Зима шестнадцатого началась слишком рано. Зимние холода ударили в самом начале ноября. Осеннюю дождливую погоду, от которой дороги успели раскиснуть, начали схватываться ледяной коркой. Ещё немного, всего пара недель холодов, и тогда можно будет подумать о пересечениях замёрзших рек, но к тому моменту ситуация на фронте стала понемногу меняться. Германцы смогли замедлить наступление болезни, часть британских частей всё же смогла оказаться на фронте, и потому постоянное, но аккуратное наступление войск России остановилось. До Берлина оставался всего один рывок в пятнадцать километров.
Ледяной ветер и застывшие реки не могли остановить ту ярость и скорость, с которой немецкие части превращали Берлин в последнюю крепость собственного сопротивления. Когда наши разведчики донесли о тех великолепных масштабах приготовлений, то сначала я даже не поверил, что такие громадные силы можно было тратить на защиту всего одного города. Казалось, что вся Германия сжалась в один плотный кулак, сосредоточив здесь самые элитные части, наилучшее обеспечение и большое количество боеприпасов.
Берлин больше не напоминал город в его привычном понимании, он уже не был очередной европейской столицей, которых по континенту было разбросано немало. Его узкие, практически средневековые улочки, широкие площади и даже руины предместий превратились в связанные части единого забетонированного укрепрайона, который германцы готовили неделями и даже месяцами, пока мы продвигались в Баварии. Возможно, что они приложили все усилия на укрепления города с самого начала войны, когда прорыв границ не смог приобрести тех масштабов, на которые надеялись предводители вражеского альянса. Немцы каждый дом, каждый подвал, каждую церковь и завод превратили в крепость, готовясь к тотальной обороне, к своему последнему шансу удержать оборону вокруг столицы. Кирпичные дома превратили в замки, окна закладывали мешками с песком, а на дорожных перекрёстках выросли баррикады из булыжника, осколков брусчаток и бетонных блоков. Каждый такой КПП больше напоминал замки для долговременной обороны.
Германцы выкопали полноценную сеть траншей, соединяющих районы города, а между ними ходы сообщения, чтобы была возможность перемещаться по районам, будучи незаметными для разведки, аэростатов и артиллерии. В парках и скверах, где год назад ещё гуляли семьи с детьми, теперь стояли ДОТы с торчащими пулемётными стволами и точки ПВО, стремящиеся подбить любой самолёт, который оказывался в черте города. А под землёй… Под землёй немцы соорудили настоящий лабиринт. Бункеры, соединённые тоннелями, склады боеприпасов, госпитали, даже подземные казармы — всё это позволяло им держать оборону, даже когда сверху всё будет перепахано снарядами. Уж чего-чего, но бетона немцы не жалели.
Но самое страшное было в тех людях, которых согнали на защиту столицы. Если раньше нам сопротивлялись на подступах к городу новички, вчерашние мобилизованные из разных частей Германии, отчего их боевой дух и оснащение сильно колебалось, то теперь нас встречали не просто случайные полки, а элита Пруссии. Гренадёрские бригады, элитные штурмовые отряды, горные разведчики Саксонии — все были здесь. Складывалось ощущение, что другие части из иных земель Германии специально отступали, чтобы позволить нам подойти к городу и взять его в полукольцо. Пленные из Ганновера и Франкфурта сообщали, что берлинские части разоружали другие отряды, сосредотачивая вооружение внутри города, и теперь склады там были забиты под завязку ящиками с патронами, гранатами, оружием. Каждый взрослый мужчина и подросток получил оружие. Похоже, пруссаки понимали, что сдаваться им некуда, и они собирались устроить нам ад.
Артиллерия у них тоже была — не такая мощная, как наша, но спрятанная так, что её не сразу найдёшь. Замаскированные позиции на чердаках, в развалинах заводов, даже в канализационных коллекторах. Они били короткими, точными залпами и сразу меняли позицию, чтобы наши батареи не успели их накрыть. А ещё у них были зенитки, переделанные для стрельбы по наземным целям. Когда наши штурмовики на броневиках попробовали прорваться с севера, эти пушки выкосили целую роту за считанные минуты.
