— Встаньте, князь, — раздался голос императора, удивительно мягкий для человека, державшего в своих руках сотни миллионов жизней по всей Азии. Ему вторил переводчик.
— Ваше величество, я благодарен за возможность предстать перед вами в такой атмосфере.
— Не благодарите, — перебил он меня, делая едва заметный жест.
Слуга в дорогих одеждах появился из ниоткуда с низким подносом в руках. На нём стояло две дымящихся чашки с зелёным чаем внутри.
— Давайте просто поговорим. Как два воина.
Он взял свою чашку, и я последовал его примеру. Чай оказался горьким, с терпким послевкусием — совсем не похожим на тот сладковатый напиток, что подавали в гостевых покоях. Впрочем, я был классическим потребителем чая своего времени — пил его просто из привычки, мало что понимая в церемониях, особенных вкусах и способах приготовления. Пить можно, и ладно.
— Я хотел бы предложить вам службу, — начал медленно говорить японский император, и синхронно его слова начал переводить толмач, сохраняя даже интонацию. — Вы не так давно в моей стране, но уже успели показать себя как хорошего человека, который пригодился бы на службе. Мне известно, что у вас в России есть семья, работа, предприятия. Я не предлагаю вам отказываться от собственного имущества, но готов предложить всё возможное для вашего комфортного пребывания в Японии.
Ответ я дал сразу же, прекрасно проработав его заранее:
— Извольте меня простить, но никак не могу.
— Вы отказались служить мне, — внезапно сказал император, изучая моё лицо. — Почему?
Я поставил чашку на стол, чувствуя, как ладонь слегка дрожит.
— Потому что моя присяга дана один раз и навсегда, ваше величество.
В углу зала кто-то шумно выдохнул — вероятно, один из придворных, шокированный моей прямотой. Но император лишь улыбнулся, и в этой улыбке было что-то почти человеческое. Похоже, мой отказ он принимал спокойно, без всякой злости или обиды. Впрочем, человеку с подобным объёмом власти не пристало обижаться.
— Если бы все мои самураи были так же верны своему слову… — он сделал паузу, затем резко хлопнул в ладоши.
Из-за ширмы вышел слуга, неся на подносе что-то, завернутое в шелк. Император развернул ткань — внутри лежала катана в чёрных лакированных ножнах.
— Это меч моего прадеда, — сказал он, протягивая мне оружие. — Он сражался с вашим народом на Курилах. Теперь он будет вашим.
Я осторожно взял оружие, чувствуя его вес. Лезвие, вынутое из ножен на пару сантиметров, сверкнуло голубоватым отливом — знак оружия тонкой японской работы отличных мастеров.
— Вы уже приняли, — перебил меня император. — Это не подарок. Это напоминание. О том, что наши народы могут быть не только врагами.
Он встал — сигнал к окончанию аудиенции. Я поклонился, но он остановил меня жестом.
— Ещё одно, — его голос вдруг стал жёстким. — Когда ваши корабли пойдут на Сингапур, помните: если Россия предаст нас, этот меч вернётся к вам. Но уже не в ножнах.
Дверь за моей спиной бесшумно открылась. Аудиенция была окончена, но у меня ещё была задача окончательного утверждения планов с японским главнокомандующим, куда я и направился после императорской аудиенции.
Карта, разложенная на массивном столе из чёрного дерева, напоминала шкуру какого-то фантастического зверя — изрезанную линиями маршрутов, испещрённую пометками и цифрами. Японские острова на ней казались крошечными по сравнению с огромными пространствами Тихого океана, окрашенными в тревожный красный цвет.
Ямагата стоял у карты, его трость с драконьим набалдашником методично выстукивала ритм по краю стола. Каждый удар отдавался в висках — активность последних дней вкупе с усталостью давала о себе знать.
— Здесь, — его трость коснулась точки у берегов Китая, — наш флот соберётся к первому числу.
Я проследил взглядом за линией, тянущейся от Иокогамы до Гонконга. Расстояние — почти две тысячи миль.
— Британцы знают?
Ямагата усмехнулся, его желтоватые зубы на мгновение обнажились в подобии улыбки:
— Они знают только то, что мы позволили им узнать. — Он передвинул трость южнее, к Малайскому полуострову. — Первый удар — по Сингапуру. Одновременно эскадра адмирала Того блокирует Гонконг.
На карте это выглядело просто — красные стрелы, вонзающиеся в британские владения. В реальности же — месяцы подготовки, тысячи тонн угля, одновременная работа сотен умов и тысячи потерянных жизней.
Я провёл пальцем вдоль побережья Индии:
— А здесь?
— Здесь, — Ямагата наклонился, и его дыхание пахнуло чем-то горьким, как полынь, — ваша часть сделки.
Он выдвинул ящик стола и достал папку с грифом «Совершенно секретно». Внутри — фотографии, схемы, списки кораблей.
— Британцы держат в Бомбее три линкора. Если они успеют перебросить их на восток…
— Они не успеют, — я закрыл папку, чувствуя, как бумага шершавит под пальцами.
Ямагата замер, его глаза сузились до щелочек:
— Вы уверены?
