опасного соперника. Во время политического кризиса 1840–1841 гг., когда воинственный коротышка Тьер грозил, что французские войска могут перейти Рейн, Меттерних искал пути к мирному решению. Что же касается Пруссии, то в ней неожиданно для него поднялась мощная националистическая волна, заставившая вспомнить 1813–1814 гг., время антинаполеоновской войны.
Конечно, последнее не прошло мимо внимания канцлера. Хотя всякий всплеск национализма страшил Меттерниха, но на сей раз его слегка успокаивало то, что в отличие от 1813–1814 гг. теперь над революционными настроениями явно доминировало собственно «национальное чувство»[1006]. Между тем в восприятии многих немцев именно Пруссия, ответившая на французские угрозы военными приготовлениями, стала выглядеть главной защитницей общегерманских интересов. Именно с ней все больше и больше немцев начинают связывать надежды на национальное единство.
Возвышение Пруссии в пределах внутригерманского пространства базировалось на фундаменте Таможенного союза, куда первоначально вошли северогерманские государства. Национальное пробуждение сказалось и в Южной Германии, тяготевшей к Габсбургской империи. Ее архаичный полицейско-бюрократический режим мешал реализации деловых и политических устремлений буржуазии. Позиции Австрии подтачивались и там, хотя на юге существовало устойчивое отвращение к духу пруссачества.
Чтобы противостоять прусскому напору, Меттерних вместе с верным ему Кюбеком вынашивают идею создания собственного масштабного Таможенного союза, который охватил бы пространство от Балтики до Средиземноморья, от Рейна и до границ России. На этой территории проживало около 70 млн человек.
Столь грандиозные планы в значительной мере были навеяны впечатлением, вынесенным из поездки по Германии (1841 г.), в ходе которой канцлер мог воочию наблюдать плоды существования возглавляемого Пруссией Таможенного союза. Стало ясно, что Австрии пришла пора отказаться от пассивно-выжидательной позиции. «Я имел возможность убедиться, — писал встревоженный Меттерних Кюбеку, — в том, насколько тяжелы последствия высоких пошлин, которыми Таможенный союз облагает ввоз изделий индустрии, для благосостояния союзных (германских вообще. — П. Р.) государств, не входящих в него»[1007].
Еще опаснее тот факт, что «создание Таможенного союза в интересах коммерции ввергло всю Германию в состояние раскола, которое весьма неблагоприятно сказалось на материальных интересах Австрии и которое, если не найти компромисса, может принести самые печальные плоды в сфере политики»[1008]. Нужно вести диалог с Таможенным союзом, считал князь, но, возможно, обстоятельства потребуют формирования собственной торговой политики. Правда, придется столкнуться с такими проблемами, как, например, федеральная структура Австрии. Это может существенно затруднить выработку единого подхода. Кроме того, Пруссия и ее партнеры имели серьезное организационное преимущество. Созданная ими структура уже сумела доказать свою работоспособность, накопила изрядный опыт.
Но и Австрия располагала сильными козырями: через нее проходили важные коммуникации — как сухопутные, так и речные. Было бы выгодно вовлечь в систему коммуникаций и Италию. Наличие общих австро-итальянских материальных интересов, по мысли Меттерниха, могло бы также послужить «лучшим противовесом устремлениям революционных сект и… мечтаниям о политическом сплочении и независимости»[1009].
Многоопытный Меттерних осторожнее Кюбека. Он скептически оценивает возможность сближения экономических интересов Австрии и Италии. На пути к их союзу имеется множество препятствий: это и локальные особенности, и внешние влияния, и интересы революционных элементов. Но самое главное препятствие кроется в опыте последнего времени: «единство материальных интересов пробудило в Германии такое ощущение собственной силы и такую решимость, о которых никто не мог и подумать»[1010]. Отсюда и опасения Меттерниха: не придаст ли идея австро-итальянского Таможенного союза импульс борьбе за объединение Италии и не породит ли какие-то исходные структуры для этого? Нам нужно, доверительно сообщал канцлер Кюбеку, «найти такую целесообразную форму, которая обеспечила бы наши коммерческие позиции совершенно незаметным образом, чтобы переключить внимание соседних итальянских государств с самих себя на нас и побудить их увидеть в занимаемой нами позиции возможность и основание для взаимопонимания»[1011]. Следовательно, канцлер хотел бы свести дело к системе двусторонних договоренностей Австрии с каждым из итальянских государств в отдельности.
