Мои солдаты продвигались вперёд с осторожностью, непривычной для наступающей армии. Они обходили стороной дома, где слышался кашель, не прикасались к брошенному имуществу. Даже самые отчаянные головорезы из штурмовых рот теперь брезгливо морщились, натыкаясь на очередной труп с посиневшим лицом. Болезнь не делала различий между солдатами и мирными — она косили всех подряд.
— Игорь Олегович, — ко мне подошёл Сретенский, сняв противогаз. Его лицо было мокрым от пота, но дышать в этих масках становилось невыносимо. — Мои танки вышли к мосту у Мосбурга. Немцы пытались его взорвать, но… — он махнул рукой, — у них не хватило сил. Сапёры говорят, заряды установлены, но фитили не подожгли.
Я кивнул, глядя на карту. Мосбург — ключевая переправа. За ним открывалась дорога на Мюнхен. Если мы возьмём этот город, Бавария окажется отрезанной от остальной Германии.
— И? Я на фронте не главный, так что решайте без моего решения. Но прикажи людям не снимать маски. И пусть санитары осматривают каждого пленного — больных сразу в карантин.
Сретенский хотел что-то сказать, но вдруг закашлялся. Несильно — просто сдавленно прокашлялся в кулак. Но мы оба замерли, переглянувшись.
— Просто пыль от гусениц, — буркнул он, отворачиваясь. — Чёртовые эти маски — хоть бы щель для папиросы оставили.
Я не стал комментировать. Но когда он ушёл, приказал своему адъютанту:
— Распорядись, чтобы у князя Сретенского был отдельный лазарет. И чтоб никто из его экипажей не смешивался с другими частями.
Адъютант побледнел, но кивнул. Все понимали, о чём идёт речь. Болезнь уже была среди нас.
К утру пятого дня Мюнхен был окружён. Город, ещё недавно бывший процветающим центром Баварии, теперь напоминал гигантский лазарет. Из открытых окон доносился кашель, на площадях валялись трупы, которые некому было убирать. Наши разведчики, проникшие в город под видом местных, докладывали: гарнизон практически небоеспособен. Половина солдат лежит в госпиталях, остальные едва держат винтовки.
— Штурмовать? — спросил начальник штаба.
Я покачал головой. Штурм означал бы неизбежные потери — не от пуль, а от болезни. И потом — что мы будем делать с городом, полным умирающих?
— Предложим капитуляцию. На условиях: их больных лечим, здоровых — в плен. Город не грабим.
— Они не согласятся, — усомнился начальник штаба.
— Посмотрим.
Немцы согласились. Уже к полудню над ратушей взвился белый флаг. Наши части входили в Мюнхен, стараясь не наступать на валяющиеся повсюду трупы. Санитары сразу же принялись организовывать госпитали, но лекарств катастрофически не хватало.
— Ваша светлость, — ко мне подбежал запыхавшийся офицер связи. — Из ставки. Великий князь требует вас к аппарату.
Телефон стоял в бывшем мэрии, где теперь разместился наш временный штаб. Провода тянулись через весь город — связисты работали день и ночь, чтобы обеспечить устойчивую связь с тылом.
— Игорь Олегович? — в трубке звучал голос Александра Александровича. Несмотря на помехи, я услышал в его тоне непривычные нотки. — Поздравляю. Только что получил донесение о взятии Мюнхена. Император доволен.
Я молчал. Что я мог сказать? Что мы взяли город, полный умирающих? Что наша победа пахнет трупами и карболкой?
— Спасибо, ваше императорское высочество, — наконец пробормотал я.
— Нет, это я должен тебя благодарить, — продолжал великий князь. Его голос стал тише, словно он отошёл от аппарата. — Твоё решение… оно было жёстким. Но правильным. Мы сохранили тысячи жизней наших солдат.
Я сжал трубку так, что пальцы побелели. Какие жизни мы сохранили? Те, что теперь будут медленно умирать от болезни, которую сами же и выпустили?
— Александр Александрович… — я попытался найти слова. — Болезнь перекинулась на наши части. Уже сотни заболевших. И…
— Знаю, — резко прервал он. — Но это другая война. С ней мы справимся. Главное — Бавария теперь наша. А значит, Германия потеряла свою житницу. Без баварского хлеба они не продержатся и года.
Он говорил о стратегии, о логистике, о будущем наступлении на Берлин. А я смотрел в окно, где по улице медленно тащилась повозка, гружёная трупами. Их даже не накрыли — просто свалили, как дрова.
— Когда вернёшься в ставку, — вдруг сказал великий князь, — я представлю тебя к новой награде. Георгия второй степени. Ты заслужил.
Я хотел отказаться. Хотел сказать, что никакой я не герой, что это решение было продиктовано необходимостью сохранить как можно больше жизней русских солдат, но не смог вовремя придумать вразумительный ответ, отчего просто проговорил:
— Служу России.
