Обед прошёл в странной атмосфере — формальной вежливости и скрытого напряжения. Подавали суши и русскую водку — странное сочетание, но символичное.
Когда подали чай, Ямагата неожиданно предложил:
— Завтра — перерыв. Послезавтра — аудиенция у Тэнно.
Возвращаясь в гостевую резиденцию, мы проезжали мимо арсенала. Ворота случайно оказались открыты — я успел увидеть ряды новеньких гаубиц, готовых к отправке.
— Намек? — спросил Устов.
— Нет, — ответил я. — Это вопрос. «Достойны ли мы?». Яркий, надо сказать, вопрос.
Вечером, когда Ламердорф уже спал, ко мне постучали. На пороге стоял посыльный с маленькой шкатулкой.
— От генерала Ямагаты, — поклонился он.
В шкатулке лежала миниатюрная самурайская катана — не больше пальца длиной. И записка:
«Завтра в 5 утра. Храм Мэйдзи. Только вы.»
Я повертел меч в пальцах. Сталь была идеально отполирована, остра как бритва. Послание было интересным, и если японцы решили вызвать именно меня, то разговор должен быть не столь официальным, но крайне важным.
Четвёртый час утра. Токио спал, окутанный предрассветной дымкой, когда я пробирался узкими улочками к храму Мэйдзи. Без свиты, без документов — только кинжал за поясом и та миниатюрная катана в кармане.
У ворот меня ждал не офицер, а старик в поношенном кимоно — тот самый «садовник» из императорского дворца.
— Дзё-я, — пробормотал он, что-то вроде «добро пожаловать», но с оттенком «ну наконец-то».
Мы шли по аллее вековых кедров, где каждое дерево было посажено в память о павших воинах. В воздухе витал сладковатый запах гниющих лепестков — сакура уже отцвела, устилая землю розовым ковром.
Ямагата сидел на веранде главного храма, одетый не в мундир, а в простое коричневое кимоно. Перед ним дымился чайник, а на низком столике лежала… шахматная доска.
— Садитесь, — сказал он по-русски.
Я опустился на циновку, удивлённый его произношением — почти без акцента.
— Вы говорите…
— На языке врага должен знать каждый полководец, — отрезал он, расставляя фигуры. — Играете?
Доска была необычной — вместо королей стояли миниатюрные фигурки: русский медведь и японский дракон.
Первый ход был за мной. Я передвинул пешку.
— Прямолинейно, — хмыкнул Ямагата. — Как и ваши условия.
Дождь начался снова — лёгкий, почти невесомый. Капли стекали по крыше, образуя завесу между нами и остальным миром.
— Почему я здесь? — спросил я после десятого хода, когда игра зашла в тупик.
Ямагата не ответил сразу. Вместо этого он достал из рукава фотографию: русские и японские офицеры вместе смеются где-то в Маньчжурии. 1904 год.
— Война — это болезнь, — сказал он. — Но после войны наступает мир. Иногда — на сто лет. Иногда — на десять.
Он поставил на доску новую фигуру — крошечного позолоченного орла. Мексика.
— Мексиканский предлагал мне союз против России в Мехико, — продолжал Ямагата. — Я отказался. Знаете почему?
Его рука резко смела с доски все фигуры, кроме дракона и медведя.
— Потому что тигры дерутся, а драконы… — он соединил две фигурки вместе, — меняют мир.
Старик-садовник внезапно появился из-за колонны с подносом. На нём лежала карта — неофициальная, нарисованная от руки. Полукольцо от Владивостока до Сингапура, охватывающее Азию.
— Наши условия, — Ямагата ткнул пальцем в Жёлтое море. — Совместная эскадра. — Палец переместился к Маниле. — Здесь мы бьём первыми.
Я изучал карту, отмечая детали:
Ни слова о Сахалине.
Ни слова о беспошлинной торговле.
Только война и добыча.
— А что получает Россия? — спросил я.
Ямагата улыбнулся — впервые искренне.
— Жизнь, — сказал он просто. — Ваши дивизии смогут уйти из Сибири в Европу. А наш флот… — его пальцы сомкнулись вокруг Сингапура, — наш флот сделает так, чтобы англичане никогда больше не посмели угрожать вашим берегам. Мы перетянем их на себя. Поверьте, как только будут угрожать их колониям, то им станет плевать на помощь немцам в войне.
В храме зазвучал колокол — низкий, протяжный. Где-то за стеной монахи начали утреннюю службу.
Я взял фигурку медведя и поставил её рядом с драконом у берегов Гонконга.
— На этих условиях, — сказал я, — мой император согласится.
Ямагата кивнул и неожиданно снял с пальца перстень — старинный, с фамильным гербом.
— Для вашего императора. — японец протянул мне кольцо, — Чтобы он всегда помнил, что море действительно любит смелых.
Когда я выходил из храма, дождь прекратился. На востоке занимался багровый рассвет. Старик-садовник ждал у ворот с зонтом.
— Иттэ-косяи, — пробормотал он на прощание. «Иди с Богом» или «Возвращайся» — я так и не понял.
По дороге в гостиницу меня обогнала группа школьников в одинаковых чёрных мундирчиках. Они пели что-то бодрое, размахивая флажками. Один мальчик, отстав от других, вдруг повернулся и помахал мне — как будто знал, что именно сегодня мы решили судьбу его будущего.
