Я шел вдоль строя, отмечая про себя изменения. За неделю «добровольцы» потеряли вид лагерных доходяг — жесткий паек и ежедневные марш-броски сделали свое дело. Но главная работа была еще впереди. Нужно было превратить эту разношерстную толпу в единый организм, в машину, способную убивать.
«Сегодня начинаем огневую подготовку!» — объявил старший инструктор, капитан Жданов, ветеран трех войн. Его правый рукав был пуст — руку он оставил под одним из городков команчей. «Половина из вас не знает, с какой стороны подходить к винтовке. Другая половина думает, что знает. Я вас разочарую — вы все не умеете стрелять!».
Тренировки были жестокими, но расчетливыми. Мы не могли позволить себе тратить патроны зря, поэтому первые три дня они учились заряжать и разряжать оружие с завязанными глазами. Тех, кто ошибался, заставляли делать это снова и снова, пока пальцы не начинали кровоточить. Я видел, как молодой словак плакал от боли, но продолжал щелкать затвором — инструктор стоял за спиной с казацкой нагайкой.
Особое внимание уделяли штыковому бою. «Пуля — дура, штык — молодец» — эта поговорка была истиной русского боя и кошмаром для придунайских добровольцев. Чучела из мешков и соломы расстреливали из пулеметов, чтобы новобранцы привыкали к виду разорванной плоти. Потом заставляли ходить в штыковую по настоящим окопам, где в роли «противника» выступали всё те же мешки, наполненные трухой и опилками.
Однажды утром я застал сцену, которая въелась в память. Группа чехов отрабатывала приемы рукопашного боя. Инструктор — бывший чемпион полка по борьбе — методично укладывал их одного за другим. Когда очередь дошла до щуплого паренька в очках, тот неожиданно провел прием чисто и бросил здоровяка на землю. Лагерь замер. Инструктор поднялся, сплюнул кровь и… улыбнулся, несмотря на свой взрывной характер. В тот вечер паренек получил двойную порцию каши.
Но настоящие испытания начинались ночью. Внезапные тревоги, марш-броски по колено в ледяной воде, «атаки» на условного противника под светом прожекторов. Однажды я наблюдал, как рота венгров три часа ползла по грязи под «пулеметным» огнем — холостыми, но они этого не знали. Утром их заставили мыть форму в ледяной реке — дисциплина прежде всего. Удивляло, что эти люди выдерживали такую сложную тренировку и не показывали малейшего дрожания боевого духа.
Через две недели я не узнал этих людей. Их движения стали точными, глаза — внимательными. Они еще не были солдатами, но уже перестали быть гражданскими. Особенно меня поразили хорваты — те самые, что вначале отказывались подчиняться. Теперь они первыми бежали на задания, первыми осваивали новые приемы.
На пятнадцатый день устроили проверку. Целый батальон «противника» — русских пехотинцев — занял оборону на холме. Легионерам дали задание: взять высоту. Без приказа отступать запрещалось.
Атака длилась четыре часа. Они шли по пояс в ледяной воде, под «огнем» (холостые патроны оставляли ожоги вблизи), падали, поднимались, шли дальше. Когда первые чехи ворвались в окопы, началась рукопашная. Здесь уже бились по-настоящему — я видел, как летели зубы, как рвалась кожа на костяшках. Но никто не останавливался.
Когда все было кончено, на холме стояли они — грязные, окровавленные, но победители. Капитан Жданов обошел строй, внимательно вглядываясь в лица. Потом коротко кивнул: «Годится». Это была высшая похвала.
В тот вечер у костра я видел, как русские инструкторы и легионеры вместе ели кашу из одного котла. Они еще не стали братьями по оружию, но уже перестали быть чужими. Где-то запели — сначала по-русски, потом по-чешски. Песня была о девушке, ждущей солдата домой. Все понимали слова без перевода.
Но тренироваться бесконечно было нельзя. Разведка донесла: перед нами позиции 34-го пехотного полка, того самого, где служили преимущественно венгры. Ирония судьбы — сегодня им предстояло стрелять в своих. Я видел, как молодой чех по имени Ярослав сжимает винтовку так, что пальцы белеют. Еще вчера на совещании он спрашивал: «А если мы узнаем среди них знакомых?» Ответа я не дал. Какой может быть ответ на такой вопрос?
Артиллерийская подготовка началась ровно в 4:30. Земля содрогалась под ударами наших орудий, где-то впереди взлетали вверх бревна блиндажей, обрывки проволоки, комья земли. Дым и пыль создавали призрачную завесу, сквозь которую едва просматривались силуэты австрийских окопов. Я перевел взгляд на своих людей — они не прятали головы от разрывов, не закрывали уши. Хороший знак.
Когда орудия перенесли огонь вглубь обороны, я подал сигнал. Первая волна — пятьдесят чехов под командой того самого старого капрала — бесшумно двинулась вперед. Они ползли по-пластунски, используя каждую складку местности, каждую воронку. Тренировки дали результат — за десять минут они преодолели триста метров нейтральной полосы, не подняв тревоги.
Но австрийцы не были новичками. Первая очередь пулемета ударила, когда до окопов оставалось меньше ста метров. Я видел, как двое наших взметнулись в неестественном прыжке и рухнули на землю. Остальные залегли, но не дрогнули. Старый капрал подал рукой сигнал — и из тумана вынырнули три фигуры с гранатами. Они бросились вперед с такой яростью, что пулемет замолчал, не успев развернуться.