Но ни крупномасштабным, ни более ограниченным планам Меттерниха — Кюбека не суждено было осуществиться. Они так и застряли в комиссиях Конференции министров. Серьезные попытки их реализации были чреваты изрядными потрясениями для бюрократических структур империи, столкновениями с интересами отдельных земель, особенно Венгрии. Пожалуй, самым серьезным позитивным результатом обращения Меттерниха к внутриимперским делам явилось активное железнодорожное строительство. Этому во многом способствовали капиталы весьма близких к княжескому семейству венских Ротшильдов.
Планы нейтрализации возрастающей экономической мощи Пруссии в Германском союзе оказались мертворожденными. К тому же князь больше был обеспокоен не экономикой, а личностным фактором. Серьезную тревогу вызывал у него новый прусский король Фридрих Вильгельм IV, взошедший на отцовский престол летом 1840 г.
Завещание его отца Фридриха Вильгельма III, верного союзника Меттерниха и Николая I, напоминало последнюю волю кайзера Франца I. От этого документа, как отмечал Србик, веяло духом Ахена, Теплице и Троппау[1012].
Однако наследный принц, ставший королем Фридрихом Вильгельмом IV, казалось, вознамерился идти своим собственным путем. Он оказался романтиком с явными мистическими наклонностями. Его притягивал мир искусства, у него имелся интерес к науке. Было широко известно, что монарх преклоняется перед знаменитым ученым Александром фон Гумбольдтом. Новый король отличался доброжелательным, мягким обращением с людьми. По-видимому, это в еще большей мере способствовало представлению о Фридрихе Вильгельме IV как о человеке с либеральными наклонностями. Не только буржуазия, но и дворянство созрели до идеи сословного представительства и надеялись получить его из рук короля. Для кого-то это было пределом желаний, а для кого-то — началом неспешного продвижения к конституционному устройству. От Фридриха Вильгельма IV ожидали также либерализации в сфере духовной жизни страны.
Не считаться с такими настроениями король не мог, но он отнюдь не собирался отказываться и от принципов абсолютизма. Как писали о прусском короле авторы «Истории XIX века», «он нагромождал один проект на другой, проекты туманные и несвоевременные, в которых упрямо старался сочетать противоречивые начала: свободу подданных и свободу монарха»[1013]. Не отличался продуманностью и такой шаг Фридриха Вильгельма IV, как созыв в 1842 г. объединенных комитетов из представителей провинциальных ландтагов. Имелось в виду создание некоего подобия сословного представительства, чтобы в долгосрочном плане затянуть формирование конституционного представительства, а в плане тактическом — получить дополнительные средства на железнодорожное строительство. Все это завершилось конфликтом по финансовому вопросу. До создания общепрусской представительной структуры дело так и не дошло. К этой идее король вернулся, но уже с большим запозданием, в 1847 г.
Фридрих Вильгельм IV все время колебался между жесткой консервативной линией, окрашенной в романтические тона, и какими-то смутными либеральными идеями. И хотя консерватор всегда брал в нем верх над либералом, прусский монарх вызывал у Меттерниха постоянное чувство тревоги. Опасаясь новых колебаний прусского короля в сторону той или иной формы представительства, Меттерних явно в назидание Фридриху Вильгельму IV описывал скандальное заседание венгерского парламента (май 1843 г.), на котором сам присутствовал. Все им увиденное и услышанное там Меттерних воспринимал как нечто бессмысленное: «Ваше Величество, стоит только немного уняться шуму, как выяснится, что за ним ничего нет»[1014]. В то же время нельзя недооценивать вред, таящийся в парламентаризме. От него исходит угроза королевской власти.
В связи с очередным «колебанием» Фридриха Вильгельма IV канцлер пишет Аппоньи в июле 1845 г.: «Король хочет добра, но не знает, где его искать. Следует ожидать печального исхода дел, затеянных этим государем из самых лучших намерений. Король питает ко мне большое доверие, но он не следует разумным советам, проистекающим из опыта. Люди, которых можно рассматривать как опору консервативных принципов, обращают свои взоры ко мне, тогда как я вынужден признать, что не в состоянии добиться триумфа этих принципов при власти, натворившей уже столько зла в Пруссии»[1015]. Клеменс садится на своего конька: «Старой Пруссии уже более нет, а новая еще не существует»[1016].
В августе того же 1845 г. Меттерних встречался с прусским королем в Штольценфельсе. Тот заверил канцлера, что является противником представительной системы, что не созовет общепрусское сословное представительство. Но у князя, несмотря на королевские заверения, беспокойство оставалось: «Главное зло в сегодняшней Пруссии — это эксцентричность короля с его прекраснодушными идеями и уже свершившееся разложение старой государственной машины. Причем новая еще не создана и в таком положении никто не в состоянии знать, что может произойти на следующий день»