Когда я вышел из здания, начался дождь. Крупные капли смывали грязь с мостовой, но не могли смыть запах смерти. Он висел над городом, как проклятье. Страшно было представить, насколько моё решение облегчило штурм города и региона в целом. Улицы пришлось бы забрасывать пехотой, которая отнюдь не бессмертна, и потери бы от таких сражений превратились в очередные цифры в отчётах и ещё большего числа похоронок, отправленных в тылы. Вот только какой ценой были достигнуты все успехи? Зелинский обещал, что максимальная смертность вируса будет равна тридцати процентам в худшем случае, но оставленные города и деревни намекали совсем на иное. Складывалось ощущение, что болезнь пошла по этим землям паровым катком, который либо уничтожал местное население, либо заставлял его сдвигаться как можно дальше, стараясь миновать опасность. Не знаю, что будет дальше, но беспокоиться будем потом — сейчас нужно победить.
Глава 21
Горящие деревни появлялись на мировой карте одна за другой. Люди понимали, что выпущенные нами страдания в виде болезни могут остаться на земле слишком надолго и могут повлиять на наше продвижение дальше в сторону севера и германской столицы — Берлина. Само собой, что поселения превращались в тёплый пепел не просто так, по щелчку пальцев или из моих личных предпочтений видения войны. Сначала людей оттуда эвакуировали в лагеря. Да уж, сложно сказать, что проживание в лагерях было хоть на частичку лучше, чем проживание в привычных домашних условиях, но что-то мне подсказывало, что отстроить деревни будет проще, чем возродить людей из мёртвых.
Мы старались продвигаться медленно и старательно вычищали тылы. Похоже, что комбинация идущей вперёд паровым катком болезни и японских ударов в Азии не позволяли насытить фронт дополнительными войсками. Мы просто двигались вперёд, часто вовсе не встречая осознанного сопротивления. Редкие гарнизоны, которые ещё не потеряли возможности адекватно вести себя в бою, в моменте заставляли войска попотеть. Они использовали всё имеющееся у них снаряжение и боеприпасы для того, чтобы дать сильный отпор и задержать русские рати на подходах как можно дольше. Несколько раз случались ситуации, что подходы к городам или поселениям минировали всем, что только могло взрываться. Бывали такие случаи, что противник минировал банальные дороги, как моджахеды в конфликтах постсоветского пространства. Конные разъезды или передовые пехотные отряды превращались в фарш, шагая, казалось бы, по самой обычной просёлочной дороге. Это могли быть даже не самые классические мины, а просто заложенные под землю снаряды с фугасом.
Несмотря на отсутствие классических боевых действий, позволяющий нам захватывать версту за верстой, потери так или иначе росли. Кого-то также схватывала за горло болезнь, другие, по абсолютной глупости, травились от оставленных колодцев в деревнях или еды, которую также не забирали с собой, кого-то схватывал кровавый понос, который, казалось бы, давно должен был отступить с полевых сражений, но всё равно охватывал одну или другую роту солдат, частично выводя их из сражений очень надолго.
К концу осени второго года сражений Бавария была полностью под нашим контролем. Регион, некогда бывший настоящей житницей Германии, превратился в опустошённую область, большое население которой решило убежать. Пожалуй, только в горной части страны можно было встретить ещё относительно большие поселения, которые болезнь не затронула с такой силой, которая ударила по остальной части этого прекрасного региона. Люди там не хотели сражаться, терять людей и просто вели себя очень мирно.
Проскакивая на спине коня по здешним дорогам, я поймал себя на мысли, что некогда в этом краю могла быть Ольга. Всё же, не успей я вовремя сориентироваться и последовать решению великого князя, то сейчас моя дражайшая жена, бывшая сейчас в глубоком тылу, оказалась бы здесь, прямо под сплошным ударом страшной болезни и огнём русской артиллерии. Не хотелось бы мне такого развития жизни, но что уж поделать.
Самой Ольге я не писал очень давно — для этого просто не хватало времени и сил. Практически всё моё время на фронте было завязано на том, чтобы просто продумать, как двигаться войскам или где навести переправу через очередную речушку, преградившую путь нашим войскам. Хотелось бы и отыскать лишний часок в сутках, чтобы чиркнуть пару строчек жене, но для этого не хватало сил. Пожалуй, последнее письмо, которое я написал жене, было несколько недель назад, и то сообщение было завязано на том, чтобы запросить у жены закупить необходимые медикаменты. Конечно, большинство государственных заводов сейчас прямо или косвенно работают на фронт, но всё равно в тылу есть большая возможность добыть всё нужное, а у Ольги хватает контактов, финансов и положения в обществе для того, чтобы закупиться всем нужным и направить полученное в качестве гуманитарной помощи на фронт.
В том письме не было вообще ничего, что проявляло бы тёплые чувства — лишь холодная потребность в помощи. Я осознавал, что Ольга далеко не глупая девушка, что она понимает всю сложность войны, опасность боевых действий и того, что у меня просто не может быть времени, чтобы ей написать.
Впрочем, я всё больше оправдываюсь. Жена была в тылу, но я перестал ей писать, хотя во время путешествия в Японию мог едва ли не лично передать ей письмо прямо в руки, минуя все проблемы, которые постигли почтовую службу. Возможно, я просто опасался рассказать всю правду, все мои решения, продиктованные исключительно желанием как можно быстрее закончить войну. Конечно, можно было и умолчать, переиначить факты, но я ещё не понимал, хватит ли у меня на это сил.