Я сделал паузу, собираясь с мыслями. То, что я собирался предложить, могло перевернуть всю войну — но ценой, которая пугала даже меня. Биологическое оружие применяют очень давно, гораздо раньше, чем появились первые централизованные государства. Первое его применение, предположительно, произошло ещё в конце четырнадцатого века до нашей эры, в лице хеттов. Они одни из первых предполагаемых применений: хетты отправляли во враждебные города людей, заражённых чумой, которую потом и прозвали названием этого самого ближневосточного народа. С тех пор этот метод не раз использовался в истории, но никогда — в таких серьёзных масштабах.
— С ума сошёл? Ты предлагаешь нам отправить через линию фронта больных людей, чтобы они заразили вражескую армию? Я правильно тебя понимаю? — Великий князь вскочил со своего кресла, его лицо покраснело от возмущения.
— Правильнее некуда. — Я кивнул. — Мы оформим всё так: из лагеря сбежал военнопленный из рядов бывших немецких солдат, который дальше отправится через линию фронта. Либо посылаем перебежчиков, которых потом по всем средствам информации представят как показатель слабости режима русского царя. Можете представить, какое количество человек он за это время может заразить? Полки и, возможно, даже дивизии. Это позволит нам рвать линию фронта и перегрузить медицинские части врага.
— Это унесёт жизни миллионов человек. — Протестовал великий князь, сжимая кулаки. — Мы не должны сражаться с обычными мирными людьми! Это же не солдаты на поле боя — это женщины, старики, дети!
— Есть болезни с небольшой смертностью, но с большой заразностью. Уверен, у нас есть учёные, которые знают, что можно придумать.
— Миллионы жизней… — Повторил он, будто пробуя на вкус эту фразу. — Ты понимаешь, что за подобную цену даже при победе история нас проклянёт?
Я положил перед ним папку с грифом «Совершенно секретно». Внутри лежали отчёты с фронтовых госпиталей — цифры, от которых стыла кровь у неподготовленных людей. Впрочем, великого князя назвать таковым язык не поворачивался, так что он открыл папку с бумагой, пристально вглядываясь в напечатанные строки.
— Это статистика потерь за последний месяц. Сентябрь выдался для нас отнюдь не самым удачным. Двадцать три тысячи убитых, сорок тысяч раненых. Это ещё учитывая, что война не вошла вновь в активную фазу. — Я перевернул страницу, ткнув в надпись большими печатными буквами «ГЕРМАНИЯ». — Немцы теряют минимум на треть меньше. У нас большое население, но готовы ли мы сражаться до последнего жителя против центральной и западной Европы?
Он резко встал, отшвырнув кресло.
— Ты предлагаешь стать варварами! Чем мы тогда будем отличаться от них?
— Тем, что наши солдаты вернутся домой живыми, — тихо ответил я. — Тем, что деревни не будут хоронить по пять гробов в день. Тем, что… — Я достал из кармана письмо, перевязанное чёрной лентой. — Мой ординарец получил это сегодня. Его брат погиб под Щецином. Трое детей остались сиротами. Сколько ещё таких писем должно прийти, чтобы мы приняли радикальные решения?
Великий князь схватил графин с водой, но рука дрогнула, и хрусталь разбился о паркет.
— Боже правый… — Он уткнулся ладонями в глаза. — Какой выбор…
Я подошёл к карте, ткнув пальцем в Баварию.
— Не миллионы. Тылы их армии — склады, гарнизоны, железнодорожные узлы. Мы ударим точечно. Через две недели их фронт начнёт сыпаться от дезертирства и болезней. К весне они не смогут удержать и половины позиций.
Тишина. Только часы на стене отсчитывали секунды.
Наконец Рюрикович поднял голову. В его глазах горел тот самый холодный огонь, который я видел перед Одером.
— Кто будет отвечать за операцию?
— Я. Мне уже удалось прославиться как автор нескольких безумных идей, так что пусть и эта ляжет на мои плечи. Грехом больше — грехом меньше.
— Какие гарантии, что зараза на нас не перекинется?
— Поставим лагеря вдоль всей линии фронта. Пленных будем держать отдельно от остальных людей в карантине. Разработать протоколы с медиками мы можем быстро.
Он медленно обошёл стол, остановившись в шаге от меня. Запах лавандовой воды смешивался с пороховой гарью от моего мундира.
— Если это выйдет из-под контроля…
— Тогда пусть меня повесят первым. Но дайте мне шанс закончить войну до того, как Германия получит подкрепления с запада.
Его пальцы впились в мои плечи.
— Ты уверен?
Я не моргнул.
— Это единственный способ избежать трёх лет окопной бойни.
Великий князь отступил, резко дёрнул шнур звонка. В дверь тут же постучали.
— Ваше императорское высочество?
— Вызовите ко мне начальника санитарного управления и… — он замялся, — архиепископа Московского. — Когда адъютант скрылся, Александр Александрович повернулся ко мне. — Готовь план. Но помни — если хоть одна деревня на нашей стороне заразится, я лично отправлю тебя на эшафот.
