х небесах у него забрали насквозь мокрые штаны из Огненного шелка и выдали нормальные, из ровдуги. И куртку, расшитую материнской рукой, и рубаху, и торбаза. Одежу пришлось брать не свою, а отцовскую — за прошедшие Ночь и День Хадамаха раздался в плечах так, что в собственное старье не влез вовсе.
В старые Хадамахины вещи обрядили Хакмара. Куртка села на широкие плечи кузнеца, а штаны пришлось утягивать вдвое, чтобы мешком на заднице не висели. До скрипа отмытый, обмазанный Донгаровыми снадобьями, перевязанный чистым полотном и укутанный в шкуры Хакмар безмятежно дрых по другую сторону чувала. Донгар восседал на нарах для почетных гостей — напротив входа — и с интересом разглядывал нашитых по рукавам короткого халата-энгерэгда матерчатых рыбок. А чего он хотел, единственный энгерэгда, который не свалился с его тощей фигуры, мать Хадамахе на девятидневье вышила! Рыбки — еще ничего, где-то по коробам хранятся птички, медвежата и зайчики. Великий Черный Шаман, гроза Нижнего мира — в рубахе с зайчиками! Хана всем нижним авахи, и камлать не придется — так сдохнут.
Притулившийся у Хадамахиного бока Брат сел, едва не стукнувшись головой о крышу полуземлянки, и, широко разевая плохо приспособленную для человеческих слов пасть, рыкнул:
— Этот… кто?
Хадамаха лениво приподнялся.
— Аа-а-а… Вспомни зайца, он и появится…
Вообще-то, поговорка про волка, но какая разница… Заяц спокойно позволил ухватить себя за уши и повис тушкой, кося вокруг непроницаемыми черными глазенками. Совсем обнаглел! — хмыкнул Хадамаха и сунул зайца Брату. Неужто и тут не испугается?
— Варить? — обхватывая невозмутимую зверушку лапами, рыкнул Брат.
— Зачем варить? Женись! — предложил Хадамаха. — Говорят, из зайцев — лучшие жены.
Брат повертел зайца туда-сюда, понюхал… Морда разочарованно вытянулась.
— Заяц… Мужик… — прохрипел Брат.
— А мужики такие пушистые бывают? — сделал круглые глаза Хадамаха. — Я думал, только лохматые вроде тебя.
— Никто зайца варить не будет. А жениться — тем более! — объявила Аякчан, забирая зайца из медвежьих лап. И, поймав на себе по-человечески заинтересованный взгляд Брата, внушительно добавила: — Ни на ком из присутствующих!
На Аякчан красовался мамин праздничный халат. Всем халатам халат, крытый шелком, подбитый соболями, расшитый цветными нитками и крохотными шариками серебра. Только подол и рукава пришлось подколоть, чтобы не волочились, а по ширине Аякчан в него можно было закатать, как в ковер. Даже трижды обернутый вокруг талии пояс не спасал.
— Не такую одежду госпожа привыкла носить, — в очередной раз извинилась мама. — Что ж поделать, если бабы у нас все как одна — у-у-у! — медведицы! Ничего… — мама улыбнулась. — Госпожу жрицу подкормить — и халат сядет, и замуж можно.
— Жрицам замуж нельзя, — холодно бросила Аякчан.
— Совсем? — удивилась мама. — А как же… — Она покосилась на дремлющего Хакмара.
— Что? — еще холоднее переспросила Аякчан.
— Ничего. — Мама поглядела на Аякчан жалостливо. — Я, госпожа жрица, для вас самое вкусненькое… — И, не закончив фразы, торопливо выскочила из землянки.
— Твоя мама меня жалеет, — изумленно пробормотала Аякчан.
— Хотя жалеть надо нас, — позевывая, заворочался у чувала Хакмар.
— Сильно страдаешь, что не можешь на мне жениться, а, Хакмарчик? — поинтересовалась ехидная голубоволосая ведьма.
Хакмар начал медленно краснеть — точно жар чувала переливался ему в щеки. Аякчан злорадно захихикала и величественной походкой прирожденной жрицы двинулась к выходу. У корьевой заслонки она остановилась:
— Кстати, Хадамаха… Если из-за твоей выдумки мне и правда придется здешние чувалы проверять, я буду это делать в халате твоей мамы!
— Я скажу, что тебе взятку дал, — буркнул Хадамаха.
— Вот так и возникают истории о продажности Храма! — скривила губы мать-основательница.
— Так что — не возьмешь? — опять округлил глаза Хадамаха.
Аякчан гневно фыркнула, взмахнула широком рукавом и повернулась к выходу. Величественность ее ухода подпортил халат, свалившийся с плеч чуть не до самого пояса. Мучительно покраснев, Аякчан стянула его у горла и выскочила вон. Заяц выпрыгнул следом.
— Я вовсе и не собирался жениться, — пробормотал красный, как его Огонь, Хакмар.
— Вр-ря? — вопросительно рыкнул Брат. И протянул: — Кр-р-расивая…
— Не лезь к людям в души, ты, медведь таежный, — ткнул его локтем в бок Хадамаха. — Есть пошли!
На костре у входа в землянку жарилась рыба. В котелке кипел дзёри — суп из сушеной икры. На воткнутых вокруг костра палочках-селоу покрывались золотистой корочкой кусочки мяса — склонившийся над ними отец улыбнулся и принялся поворачивать палочки, следя, чтобы жарилось со всех боков.
