— Задай жару, Алеш, а я не стану мешать, — Ришо поймал администратора и горячо зашептал: — Двойной… нет, тройной эспрессо. И сто грамм «Хеннеси».
— Паулина?..
Она была бледна — так бледна, что казалось, голубые нити вен просвечивают сквозь кожу.
— Алеш Барда, ворошское отделение полиции. Мы можем поговорить?
Девушка даже не взглянула на него. Пальцы ее на высоком стакане для коктейля побелели, она сжала посудину обеими ладонями, словно грела руки о чашку с чаем. Вот так же точно цеплялась за сумочку Ивка Михалык.
Полицейский тихонько опустился напротив — и в этот-то миг она разревелась.
— Ну тихо, тихо… Все уже кончилось. Все прошло…
Господи, какая глупость! Что кончилось, что может кончиться? Забрав у студентки стакан, Алеш ненароком задел ее руку — холодную, как лед. Полумрак всосал его мысли без остатка. Всхлипы в тишине. Они длились вечность — а он снова нес хрупкую девушку, блуждая пыльными коридорами и запинаясь о складки ковровой дорожки.
Нет, так нельзя. Плевать на правила!
Алеш не помнил, как оказался рядом, как прижал студентку к себе. Позволил ей схватиться за полы пиджака. Так и держал Паулину, холодную, дрожащую, пока слезы не иссякли.
— Я не хотела… не хотела, понимаете? Вы верите? — девушка смотрела на него, большими серыми глазами. — Я просто думала… попасть наверх, на самую верхушку. Я думала, на все согласна, это просто цена за работу… карьеру…
Она говорила все тише, а вскоре совсем умолкла. Сказанное вслух, все это звучало совсем не так, как у нее в голове.
— Ублюдок! — не удержался Алеш.
— Но Йелик не виноват! Слышите? Это я, из-за меня он умер! И это не первый раз, у меня был парень… дома… пока я не поехала учиться. Я сама…
— Как это произошло?
— Альков закрывается, — надтреснутым голосом ответила она. — Получается отдельный кабинет, как в лучших ресторанах. Мы… я ведь все понимала, чем закончится, вы верите? — она смотрела прямо на него, снизу-вверх. — Я пришла, все зная, чем все кончится.
Какой-то идиот включил освещение — видно, чтобы помочь полиции. Огни разбросали неестественные тени по ее лицу, посуде, по остывшему кускусу.
— Потом он… был нетерпелив. Да. Нетерпелив. А я… я растерялась, понимаете, я вскрикнула, и вот тогда…
Она запнулась. Глаза у Паулины стали огромными, словно с чужого лица. Проследив ее взгляд, Алеш наконец увидел горелого. «Жестокое насилие».
Да уж, нетерпелив. Только теперь, присмотревшись, полицейский заметил кровоподтек у нее на шее, ранее скрытый в тени. А она хороша — это же надо все так представить! Впрочем, бывает. Все случилось слишком быстро, должно быть, она сама не поняла, что произошло.
— Это я, я, я убила…
— Паулина, — прервал ее полицейский, пока шепот не превратился в истерику. — Даже если ты дала согласие… ему за сорок, а тебе едва семнадцать, ты несовершеннолетняя. Ты видела надпись? «Жестокое насилие».
— Вы ничего не поняли… — горько сказала девушка. Теперь она вцепилась в край стола. — Так и не поняли. Ничего.
— Тебе есть, куда идти? — сменил тему Алеш.
— Общага… Кампус на Люксембургской.
— Хорошо, Паулина. Возьми такси. И выспись. Главное — выспись! Возьми визитку: если вспомнишь подробности или потребуется помощь…
Он понял, что говорит в пустоту. Она вернулась туда — где богатый обаятельный банкир жив и пригласил ее в заведение, на которое у студентки нет денег. Боже, как мерзко!..
— В этом весь Даниц, — Ришо был тут как тут, слева и чуть позади, когда полицейский покинул альков. — Одурели уже от пролившихся на город денег. Но как ты…
— С тобой отдельный разговор. «Хеннеси»? Черт, коньяк, в семь часов, на выезде?
— Я обостряю нюх, — усмехнулся Ришо. — Всего сто грамм. Но как? Зар-раза! Прямо в кафе!
— Альковы не зря запираются.
— Ну хорошо. И что теперь?
— Не знаю. Если не заметил, мир неделю как сошел с ума, — Алеш нахмурился. Тени подслушивали их, точно третий собеседник. — Раньше мы искали, кто совершил грех, а теперь только фиксируем. Да, был такой… да, согрешил. Но наши процедуры не работают, они рассчитаны на совсем другое.
— Чему там не работать? — не понял Ришо. — Осмотреть место преступления, навестить…
Алеш грубо перебил его:
— А зачем?
Хмурясь, он вышел в первый зал, с ведущей наверх лестницей — и с удовольствием отметил, что с их появлением администратор спала с лица. Впрочем, удовольствие было мимолетным.
— Как это зачем?
— Ты что, еще не понял? Зачем осматривать место преступления, если кара уже пришла? И должен сказать, куда скорее закона! Мы только фиксируем: да, исчезли.
— Ну, ты бы поговорил с криминалистом…
— А я тебе верю. Ты говорил? Видел отчеты? Вот и отлично!
Алеш всем весом толкнул золоченую дверь и вывалился в знобкий рассвет. Бледная утренняя луна стояла низко в посеревшем небе. Под ногами хрустел тающий ледок.