Это стало сигналом. Со всех сторон заговорили наши пулеметы, прикрывая атаку. Легионеры поднялись в полный рост и с криком «Za svobodu!» бросились к окопам. Я видел, как Ярослав первым перепрыгнул бруствер, как его штык сверкнул в утреннем свете. Потом все смешалось в клубах дыма и криках.
Когда я с группой резерва добрался до окопов, бой уже перекинулся во вторую линию обороны. В траншеях лежали тела — наши и австрийские. Один молодой венгерский солдат, раненный в живот, смотрел на меня стеклянными глазами и что-то шептал на родном языке. Рядом стоял чех из нашего отряда — он дрожал всем телом, но не стрелял. Узнал ли он в этом умирающем земляка? Друга детства? Или просто понял, что перед ним такой же обманутый парень, как он сам?
Мы продвигались вперед, преодолевая одну позицию за другой. Легионеры дрались с ожесточением, которого я не видел даже у наших ветеранов. Они знали — пленных из их рядов не берут. Австрийцы тоже не церемонились — пойманного с оружием чеха или словака ждал немедленный расстрел.
К полудню мы выбили противника с основных позиций. Наши потери составили тридцать семь человек убитыми и около сотни ранеными — для такого боя цифры более чем приемлемые. Но когда я прошел по захваченным окопам, то увидел нечто, чего не ожидал.
В блиндаже штаба роты легионеры нашли ящик с письмами. Письмами на чешском, словацком, венгерском. Те самые солдаты, против которых они сегодня сражались, писали домой почти те же слова, что и они сами. Тоска по дому, надежда на скорый мир, ненависть к войне.
Я застал Ярослава сидящим на бруствере. В руках он держал фотографию — молодой парень в австрийской форме обнимал девушку. «Мой друг из Праги, — сказал он, не поднимая глаз. — Мы вместе учились. Он писал, что его перебросили в Италию…»
Вечером, когда пришло подкрепление и можно было отвести легионеров в тыл, никто не праздновал победу. Они сидели у костров, чистили оружие и молчали. Сегодня они прошли настоящее посвящение — убили своих. Не в переносном смысле, а в самом прямом. И теперь им предстояло жить с этим знанием.
Я стоял у командного шатра и смотрел на их силуэты. Они больше не были добровольцами. Они стали солдатами. А солдаты, в отличие от романтиков, знают страшную правду — свобода стоит дорого. Очень дорого. И зачастую платить приходится не своей кровью.
Глава 9
Первое сражение было не столь грандиозным, как этого можно было бы ожидать, но трофеи позволили снарядить ещё больше бойцов, многие из которых появились вместе со свежей партией пленных с других участков протяжённого фронта — Александр Александрович выполнял свою часть плана просто на «отлично». Каждый боец среди легионеров был не просто числом в записях, а новым доказательством того, что идея с коллаборационистами работает. Их глаза, ещё вчера полные отчаяния, теперь горели решимостью. Они знали, что сражаются не просто за чужую войну, а за свою свободу.
Плотный туман стелился над нашим лагерем, покрывая шатры и орудия. Я стоял на самом краю импровизированного плаца и наблюдал за своими легионерами. Чехи, словаки, венгры, трансильванцы — все они молча готовились к будущей атаке. Кто-то деловито чистил винтовку за винтовкой, другие, сумев где-то раздобыть патронный станок, снаряжали патроны из захваченных запасов. Вдалеке слышался характерный хруст «мясорубки» — станка для снаряжения пулемётных лент. Раньше сей звук раздражал, а теперь задавал ритм для подготовки к бою.
Теперь они не напоминали тех жалких пленных, что стояли передо мной неровными рядами месяц назад. Теперь это было полноценное воинство, собранное, снаряжённое и обученное. Ныне в их глазах читалась жестокая точность, холодная решимость и запал готовности сражаться. Легионеры знали, что им вновь придётся пойти в бой и даже заставили меня воспользоваться не самой стандартной тактикой — обстрелять позицию австрийских войск снарядами, начинёнными листовками с призывами дезертировать и перейти на сторону легионов. Эти листовки, написанные на десятке придунайских языков, были не простой пропагандой без какой-либо почвы — это было обещание жизни, свободы и даже братства.
Рядом со мной сидел Семён, разливающий кипяток по небольшим чашкам, но пить этот ароматный напиток не хотелось. Вместо чаепития я развернул длинную карту на венгерском языке, прижав её углы стеклянными стаканами. На карте был нарисован город Унгвар, куда более известный моим современникам как Ужгород. В эти времена это был далеко не самый большой город, но всё равно он оставался крайне важным стратегическим узлом, необходимым для ведения дальнейшей войны. Здесь сходились две дороги, ведущие вглубь остальных земель государства Габсбургов. Если мы его возьмём, то сможем отрезать сразу несколько австрийских дивизий от снабжения, и без того скудного в здешних условиях. Город был ключом, который мог открыть нам путь к сердцу империи. Габсбургские войска уже сейчас держались на ладан, а если получится растянуть их «локоть снабжения», то всё будет значительно легче и войскам русского царя получится войти в Трансильванию без тяжёлых кровопролитных боёв.