— Батарея готова?
— Да, ваше сиятельство. Ждут команды.
Я кивнул и посмотрел на часы. Стрелки показывали без пятнадцати два.
— Передать Сретенскому: начинаем через десять минут. Первый залп — по колокольне. Разнесём её в клочья — получим возможность дать продвижение пехоте. Если пулемёт там будет работать, то никто и никуда даже шага сделать не сможет. Второй залп сделаем по дому на переднем углу, который с треснувшей побелкой — там, похоже, тоже пулемёт.
Поручик бросился выполнять приказ, а я снова поднял бинокль. В деревне австрийцы все еще не подозревали о беде. Солдаты сидели на бревнах, ели консервы. Один чистил винтовку, другой писал письмо, пристроив листок на колене.
Меньше часа назад был разгромлен отряд австрийской полковой разведки — группа конников в тридцать сабель. Они скакали по дороге вообще никого не стесняясь. Похоже, что первая победа на границе, доставшаяся им с удивительной лёгкостью, слишком сильно позволила им уверовать в свои высокие боевые качества. Вот только весь отряд конников, не успев отдалиться от деревни больше чем на пять километров, был перехвачен отделением штурмовиков, заранее отправленных на сближение с деревней.
Мой танк ждал меня, как верный конь. Броня была теплой от солнца. Когда я забрался внутрь, меня обняла знакомая атмосфера — запах масла, металла и застоялого человеческого пота. Механик, худой как щепка парень с выгоревшими бровями, уже сидел на своем месте.
— Все в порядке?
— Так точно, ваше сиятельство. Только левая гусеница скрипит.
— Потерпим.
Я прильнул к смотровой щели. Деревня казалась неестественно тихой, будто затаившей дыхание. Даже дым от пожаров поднимался ровными столбами, не колышась на ветру. Солдаты же продолжали оставаться на месте, не занимая укрытий, но уже сейчас подсказывало, что обороняться они будут отчаянно. На первых порах войн обычно два варианта: либо сражаются отчаянно до последней капли крови, чтобы не пустить врага дальше своей позиции, либо бегут по первой возможности.
— Ваше сиятельство! — Поручик появился у люка, запыхавшийся. — Пехота готова. Батарея тоже.
Я взглянул на часы. Ровно два часа дня.
— Начинаем.
Первый орудийный залп прогремел, как гром среди ясного неба. Несколько выстрелов, мощные раскаты грома по небу. Я прислушался к выстрелам — они были будто командой, отданной с самых небес.
Снаряды ударили по колокольне, и она рухнула в облаке пыли и искр, сложившись как хлипкий карточный домик. Пулемет вместе с расчетом полетел вниз, смешавшись с обломками церковного здания. В деревне началась паника — австрийцы метались между домами, офицеры кричали что-то, размахивая пистолетами.
— Вперед!
«Туры» дрогнули и двинулись с места металлическими громадинами. Гусеницы взрыли землю, двигатели заревели. Я видел, как пехота поднялась из укрытий и побежала за нами, оружие их ярко сверкнуло в солнечных лучах.
Мы шли навстречу огню. Деревня приближалась, как мишень в прицеле. Первые пули застучали по броне, словно град по жестяной крыше. Где-то слева взорвалась мина, но наш танк даже не дрогнул. Применяемые против нас калибры были слишком слабыми. Лишь удар из пушки прямой наводкой мог сделать хоть что-то вразумительное.
— Цель справа! У колодца!
Башня завертелась, ствол опустился.
— Огонь!
Снаряд разорвался прямо среди группы австрийцев, подняв фонтан земли и обрывков тел. Кровь и мясо полетели в стороны вместе с телами павшей пехоты. Ужасный фейерверк.
Грохов встретил нас огнём.
Первые пули защелкали по броне, как крупный и быстрый град по жестяной крыше. Я прильнул взглядом к смотровой щели, ощущая, как горячий, практически раскалённый, металл жжёт лоб. Улица перед нами превратилась в узкий коридор смерти — с одной стороны горящие избы, с другой баррикада из опрокинутых телег. За ней мелькали сине-серые кители.
— Правее! У колодца!
Башня стала поворачиваться с противным металлическим скрежетом. Медленно, но неотвратимо. Наводчик поймал в прицел группу австрияк, суетившихся вокруг миномёта. Мощный выстрел, несмотря на привычку и прикрытые «лепестками» шлемофона уши, оглушил меня. Колодец взлетел на воздух вместе с расчётом артиллеристов — разномастные обломки застучали по броне, а кровь шлёпнулась большим пятном.
Танк дёрнулся, переезжая через большую, но наскоро собранную из всякого мусора баррикаду. Части телег хрустнули под мощными сегментированными гусеницами, как свежие снежинки под ногами.
Мы вползли в самое пекло. Из-за угла корчмы выскочили трое с винтовками. Один тут же упал, сражённый нашей пехотой. Второй успел выстрелить — пуля рикошетила от башни с пронзительным визгом. Третьего раздавили без звука. Я видел, как его глаза расширились в последний миг, как пальцы вцепились в нашу гусеницу, прежде чем кости хрустнули под сталью.
— Не останавливаться! К площади!
Двигатель ревел, перекрывая стрекот пулемётов. По правому борту заполыхал сарай — из его дверей повалил густой чёрный дым. Внутри что-то взорвалось, и горящие головешки посыпались на нашу броню.