Хадамаха хотел поговорить с отцом: откуда завелись в стойбище эти самые братья Биату и отчего обнаглели настолько, что на Брата полезли, да почему отец их не опамятовал. Но мама выскочила из полуземлянки с блюдом лепешек, и он решил отложить разговор. Вот чего не понять всяким Биату! Когда и впрямь насовершаешь в жизни подвигов: под землю спустишься, по морде от тварей Среднего и Нижнего мира получишь, от Храмового Огня по лесам побегаешь — начнешь понимать, что такое счастье. Когда костер, и лепешки, и мама…
Неподалеку играли в «лягушку». Присев на корточки, детвора старалась прыгнуть как можно дальше — хоп! хоп! хоп! — пока «лягушка» не теряла равновесия, опираясь руками о мокрую землю. Великий Белый тигр, опора и надежда Амба, скакал вместе с ребятишками Мапа.
— Ты нечестно играешь! — взмахивая кулачонком и едва сдерживая злые слезы, завопил мальчишка-Мапа. — Ты — тигр, вы лучше нас прыгаете!
— Так я ж не нарочно… — пробубнил тигренок, поднимаясь.
— Нарочно! — перешел в наступление крепыш-Мапа. — Вы, тигры, все ковыряльные… не… О! Коварные! Так деда говорит, а он про вас все знает!
Тигренок мрачно насупился, плечи его выгнулись, как у большой кошки…
— Эй, Белый! Сюда иди! — Хадамаха приглашающе помахал палочкой с мясом.
Тигренок разулыбался — зубешки у него оказались еще несерьезные, недостойные опоры и надежды тигриного племени — и вприпрыжку помчался к костру. Мелкая шустрая девушка — та самая, что обозвала братца Биату мозговой косточкой, — возникла рядом.
— А мне мяска, тетушка? — проканючила она, задирая умильную мордашку к Хадамахиной маме.
Мама растерялась так сильно, что это стало заметно всем. Кинула быстрый взгляд на гостей — слышат ли — и наконец тихо пробормотала:
— Ты уже ела!
— А он тоже ел! — звонко, на все стойбище, завопила девушка.
— Тигренок гость, и мы должны… — начала втолковывать мама.
Прислушивающийся к разговору крепыш усмехнулся одновременно разочарованно — мяска не дали — и победно — все как он говорил: тигры придумают, как у честного медведя кусок из пасти вырвать. Хадамаха сгреб с деревянной тарелки все оставшиеся палочки с мясом, прихватил рыбу и сунул в руки девчонке.
— Лопайте! — принужденно улыбаясь, велел детворе он. — Только глядите у меня — чтобы поделиться! А то… тигры коварные, тигры коварные… Под это дело — ам! — и все мясо слопали, чтобы коварным не досталось. Сам такой был…
Детвора с веселым визгом рванула прочь, на ходу выхватывая мясо у девчонки. Тигренок мчался вместе со всеми, подпрыгивая и кувыркаясь на бегу.
— Распоряжаешься… — протянул отец. Голос его звучал странно: точно он не мог решить — нравится ему поведение сына или нет. — У отца не хотел сперва спросить? — кивая вслед стайке детворы, поинтересовался он.
— Хотел, — тяжело ответил Хадамаха. — Что у вас происходит?
Они столкнулись глаза в глаза — багровый медвежий взгляд старого Эгулэ и неожиданно даже для него самого спокойный, холодный — Хадамахи.
— В стражниках научился так глядеть? — криво усмехнулся отец.
— Что у нас с едой? — разглядывая опустевшее блюдо, спросил Хадамаха.
— Прекрасно у нас с едой! — торопливо вмешалась мама. — Завтра утром белок пожарим! Любите жареных белочек, ребятки?
Посасывающий пустую палочку из-под мяса Хакмар аккуратно вынул ее изо рта и шумно сглотнул.
— Вам — самую жирную! — немедленно заверила его мама. — Чтобы аж капало с нее…
— Не надо. Обойдусь, — сдавленным голосом заверил ее Хакмар.
— Уймись, мать. Наш сын не про белок спрашивает, — мрачно сказал отец. — Дичи прошлый День было мало. Шкуры шаман Канда забрал — за долги…
Аякчан вскинулась, явно собираясь сказать отцу, что Хадамаха выплатил долги племени… тот только успел быстро и яростно мотнуть головой. Не хватало, чтобы отец вот так узнал — сын за него долги выплачивает! Будто отец сам не мужик и не медведь!
— Канда обманывает с ценами, — вмешался Хакмар. — Почему своих людей шкуры менять не пошлете, хотя бы в ближайший город?
— Вовсе за таежных пней держите? Сами сообразили, что цены занижает Канда, а за металл дерет втридорога. Снарядили обоз — лучшие шкуры, мясо вяленое, рыба, ягода моченая… — отец безнадежно махнул рукой. — Разграбили. А парней, которые с обозом шли… пожгли.
— Как — пожгли? — аж подпрыгнула Аякчан.
— Насмерть, госпожа жрица. Только скелеты закопченные и остались.
— Вы думаете, это жрицы, потому что больше некому, — волнуясь, начала Аякчан. — А есть кому! Мы встретили странных существ, их называют дяргули…
У мамы Хадамахи вырвался глухой вскрик, и она в ужасе зажала рот ладонью.
— Так вот откуда у вас столько ожогов… — она глянула на Хакмара.
— Меня как раз жрицы… — пробормотал тот, но мама уже вцепилась в Хадамаху.
— Сыночек, с дяргулями нельзя… Красные волки — это смерть!
— Успокойся, мам! — раздосадованно буркнул он. — Нету больше дяргулей.
— Куда ж они делись? — насмешливо поинтересовался отец.
— Донгара встретили, и все потонули, — рассеянно откликнулся Хадамаха и, не обращая внимания на дикий взгляд отца, потребовал: — Ты про обоз-то давай! Кто его разграбить мог?
— Сам не догадываешься? А говоришь, стражник!