На одной из оживлённых улиц Варшавы, где фонари уже зажигались газовым светом, выделялся своей массивной дубовой дверью ресторан «У Яна Собеского». Войдя внутрь, мы попали в просторный зал с высокими потолками, украшенными лепниной, украшениями на стенах с польскими национальными мотивами и массивными хрустальными люстрами, чьё мерцание отражалось в полированных стенах.
За столиками с прекрасными белоснежными скатертями сидели офицеры в мундирах и местные магнаты в строгих деловых костюмах в сопровождении дам — их присутствие здесь не вызывало никаких предрассудков. За последнее время здесь успело прибыть много русских лиц — офицеры, солдаты и торговцы приехали в этот край, понимая приближение войны. Одни готовились сражаться, другие предвещали большую прибыль от этой самой войны.
В воздухе витал аромат жареной дичи, дорогого табака и тонкого коньяка. У стойки, обитой бархатом и золотыми нитями, местный владелец в безупречном фраке наливал в бокалы красное вино, а официанты в белых перчатках ловко приносили серебряные подносы с только что приготовленной едой.
В дальнем углу, за тяжёлыми портьерами, располагался бильярдный стол, где молодые поручики с азартом делали ставки, а у камина, украшенного бронзовыми львами, седой полковник с наслаждением потягивал арманьяк, обсуждая последние новости из Вены.
Мы едва успели усесться, как к нам сразу подоспел официант. В его глазах читалось неприкрытое презрение. Глупо было ожидать, что в этом краю с большим удовольствием будут принимать русскую власть. Всё же, сначала с Польшей, а затем и с объединённой Речью Посполитой конфликтов было почти столько же, сколько с Турцией, а если учитывать ещё и восстания, которые поляки устраивали с удивительной регулярностью, то и вовсе больше.
— Что пожелаете, господа? — улыбнулся официант, вытаскивая из нагрудного кармана рубашки небольшой перекидной блокнот и заточенный карандаш. — Если вы готовы сделать заказ, то я с радостью принесу вам необходимые блюда.
— Я думаю, что начнём с аперитива. — Сретенский улыбнулся и посмотрел на меня. — Давайте нам по литру пенного тёмного и нарезки мясной. Только чтобы всё было красиво: мяско, копчёности, сальца.
— Всё будет готово в течение десяти минут. — Парень вновь озарил нас улыбкой, после чего развернулся и двинулся в сторону кухни.
— Посмотрите на него, Игорь Олегович. — Танковый офицер посмотрел на меня и театрально вздохнул. — Вот вроде говорят, что Россию аршином не измерить, а умом не понять, но вот мне кажется, что всё сильно иначе. Я вот считаю, что умом поляков понять нельзя. В своё время они проиграли в честной борьбе нашим дедам. Мы воевали веками, поколениями, и итог оказался известен. Мы победили, а они проиграли. Да, мы успели в своё время втиснуться в их политику, в их польскую вольницу, нарушить такой спокойный ход их вещей, где магнаты были шляхту, а шляхта в ответ резала магнатов. Вот только я полностью и бесповоротно уверен, что проиграй мы в Ливонской войне, то поляки бы совершили точно такой же поступок: попытались бы посадить к нам какого-то условного Лжедмитрия, насадили бы веру католическую и бриться приказали на польский манер.
Я непроизвольно удивился от такого поворота событий. Сретенский буквально описал ход истории из моей исторической вселенной. Действительно, поляки посадили пусть и временно, но представителя ложной династии Рюриковичей, едва не поставив Россию под собственный польский контроль. Конечно, не вышло ни с первым Лжедмитрием, ни со вторым, а затем и вовсе появилась целая когорта из таких вот «истинных» потомков царей.
— Вы не представляете, насколько правы.
— Мне вот кажется, что эти свободолюбивые поляки не понимают всего положения вещей. — Сретенский закурил. — Мы стали владельцами этой земли по самому древнему праву, которое существовало ещё с того момента, как появились первые своды законов — по праву сильного. Поляки думают, что если над ними будет править рука германского короля или австрийского императора, то станет в разы лучше, чем под управлением славянского царя.
— Нам придётся защищать их земли, а иначе винтовки польских крестьян будут обращены в нашу сторону. Поверьте мне, Сретенский, если немцы действительно умные, то уже сейчас создают из поляков в их странах отдельные легионы.
— Думаете?
— Уверен. Сейчас, когда фронт расположен по большей части в Польше, то никак нельзя нам с вами допускать поражений и участия набранных из поляков полков. Стоит нам допустить всего одно незначительное поражение на полях сражений, и тогда ситуация радикально изменится. Все нелояльные царской власти народы захотят независимости, отделения и создания собственных национальных государств. Если проблему с литовцами, латышами и эстонцами мы смогли решить, рассеяв их кровь в русском народе, то с поляками и финнами всё сложнее в стократном объёме.
В этот момент нам наконец принесли напитки вместе с мясной нарезкой, пахнущей по-настоящему прелестно. От этого приятного запаха у меня потекли слюнки, но одного только взгляда, сидящего напротив генерала, было понятно, что он желает продолжения разговора.