Внезапно танк дёрнулся и накренился.
— Мина! Левый трак!
Механик выругался, яростно дёргая рычаги. Машина зарычала, но не сдвинулась с места. Через смотровую щель я увидел, как из-за горящего дома выползают фигуры с бутылями в руках.
— Австрийцы! Пулемёту — огонь!
Пулемёт захлебнулся свинцом. Первый немец рухнул, бутыль с зажжённым тряпичным фитилём разбилась у его ног, и пламя в моменте охватило его тело. Второй успел размахнуться и с силой швырнуть свою ношу — стекло звонко стукнуло о борт, и сразу стало жарко.
Я почувствовал, как по спине побежали мурашки.
— «Задний ход! Рывками!»
Тяжёлый «Тур» вздрогнул и с чудовищным скрежетом вырвался из ловушки. Гусеница, сильно посечённая взрывом, хлестала по броне, как плеть. Мы пятились, поливая улицу огнём из пулемёта длинными очередями, пока не упёрлись в стену объятого огнём деревянного амбара.
Сквозь дым я разглядел наших стрелков, перебегающих от здания к зданию. Часть из них активно падала, прячась от плотного винтовочного огня. Оказалось, что не все пулемёты были подавлены огнём из танков, винтовок, арты и пулемётов.
— Церковь! Добить!
Башня повернулась с мучительной медлительностью. Выстрел. Ещё один. Каменная кладка рассыпалась, и пулемёт наконец замолк.
На площади творился ад.
Австрийцы отступали к лесу, но некоторые дрались с остервенением. У фонтана офицер с перекошенным лицом строчил из пистолета по нашей пехоте, пока очередь из «Максима» не срезала его напополам. Возле горящего дома двое наших солдат штыками прикончили раненого австрийца — он кричал что-то на своём языке, пока клинки не замолчали его навсегда.
Мой танк, тяжело пыхтя плотным чёрным дизельным дымом из трубы, остановился посреди этого безумия.
— Отчёт по машинам!
Голоса в переговорной трубе доложили: два «Тура» на ходу, третий застрял на окраине, но экипаж жив и технику осталось только вытащить. Пехота потеряла человек сорок.
Я вылез из люка, и меня тут же ударило в нос смрадом горящего мяса. На площади валялись десятки тел — некоторые ещё шевелились. У колодца, в луже крови, сидел раненый австриец и что-то шептал, глядя на оторванную ногу.
Поручик подбежал, бледный как мел.
— «Ваше сиятельство! В лесу движение! Кажется, подкрепление!»
Я посмотрел на часы. Прошло всего сорок минут.
— «Готовить оборону. Они вернутся.»
Солнце, пробиваясь сквозь дым, бросало длинные тени на окровавленную землю. Где-то в глубине деревни плакал ребёнок. Этот звук был слишком диким для здешних мест, которые лишь недавно были самыми спокойными местами на планете, а теперь превратились в места столкновений двух серьёзных армий.
Тишина после боя всегда обманчива. Я стоял на площади Грохова, опираясь на теплую броню «Тура», и слушал это странное затишье. Где-то потрескивали догорающие бревна, стонал раненый конь у разбитой колонки, шелестели бумаги в разорванном полевом штабе австрийцев. Но главное — не было выстрелов. Это временное затишье казалось почти священным после часов адского грохота.
Пехотинцы начали обыскивать дома, вытаскивая убитых и раненых. Я видел, как молодой солдат с перевязанной рукой выволок из подвала старика в вышиванке — тот что-то кричал на польском, размахивая костлявыми руками.
— Пленные?
— Шестеро, ваше сиятельство. Остальные… не сдавались.
Поручик показал на ряд тел у церковной стены — австрийцы в сине-серых мундирах лежали аккуратным строем, сложенные как дрова. У некоторых во рту блестели гильзы — последний патрон для стрельбы.
— Негусто вышло. — я хмыкнул, — Их тут сколько сидело? Как минимум полторы роты, а то и вовсе две, а пленных всего шестеро получается?
— Так мы ведь их не просто фугасами закидывали, ваша светлость. — поручик нервно хохотнул, поглаживая себя по аккуратно уложенным усам, — Осколочными их посекло. А им чем ответить оставалось? Пушечками полевыми? Толку от этого большого не будет. Только падлюки эти догадались жижу сделать какую-то, что горит отлично, только и смысла от неё столь большого всё равно не будет. Тут ведь и попасть нужно будет, чтобы на двигатель натекло.
— Тоже верно, но в следующий раз нам бы как-то аккуратнее действовать. — я выдохнул, — Пехоту-то мы раскидали и потери у австрияк приличные будут, но нам офицеров собрать надобно — простой солдат без надобности будет, а офицер много знает. Очень и очень много.
Я отвернулся, понимая, что поручику ещё есть какие дела выполнить. Наш «Тур» дымился, как усталый зверь. Левый борт был покрыт черными подтеками от зажигательной смеси, гусеницу значительно успело посечь, но пользоваться ими можно ещё очень долго. Механик, черный от копоти, ковырялся в двигателе, ругаясь сквозь стиснутые зубы.
— Починить за час. Австрияки быстро вернутся. Слишком быстро.