— Что встали, бегите! Скорее! — проревел молодой черный медведь.
Стражники подхватили на руки раненых и вломились в ворота Буровой. Створки с грохотом захлопнулись. Стая пронзительно вопящих крылатых перелетела острые колья забора — выставив когти, они пикировали на бегущих через двор людей.
Ручейки Рыжего огня, точно яркие змейки, побежали по решетчатой вышке Буровой, перескакивая с одной перекладины на другую. Буровая засветилась на фоне неба, будто нарисованная пылающей Огненной кистью. И вспыхнула. Огненные стрелы ударили во все стороны, раздались хриплые вопли… Стая крылатых снова просвистела над забором — в обратную сторону. Хвосты дымились, наполняя воздух смрадом жженых перьев.
Тигры и медведи ответили яростным ревом.
— Медведи, навались! Прорвемся! — проревел старый медведь Эгулэ.
И тут же рухнул — из толпы словно вылетело мохнатое ядро. С неимоверной силой врезалось в вожака, сбило с ног… Молодой черный медведь совсем по-человечески подхватил вожака обеими лапами, вскинул над головой, размахнулся… и швырнул в толпу.
— Стоять, я сказал! — Рев, накрывший толпу, заставил распластаться на брюхе, цепляясь когтями за раскисшую грязь. Просвистевший над головами яростный ветер трепал уши, вышибал слезы из глаз и полоскал в воздухе тигриные хвосты. Черный шаман вернул колотушку обратно на пояс. Вырезанный на колотушке дух недовольно кривился: — Я п-привык к т-тонким п-переговорам, а н-не глоткой брать!
— Иногда глоткой понятнее, однако! — шепнул в ответ шаман, становясь бок о бок с медведем.
Сверху мелькнул голубой росчерк, и рядом опустилась Аякчан. В несколько прыжков Хакмар прорвался сквозь ошеломленную толпу. Четверка замерла перед воротами.
Хадамаха аккуратно перетек из медвежьего облика обратно в человеческий. Из толпы выбрался встрепанный Эгулэ — измазанная грязью шерсть старого вожака стояла дыбом.
— Р-родителем кидаешься? Не пр-робросайся! В медвежье бешенство впал — на отца лапу поднял?
— Я уверена, он ничего плохого не имел в виду! — Маме, как всем медвежьим женкам, второй облик достался после свадьбы, и голос ее больше походил на человечий. — Он просто не разобрался…
— А-р-р, родню в шерсти не признал! — издевательски рыкнул старый вожак.
— Хватит дурь молоть! — рявкнул Хадамаха, и в голосе его и без медвежьего облика, и без духа-помощника с шаманской колотушки клокотала такая громовая ярость, что над толпой ворчащих и порыкивающих сородичей повисла тишина. — Чем вы тут занимаетесь, пока мы со злым духом сражались? — Теперь голос Хадамахи скрежетал, как вскрывающийся на реке лед.
— Я же говорила, что он не понял! — возрадовалась мама. — Мы тебе помогаем, сыночек!
— Дети… непонятливые! — проворчал отец. — Брат тоже не понял!
— Где Брат? — вскинулся Хадамаха.
— Там! — отец ткнул лапой в сторону Буровой. — Обшаманил сына злой шаман… не в обиду господину черному шаману! Как мы с Черной реки вывалились, так и решили с шаманской тварью расквитаться — снова не в обиду господину черному! — что нас на Реку закинул да насмерть зашаманить хотел. И уж начали, да твой Брат Канду на плечо, дочку его — под мышку… и к Буровой. Пр-редатель медвежьего народа!
— Говоришь, как братья Биату, когда он Белого тигренка спас!
— То Кандины происки были! А сейчас — справедливо! — упрямо рыкнул отец. — Кандину женку малодневную с собой прихватил, перед крылатыми неудобно!
— Моя лишенная крыльев сестра предала крылатое племя! Ей нет больше места среди нас! — проклекотала Белоперая.
— Черноперый ваш, который ее Канде продал, тоже так говорил! — напомнил Хадамаха.
— Тогда было неверно, а сейчас — верно! — вскрикнула Белоперая.
— А у тигров кто теперь там, за воротами? — искренне поинтересовался Хадамаха.
— Тасха! — рявкнула Золотая тигрица. — Она и раньше была предательница, и сейчас предательница, это и тогда было верно, и сейчас — верно! А жрец с Буровой им ворота открыл, «сюда бегите!» кричал. Тоже предатель!
— Умгум! — кивнул Хадамаха. — С Кандой ясно, чего на людей взъелись?
— Так тебя ж послушались! — изумился отец.
— Меня? — Хадамаха почувствовал, что аж злость спадает, настолько он ничего не понимал! — Пап, а давай ты перекинешься — и мы поговорим по-человечески? И остальные тоже…
— Еще чего! — возмутился отец. — Чтобы ты один в штанах с толпой голых разговаривал? Где такие штаны взял, Хадамаха? — с обыкновенным любопытством, словно и не было ничего — ни убегающих людей, ни старика со свернутой шеей, ни драки с сыном, — спросил отец.
— На Верхних небесах подарили, — буркнул Хадамаха.
— Большая честь для всего племени! — солидно объявил отец. — Мой сын — первый Мапа, что не останется голым после превращения! — И старый вожак издал торжествующий рев, который подхватили остальные Мапа, а заодно и тигры. крылатые заклекотали, хлопая крыльями.