Уже на следующий день я прибыл не в самое обычное для себя место. Подвал Императорского института экспериментальной медицины пах формалином и страхом. Длинные коридоры, освещённые тусклыми электрическими лампами, вели вглубь, где за железными дверьми с гербовыми печатями работали люди, чьи имена не значились ни в одном официальном документе. Они, в отличие от военных, не носили мундиров, не получали наград, но от их решений зависели судьбы фронтов.
Профессор Зелинский встретил меня у входа в лабораторию. Его лицо, изрезанное морщинами, напоминало старую пергаментную карту, которую скомкали и попытались расправить. Он молча кивнул, проводя меня мимо стеллажей с колбами, где в мутной жидкости плавали кусочки тканей — лёгких, печени, мозга. Я никогда не бывал в кунсткамере, но местный антураж заставлял меня морщиться и дрожать от вечно пробегающих по коже мурашек.
— Вот он, — прошептал он, указывая на пробирку с желтоватой взвесью.
Я поднёс её к свету. Казалось невозможным, что эта безобидная жидкость может решить исход войны.
— Грипп?
— Нет. Нечто… особенное.
Зелинский развернул передо мной лист с микроскопическими снимками, на которых я вообще ничего не понимал, кроме извилистых нитей, похожих на длинные спутанные волосы, которые забивают слив.
— Мы взяли за основу птичий грипп, но усилили его. Он передаётся не только воздушно-капельным путём, но и через воду, через одежду. Инкубационный период — двое суток. Достаточно, чтобы заражённые успели добраться до тыловых гарнизонов.
Я представил немецких солдат в окопах, передающих друг другу фляги, курящих из одного мундштука. Как быстро огонь перекинется по сухой траве.
— Смертность?
— Десять процентов. Остальные проболеют две недели. Этого хватит, чтобы вывести из строя целые дивизии.
— Когда можно начать? Нужно для атаки хотя бы на один фронт.
— Через неделю. Нам нужно вырастить достаточное количество культуры.
Я кивнул и подошёл к окну. За мутным стеклом Москва жила своей жизнью — извозчики, торговки с корзинами, офицеры на прогулке. Они не знали, что в этом подвале решается, сколько ещё матерей получат похоронки.
— Есть ли способ… локализовать вспышку, если что-то пойдёт не так?
Зелинский медленно покачал головой.
— Вирус — это не пушка, которую можно разрядить. Но… — он потянулся к шкафу, достал другую пробирку с красной этикеткой, — это вакцина. Мы успели разработать её на основе ослабленного штамма.
Я взял пробирку, ощущая холод стекла.
— Хватит ли её на всех?
— Нет. Только на ключевой персонал. У меня недостаточно людей для того, чтобы разбрасываться ими в разные стороны. Сейчас получится либо сконцентрироваться на производстве вируса, либо вакцины. По-другому никак.
— Начинайте.
Через три дня в подмосковный лагерь для военнопленных привезли двадцать человек. Немцы, взятые в плен под Брестом — молодые, крепкие, с ещё не потухшей надеждой в глазах. Их поселили в отдельном бараке, где уже ждали наши «врачи» в белых халатах.
Я наблюдал через зарешечённое окно, как один из пленных, рыжеволосый унтер-офицер, настороженно косился на шприц в руке медбрата.
— Это обязательно?
— Профилактика тифа, — равнодушно ответил тот.
Унтер кивнул и закатал рукав. Через минуту все двадцать человек были заражены.
На пятый день у первого пленного поднялась температура. К вечеру кашлять начали все.
— Идеально, — пробормотал Зелинский, записывая показания термометра. — Завтра можно отправлять.
Я подошёл к койке, где рыжий унтер метался в жару. Его лицо покрылось испариной, губы шевелились, что-то беззвучно бормоча. Возможно, звал мать.
— Они умрут?
— Нет. Через неделю будут здоровы. Но за эти семь дней заразят сотни.
Я накрыл его шинелью, которую он сбросил в бреду.
— Прости.
Побег организовали ночью. «Ослабили» охрану, оставили «случайно» открытыми ворота. Пленные бежали через лес к линии фронта — кашляя, вытирая пот со лбов, не подозревая, что несут с собой не надежду на свободу, а биологическую бомбу.
Я стоял на наблюдательном пункте, глядя в бинокль, как их силуэты растворяются в утреннем тумане. В голове уже роились мысли о том, как будет распространяться вирус. Если верить словам доктора Зелинского, то ситуация в одночасье может привести к страшным последствиям. Стоит одному заражённому бывшему пленному оказаться на территории противника, как болезнь начнёт распространяться среди всех, кто сидит рядом. Причём самое страшное было не в простых солдатах, которые сидят в окопах, ожидая приказа к контратаке или готовясь к нападению. Что с них взять? Они практически не передвигаются. Страшно представить, что будет, если болезнь перекинется на вестовых или солдат снабжения, которые так или иначе добираются до городов либо крупных узлов снабжения. Именно там сосредоточено много людей, которые могут разнести вирус дальше. Неизвестно, насколько далеко болезнь сможет пройти по германской территории, но главное было просто ослабить войска на одном фронте, чтобы ударить туда кулаком из собранных в тылу мобилизованных дивизий. Мне оставалось лишь надеяться на то, что мой план выгорит и болезнь не перейдёт на наши земли.