Я указал на крошечный островок в Индийском океане:
— Диего-Гарсия. Здесь их угольная станция. Без неё эскадра не пройдёт и половины пути.
В комнате повисла тишина. Даже часы на стене, обычно громко тикающие, будто затаились.
Ямагата медленно кивнул, его трость снова застучала по столу — теперь быстрее, нервнее.
— А если они пойдут другим путём?
— Тогда, — я откинулся на спинку кресла, — вам придётся сжечь их в море.
За окном внезапно загремел гром — над Токио собиралась гроза. Первые капли дождя забарабанили по стеклу, словно спеша предупредить о чём-то.
Ямагата подошёл к окну, его силуэт на фоне вспышек молний казался почти нереальным:
— Через неделю вы отплываёте, — сказал он, не оборачиваясь. — Ваши люди готовы?
Я посмотрел на карту, где наш маршрут был обозначен синей пунктирной линией — через Индийский океан, мимо мыса Доброй Надежды, домой.
— Они всегда готовы.
— Тогда пусть в море вам сопутствует удача.
Мы были готовы к отплытию, и делегация направлялась в сторону порта, где нас уже ожидал корабль. К тому моменту мне настолько сильно хотелось вернуться домой, что я просто отправился в свой кубрик, надеясь как можно быстрее оказаться там — слишком сильно меня пожирала усталость. Тем более что мне наконец можно было расслабиться, так как дальше моего повсеместного участия не требовалось — на море я уже ничего не решал.
Из собственной каюты я выбрался, когда корабль начал движение. Рука рефлекторно потянулась к кисету с необычными папиросами — подарок одного из молодых офицеров, которому понравился опыт наших штурмовых рот. Это был не табак, а сбор каких-то медицинских трав, известных только местным травникам.
Акира стоял на палубе «Аскольда», его пальцы судорожно сжимали деревянные перила, пока корабль медленно отходил от японского берега. Его лицо было бледным, но не от морской болезни — от осознания того, что он теперь не просто переводчик, а живой гарант договора, кусок мяса, брошенный между двумя хищниками. Я наблюдал за ним, прислонившись к орудийной башне, и думал о том, как странно устроен этот мир, где самые крепкие союзы скрепляются не честью, а заложниками.
Ветер рвал с губ дым от моей папиросы, унося его в сторону исчезающего в тумане берега. Где-то там, в золочёных залах императорского дворца, сейчас обсуждали, как долго продержится этот хрупкий мир до того момента, как японцы официально войдут в разрешительную войну. А здесь, на палубе русского крейсера, его цена измерялась одним молодым японцем с глазами, полными немого вопроса.
Я подошёл к нему, чувствуя, как палуба покачивается под ногами.
— Ты не пленник, — сказал я молодому японцу.
Акира повернулся ко мне, и в его взгляде не было ни страха, ни злобы — только холодная ясность.
— Я знаю, что я такое, князь. И вы знаете.
Он был прав. В политике, где слова ничего не стоят, только кровь и заложники имеют вес. Взять чужого человека — значит показать, что тебе есть что терять. Отдать своего — доказать серьёзность намерений. Так было во времена Рюриковичей, так осталось и сейчас, когда паровые корабли заменили ладьи, а телеграф — гонцов.
В голове появились воспоминания старого обладателя моего тела. Настоящему князю Ермакову в детстве отец показывал старинный договор с печенегами — там, среди витиеватых букв, отдельным пунктом значился обмен сыновьями кочевых правителей. «Вот единственный язык, который понимают варвары», — говорил он, шлёпая ладонью по пергаменту. Теперь я смотрел на Акиру и понимал: ничего не изменилось.
— В Москве тебе будет лучше, чем здесь, — пробормотал я, зная, как фальшиво это звучит.
Акира улыбнулся, но его глаза оставались пустыми:
— Вы забыли, князь, я был в вашей столице. Три года в университете. Там холодно. Не только на улицах — в душах.
Крейсер дал протяжный гудок, прощаясь с Японией или предупреждая её — кто знает. Матросы на палубе спешно укладывали канаты, офицеры сверяли карты. Всё было как всегда, будто мы не везли с собой пороховую бочку, которая может взорваться в любой момент.
Я посмотрел на запад, где за горизонтом лежала Россия, уже втянутая в войну на два фронта. Теперь добавлялся третий — дипломатический, самый опасный из всех. Акира был лишь первой ласточкой. Если наш план сработает, за ним потянутся другие — японские офицеры при русском штабе, наши советники при императорском дворе. Переплетение, которое рано или поздно станет невозможно распутать без ножа, и не хотелось бы мне, чтобы клинок был в крови.
— Ваша светлость! — Ко мне подбежал сигнальщик, держа в руках свежую радиограмму. — Из Владивостока. Срочно.
Бумага была испещрена цифрами — шифровка, которую я научился читать ещё на Карпатах. «Франция пала. Немцы перебрасывают войска на восток. Торопитесь».
Я скомкал депешу и бросил её за борт, наблюдая, как волны жадно поглощают бумагу. Акира смотрел на меня, но не спрашивал — он уже всё понял.
— Сколько дней до Риги? — спросил он вместо этого.