— Теперь мне становится понятно, почему вас так сильно выделяет великий князь. Вы будто читаете сценарий для какой-то театральной постановки, а не анализируете предстоящую войну.
— А война и есть сценарий, только жестокий и кровавый. Мы угробим великое множество людей в этой войне, затем государи договорятся, пройдёт несколько лет мира, может быть, десяток-другой, и найдётся ещё много причин поднять винтовку на своего соседа. Вам же, как военачальнику, стоит сделать так, чтобы в этих сражениях погибало как можно меньше людей. Не десяток миллионов, а всего один миллион. Войны будут продолжаться ровно до того момента, как существует человечество.
— А если людей кто-то сможет объединить? Создаст вместо десятка разрозненных королевств, герцогств, республик, империй что-то единое?
— То этот человек получит себе титул Бога-Императора Человечества. — Я хохотнул и поглотил кусок вяленой колбасы. — А если серьёзно, то и тогда найдутся враги. Уж не знаю, откуда они появятся: прибудут с другой планеты или их просто назначат из подданных, но будьте уверены — без врагов человечество не останется никогда. Рано или поздно мы просто уничтожим друг друга.
— А вы у нас ещё и философ, Игорь Олегович?
— Нет, это просто жизненные наблюдения.
Какое-то время мы просто разговаривали. Командир особенной дивизии был человеком с очень серьёзным характером, но вместе с тем обладал не только жаждой командовать войсками, но и таким же серьёзным желанием к познанию. Уж не знаю, кого он увидел во мне, но говорил и говорил, задавал вопросы, а затем долго и внимательно слушал мои ответы. При этом я рассказывал очень многое, выходящее далеко за познания даже прошлого обладателя моего нынешнего тела. Уж не знаю, что так сильно повлияло на мою словоохотливость: разговоры под пиво или просто хорошая компания, но говорили мы слишком долго. Разговоры стихли только к тому моменту, когда темнота уже активно наступала на землю.
В момент, когда опустошалась уже третья полулитровая кружка, прямиком в кабак ворвался солдат с винтовкой наперевес. На нём не было лица, а отдышка он сипел.
— Война! — наконец смог сказать солдат, втянув в лёгкие воздух. — Австрийцы спустились с Карпат!
Глава 2
Деревня Грохов лежала в долине, будто брошенная ребенком кучка домов. Поселение было всего в паре десятков километров от русско-венгерской границы. Солнце было низким и багровым, оно цеплялось за обгоревшие после мародёров крыши, окрашивая дым от горящей деревни в сочные кровавые оттенки. Я стоял, опершись о броню тяжёлого танка, и чувствовал, как пот медленно стекает по спине под простую солдатскую грязно-зелёную телогрейку. В воздухе висела странная смесь запахов — жжёная солома, порох и что-то сладковато-приторное, от чего сводило желудок. Всё сильно напоминало успевшее погнить мясо.
Наши разведчики докладывали: австрийцы заняли деревню на рассвете и уже принялись старательно укрепляться всеми возможными средствами. Два батальона пехоты с полевыми лёгкими минометами. Они уже успели окопаться — на верхушке церковной башни успели расположить пулемётное гнездо, на въезде баррикады из телег, наполненных мешками с мелкой галькой и песком. Я видел в бинокль, как они таскали мешки с мукой из амбаров, волокли за ноги сопротивляющихся оккупантам крестьян. Один офицер в сине-сером мундире из револьвера расстрелял собаку, которая слишком громко лаяла и бросалась на солдат.
Танки стояли за холмом, притаившись в складках местности, как хищники перед прыжком. Их серые корпуса покрылись толстым слоем дорожной пыли после активного марша из Варшавы, белые двухглавые орлы на броне выглядели блеклыми, намалеванными второпях, но нисколько не хищными, как это предполагали сделать изначально. Механики последний раз проверяли двигатели — звук работающих дизелей напоминал глухое рычание.
Я опустил бинокль на грудь и обвел взглядом своих немногочисленных людей. Меня всё же назначили на положение командира — и не просто одной отдельной машины, как это было обговорено ещё в кабаке, а целого танкового звена из трёх мощных машин. Пехотинцы сидели на корточках, курили, стараясь не шуметь. Некоторые крестились, другие в сотый раз проверяли и без того идеально обслуженное оружие. Молодой поручик, лицо которого еще не знало бритвы, нервно теребил кобуру. Одни его усы выдавали обеспокоенность. Парень, несмотря на боевитую внешность, всё больше сейчас выдавал шалящие нервы. Впрочем, он был из той когорты младших офицеров, которых взрастили боевые школы, но они не успели пройти свой первый бой. Стоит им впервые попасть под обстрел, получить настоящее «боевое крещение», как такие офицеры сильно менялись в лице, повадках и привычках. Именно такие вот молодые бойцы потом будут поднимать простых солдат в атаку из окопов, внушая им в сердца храбрость собственным примером.