене, которую я так люблю, станут для меня дорогими вдвойне, и я прямо признаюсь, что почти завидую моему сыну, который имеет преимущество по сравнению со мной, поскольку пребывал здесь дольше и легко вытеснил своего отца из вашей памяти»[980].
Но за парадным фасадом австро-российских отношений скрывались глубокое взаимное недоверие, готовность сменить партнера по кадрили. Когда Ф. И. Бруннов назовет Меттерниха «врагом супостатом», царь добавит: «Он никогда не переставал им быть»[981]. Естественно, у российской стороны не могли не вызывать подозрений маневры Меттерниха, нацеленные на воссоздание «концерта европейских держав». Их антироссийская направленность была достаточно очевидна. В Петербурге стали вынашивать план ответных действий. Уже в мае 1839 г. российский посол в Лондоне получил задание начать зондаж перспектив на двустороннее соглашение с Англией. Тем более опыт 1826 г. еще не успел забыться.
Россия согласилась подписать совместную ноту пяти держав от 27 июля 1839 г., обеспечивавшую коллективные гарантии разваливающейся Оттоманской империи, но от участия в планируемой Меттернихом Венской конференции Петербург отказался. Амбициозные планы австрийского канцлера рухнули.
Его физические и нервные силы были на исходе. 2 августа Мелани с тревогой отмечала в своем дневнике, что Клеменс работает по 15 часов, «это слишком много, он чувствует себя плохо»[982]. Через 10 дней, 12 августа, у него произошел нервный срыв, который вывел его из строя на шесть недель и заставил опасаться рецидива. Пока Клеменс приходил в себя, в Лондоне со специальной миссией побывал Ф. И. Бруннов. По поручению царя он сообщил о том, что Россия готова отказаться от возобновления Ункяр-Искелесийского договора, по сути дела ничего не получая взамен, кроме туманной перспективы раздела турецкого наследства с Великобританией. На поверхностный взгляд это выглядело чуть ли не сенсационной уступкой. На самом же деле ценность договора с Турцией к тому времени подверглась изрядной девальвации. Реализовать его выгодные для России статьи при сложившемся соотношении сил было весьма проблематично. Если же иметь в виду конкретный прецедент 1839 г., то атакующей стороной выступал сам султан Махмуд II, а Россия имела право на оказание ему помощи только в том случае, когда он станет жертвой нападения.