В его честь кричат все три племени! Последний раз так кричали древнему великому Князю-Медведю, тому, что побывал в Верхнем мире и получил эти уединенные земли для Мапа. Амба уже потом по следам пришли, а крылатые прилетели. И вот теперь кричали ему… за штаны из Верхнего мира. За оградой Буровой люди глядят да трясутся — уговорит он своих сильно озверевших сородичей вернуть себе человеческий облик или пойдут Мапа с Амба ворота ломать да тела человеческие когтями рвать? Хадамаха невольно прислушался… За оградой никого не было. Никто не глядел сквозь щели забора, не потел от страха и не изнывал надеждой. Буровая, куда на его глазах забежала толпа народа, казалась пустой и мертвой.
— …не прав я был, признаю! Слушать тебя сразу надо было, чем Амба да крылатых подозревать, — давно бы всех людишек перебили!
— За что? — Хадамаха дико поглядел на отца.
— Так это ж все они! — возмутился отец.
— Это духи, — тихо сказал Донгар. — Дух Илбис завладел телом шамана Канды, когда дух приказывал, Канда большое зло творил… Даже в Верхнем мире от его камлания раздор вышел.
— А когда не приказывал? — заинтересовался старый Эгулэ.
— Ай-ой, когда не приказывал, Канда делал, что хотел! — Донгар смутился. — Скупал меха по дешевке, продавал плохое железо задорого. Девочек в жены за долги брал.
— У шамана всегда духи виноваты, и в третий раз не в обиду господину черному сказано! — усмехнулся Эгулэ. — А я вам скажу по-простому, по-медвежьи! Если беда на Сивире, нечего на духов пенять. Во всех бедах Сивира всегда люди виноваты!
Ребята, все трое, невольно покосились на Хадамаху. Тот сделал каменное лицо: да помнил он, помнил, что всегда и сам так говорил, еще в городе Сюр-гуде. Но он-то всех людей имел в виду, и которые с хвостами тоже!
— Ты ж, сынок, говорил — люди, а я, пень лохматый, не верил! А ведь то они — и обозников пожгли, и нас голодом морили, и вот, убивать пришли! А мой-то сын их гнилые душонки сразу распознал — недаром в страже служил! Вот перебьем всех людей — и кончатся наши беды, — с глубокой убежденностью сказал отец.
— Отец! — охнул Хадамаха. — Я тебе говорил, что Амба не виноваты, и крылатые не виноваты, и Мапа не виноваты!
— Ну нас-то никто и подозревать не мог! — возмутился отец.
Золотая ехидно ухмыльнулась во всю пасть.
— А теперь говорю, что люди не виноваты! Их Канда обшаманил, а того дух… Папа… Людей убивать нельзя! Да что мне вас, опять каменным мячом разгонять?!
— Если ты в городе был, так теперь станешь указывать отцу, что можно, а что нельзя? Хвост не дорос! Капризничаешь, как медвежонок малый. Мы хотели Амба убивать — ты был недоволен. Мы с Амба да крылатыми подружились, пришли людей убивать — ты опять недоволен! Что за дети у меня! Отойди в сторонку, Хадамаха. И друзья твои тоже. Мы их очень уважаем и за спасение от злого Канды благодарны, но дальше мы уж как-нибудь сами разберемся.
— Слушайся папу, Хадамаха, папа прав! — мягко и ласково рыкнула мама.
— Отойди, Хадамаха, — мурлыкнула Золотая. — Нас с Мапа ты помирил, на что тебе людишки? У них хвостов нет — даже таких, как у вас!
— И крыльев! Чего ожидать от бескрылых, кроме подлости? — проклекотала Белоперая. — Отойди, Хадамаха!
— Отойди! Отойди! — кричали, визжали, ревели, рычали и щелкали голоса. — Пропусти нас, Хадамаха! Так папа сказал! Так мама просит! Это я, Золотая, твой друг, пусти меня в ворота, Хадамаха! Человечий шаман подговорил братьев Биату убить меня, пусти нас, это я, Белый тигренок, пропусти! Люди подтолкнули крылатого убить моего отца-шамана, я должна отомстить! Они снова захотят убить нас, если мы не убьем их первыми, мы должны защитить наших птенцов… наших тигрят… наших медвежат… мы твои родичи, твое племя, ты же не предашь, впусти нас, Хадамаха!
Хадамаха чувствовал, как плывет под его ногами земля, а воздух становится густым, забивает горло, не дает вздохнуть. Мапа, Амба придвигались все ближе, и исчезало молодое солнце над головой, закрытое крыльями. Он видел вокруг не лица — морды. Такие знакомые, родные, лохматые морды: мама, отец, Золотая, Белый… И у каждого один глаз был чуть прижмурен, а второй страшно выкачен, а из оскаленных пастей торчал один-единственный клык.
— Раздор легко начать и трудно закончить, — тихо сказал Донгар. — Даже если духа раздора загнать в идола.
— Это мои родичи! Мои мама с папой! — Хадамаха пятился, с ужасом глядя на надвигающиеся на него жуткие рожи — нормальными мордами их уже и не назовешь!
— Значит, жечь всерьез их нельзя? — деловито поинтересовалась Аякчан. — Тогда нам будет труднее держать эти ворота, пока они не очухаются!
— А если они целый День не очухаются? — переводя взгляд с одного охваченного жаждой крови сородича на другого, спросил Хадамаха.
— Тогда мы станем держать ворота, а Айка летать за едой! — вытаскивая меч из ножен, объявил Хакмар. — Предупреждаю всех — усы и хвосты буду рубить безжалостно!
Донгар лишь молча кивнул. Четверо отступили еще на шаг и встали перед воротами, за которыми одни одурманенные люди прятались от гнева других, таких же одурманенных.