В номере меня ждал Устов с бутылкой шотландского виски.
— Ну? — спросил он, наливая мне полный стакан.
Я положил на стол перстень Ямагаты.
— Готовьте телеграмму для Петербурга, — сказал я. — Завтра мы встречаемся с императором.
Устов странно улыбнулся, его глаза блестели в полумраке:
— Значит, дракон согласился на союз?
Я распахнул окно. Внизу, в парке, рабочие уже подметали опавшие лепестки сакуры — готовили город к чему-то важному.
— Нет, — ответил я. — Дракон предложил нам стать одним целым. Считай, что война вернулась с новым лицом.
Белое кимоно с золотыми хризантемами весило как кольчуга. В следующий день я стоял в преддверии тронного зала, чувствуя, как сквозь бумажные стены пробивается утреннее солнце, окрашивая паркет в цвет старой крови. Ровно в семь утра придворный в пурпурном облачении ударил в колокол — низкий, вибрирующий звук, от которого задрожали витражи с изображением боевых карпов.
— Запомните, — шепнул мне Устов, поправляя орденскую ленту на моём мундире, — здесь не кланяются первым. Но и не смотрят в глаза дольше трёх секунд.
Двери распахнулись. Зал оказался пустым, если не считать десятка придворных, выстроившихся вдоль стен. В конце, на возвышении, под балдахином с гербом — он. Император Мэйдзи.
Невысокий, сухонький старик в очках и простом военном мундире. Но когда я сделал первый шаг, воздух словно сгустился — будто я вошёл не в комнату, а в силовое поле.
Мы шли по чёрному лакированному полу, отражавшемуся как зеркало: Ламердорф, Устов, я. Сзади тихо позвякивали мои награды — Георгиевский крест, орден Святого Владимира, венгерская награда «За борьбу!», которую я носил специально для этого случая.
В пяти шагах от трона нас остановил церемониймейстер.
— Посол Российской империи, — объявил он на японском.
Тишина. Император изучал нас, не шевелясь. Его пальцы лежали на подлокотниках — тонкие, почти женственные, с ногтями, подстриженными идеально ровно.
— Ваше величество, — начал Ламердорф, заикаясь, — Его Императорское Величество Григорий Александрович просил передать…
Мэйдзи поднял руку.
— Где генерал Ямагата? — спросил он тихо.
Дверь в боковой стене открылась. Вошёл Ямагата, неся чёрную лакированную шкатулку. Он опустился на колени слева от трона, открыл крышку.
На бархатной подушке лежали два меча — катана и вакидзаси.
— Ваше величество, — Ямагата поклонился, — мечи моего деда. Он сражался против русских на Курилах в 1811 году.
Император медленно поднялся. Его тень упала на нас — длинная и чёткая, как лезвие.
— Почему вы принесли их сегодня? — спросил он.
— Чтобы отдать, — ответил Ямагата, поворачивая шкатулку в нашу сторону.
В зале кто-то ахнул. Даже Устов замер — в японской традиции это было больше, чем жест доброй воли. Это было признание равенства.
Император медленно сошёл с возвышения. Его шаги не издавали ни звука.
— Вы предлагаете союз, — сказал он, останавливаясь передо мной. — Но союз против кого?
Я выдержал паузу, считая удары сердца. Раз. Два. Три.
— Против будущего, где наши народы снова станут врагами.
Глаза Мэйдзи сузились. Он повернулся к окну, где в саду цвели последние сакуры.
— Англия — наш общий враг, — произнёс он наконец. — Но враги меняются. Что останется, когда последний британский корабль уйдёт из Азии?
Я достал из кармана миниатюрную катану, подаренную Ямагатой, и положил её рядом с мечами.
— Этот.
Тишина длилась вечность. Потом император кивнул — почти незаметно.
— Хорошо.
Он сделал знак. Придворные начали расходиться. Аудиенция закончилась, даже не начавшись по-настоящему.
Когда мы выходили через сад, Ямагата догнал нас у каменного фонаря.
— Подпишем договор завтра, — сказал он. — Три пункта:
Первый. Военный союз против Британии на пять лет.
Второй. Право прохода флотов через территориальные воды.
Третий. Раздел британских владений в Азии по линии Сингапур-Гонконг.
— А Сахалин? — спросил Ламердорф.
Ямагата улыбнулся:
— Остаётся русским. Как и было.
Устов засмеялся — резко, по-волчьи.
— Они испугались, что мы отдадим его мексиканцам.
Мы шли к воротам мимо пруда, где плавали карпы кои — алые, как восходящее солнце.
— Ваш император… — начал я.
— Не сказал ни «да», ни «нет», — закончил за меня Ямагата. — Такова его роль. Решения принимаем мы. Последствия — вы.
У главных ворот нас ждал сюрприз — рота морских пехотинцев в парадной форме выстроилась для прощального салюта.
— По вашей команде, — сказал мне японский офицер.
Я обернулся. В дальнем окне дворца мелькнула тень — кто-то наблюдал за нами.
— Пли!
Семьдесят ружей выстрелили в воздух. Где-то в гавани ответно загудели гудки кораблей.
Когда мы садились в автомобиль, ко мне подбежал паж с маленьким свёртком.
— От Тэнно, — прошептал он.
В шёлковом футляре лежала веточка сакуры — искусственная, сделанная из железа и покрытая розовой эмалью.