— Бледзь, вот вы где! А я уж обыскался…
Полицейский, не глядя, подписал протокол и плюхнулся в машину. Пока Ришо не захлопнул дверцу, дыхание парило, словно с каждым словом из Алеша уходила жизнь.
— Мы разыскиваем детали их биографий, — продолжил он, — хотя бы просто для проформы. И все, что находим, говорит: да, испарилось зло. Искать стало нечего, понимаешь? У нас с тобой не осталось работы.
— Но сообщить родственникам мы должны?
— Сообщить должны, — признал Алеш.
Бессмысленная теперь корочка тыкалась в грудь, мешала даже сквозь два слоя ткани.
Даниц за стеклом начинал пробуждаться.
Ришо долго тряс перед камерой удостоверением, пока ворота, наконец, не разъехались. На парковку той самой высотки машина вползала медленно, со всем возможным почтением. А Алеш все смотрел наверх: гляди-ка! Шипастая корона, оказывается, не вверх торчит, а больше в стороны. Ну точно брусья под виселицы.
Здесь-то все и началось. Месяц назад, в двухстах метрах отсюда, Ивка Михалык встретилась с насильником.
Хватит, сказал он себе. Она погибла только у тебя в воображении! В пьяном кошмаре. Никто не умер — кроме судьи, прокурора и насильника. Да и с теми… умирает ли горелый? Исчезает, переносится прямиком в Геенну? За неделю набралось больше тысячи жертв, но мир перевернулся всего несколько дней назад: если так подумать, пока никто и ничего не знает.
Вместе с тройкой охранников полиция кое-как втиснулась в лифт. Мир наверху был совсем иным: словно душа возносится с земли в рай. Крыши старинных домов, брусчатка, тут и там торчат стеклянные небоскребы. Построили их, как водится, во дворах — где подешевле земля и нет нужды тратиться на снос зданий. Забавно, вот проспект Конституции облицевали к Олимпийским играм, а с задов так и осталась темная от дождей известка.
Славно, должно быть, глядеть на город и знать, что тот с потрохами твой!
— Ну прям его! — буркнул Ришо. — Не забывай, Повиц глава только части холдинга, у него еще есть хозяева. Был главой.
Господи, он что, сказал это вслух? Алеш оглянулся, но на лицах секьюрити не дрогнул ни один мускул.
Охрана следовала за ними, как трое верных псов. Право, это смешно! Им больше делать нечего? Кто же будет сторожить огороженный периметр, с детскими площадками, парковками и салонами красоты? Дверь приоткрыла женщина в домашнем платье, и Алеш сразу понял — она знает. Она что, вовсе не ложилась? Или как у них принято: встречать мужа в косметике и на каблуках?
— Вы, верно, из полиции?
Она и не ждала ответа. Бросив дверь, повернулась спиной и пошла прочь по длинному, роскошному, как овальный кабинет, холлу.
— Госпожа Повиц! — окликнул он. Куда там! Только каблуки глухо стучат по бесценному паркету. — С вами все в порядке, госпожа…
— Сейчас… уже все хорошо, — невнятно произнесла она. — Я только присяду. Да… Прошу прощения.
Алеш был худшего мнения о вкусах банкира, он видел фото из кабинета президента: тяжелая мебель, малахит и много, много позолоты. Комната, куда их привела Марта Повиц, по большей части состояла из окон на всю стену. Бледный ковер, бледные обои с вертикальными полосами, только под потолком тянулась синяя линия.
Марта встала столбом посередине.
— Я просто… я… — она поворачивалась то к дивану, то к креслам, а то к ним двоим, не зная, куда деть руки. Наконец, она закрыла лицо ладонями.
— Я немного… не в себе. Прошу прощения.
Его учили, как говорить с людьми в шоке. Размеренно и мягко полицейский начал:
— Это мы должны просить прощения. Дело в том…
— Боже, я все уже знаю! — женщина, как подкошенная, рухнула на диван, сцепила руки. — Нашлись добрые люди. Скажите, как он там оказался! Почему чертово кафе?
— У него была… встреча. Возможно, по работе, — солгал полицейский. — Студентка экономико-правового, практикантка или чья-то помощница. Он…
Марта Повиц слушала секунду-другую, а потом вдруг расхохоталась — высоким нервным смехом. Пару вздохов они смотрели друг другу в глаза.
— Простите, не сказала, — она утерла слезы. — Я думала, сами догадаетесь. Йелик мертв, а мне плевать на деловую репутацию.
— Вы знали о слабостях супруга?
— Даже Бранка. Это наша дочь. Даже она догадывалась.
— Вы знали, где он был вчера?
— Не то, чтобы наверняка… Конечно, в самолете, где же еще? — с красивых губ сорвался смешок.
— Что ей всего месяц как семнадцать?
— Следователь… простите, не знаю вашей фамилии. Даниц больной город, он весь пророс метастазами. Что, так нужно сказать все вслух? — Марта умолкла, а продолжила тихо: — Правда в том, что Йелику нравились молоденькие. Очень молоденькие. Ну как? Теперь вы довольны?
— Почему вы раньше не сказали?
Нужно отдать должное, жена банкира потупилась.
— Когда мы встретились, мне было пятнадцать, а ему двадцать семь. Я думала, он совершенство, финансовый гений, красавец. Ушло три года, пока я поняла, что гений — это все папенька и еще старший брат. Но, знаете, мне было уже все равно, — она помолчала и тихо призналась: — По-своему, мы друг друга любили. Очень.