Я смотрел на карту, утыканную флажками немецких позиций, и понимал: этот город не взять лобовой атакой. Его придётся выгрызать по кускам, платя за каждый метр кровью. И даже когда мы войдём в Берлин, война не закончится. Она будет продолжаться в подвалах, в развалинах, в канализационных трубах, где немцы будут отстреливаться до последнего патрона.
Нужно было придумывать, что делать со столь готовым к обороне городом. Штабная палатка гудела, как растревоженный улей. Дым от папирос застилал воздух сизой пеленой, сквозь которую едва проглядывали лица собравшихся генералов. Карта Берлина, испещрённая красными и синими стрелами, лежала на грубо сколоченном столе, придавленная по углам пустыми стаканами и осколком снаряда, который кто-то приспособил под пресс. Я стоял у входа, наблюдая, как полковник Гусев тыкает пальцем в район Тиргартена, его голос дрожит от напряжения:
— Если бросим пехоту прямо через парк, они выкосят нас из дотов, как дворовых кур. Нужно идти в обход.
— Обходить? — фыркнул генерал Ковалёв, разминая больное колено, ноющее перед каждыми осадками. — Да там каждый переулок простреливается. Они неделями и даже месяцами к этому готовятся.
Споры длились уже третий час. Каждый предлагал свой план, каждый считал свой вариант единственно верным, но все понимали: Берлин — это не полевая битва. Здесь не сработают привычные схемы, не поможет численный перевес. Город превратился в ловушку, и чем дольше мы топтались у его бетонных стен, тем больше крови он требовал для своего взятия.
Генерал-квартирмейстер Бочкин, сидевший в углу с блокнотом, наконец поднял голову от белых разлинованных страниц:
— Будем действовать пушками. Надо выжечь всё. Дом за домом, квартал за кварталом, район за районом. В Баварии они оставили много пушек, так что ствольного преимущества за ними сейчас нет.
— Уже пробовали. — Я перехватил взгляд старого вояки. — Они прячутся под землёй, а когда обстрел заканчивается — вылезают, как тараканы.
— Тогда меняем тактику.
Бочкин встал, его тень натянулась по брезентовой стенке палатки. Он подошёл к карте и провёл ногтем линию вдоль Шпрее:
— Берлин держится на снабжении. Если перерезать реку — гарнизон начнёт голодать.
— Они уже заминировали все мосты, — возразил Гусев.
— Значит, берём их с воды.
Тишина. Даже кузнечики за стеной палатки замолчали, будто прислушиваясь. Брусилов развернул вторую карту — схему речных каналов. Его план был прост, как топор: ночью, под прикрытием тумана, спустить на воду штурмовые группы на плотах и лодках. Захватить плацдармы на другом берегу, отрезать центр от подкреплений. А потом — методично давить, квартал за кварталом.
— Рискованно, — пробормотал Ковалёв.
— Война — это риск, — я сказал это скорее для себя, чем для них.
Но даже если план сработает, цена будет чудовищной. Я видел, как Гусев сжимает кулаки, как Бочкин стирает с карты карандашные пометки — все понимали, что за этими линиями стоят тысячи жизней.
— А если ударить с юга? — внезапно предложил молодой штабной капитан, до сих пор молчавший. — Там меньше укреплений.
— Потому что там болота, — огрызнулся Сретенский. — Танки увязнут по башню.
— Зато пехота пройдёт.
Спор разгорелся с новой силой. Кто-то кричал про фланговые удары, кто-то — про то, что надо просто завалить город трупами, пока немцы не кончатся. Я закрыл глаза. За этими голосами мне слышался другой звук — глухой гул канонады, который уже неделю не умолкал над Берлином.
Наконец, я стукнул кулаком по столу:
— Хватит. Соглашусь с планом Бочкина. Лучше подготовить переправу. Мы можем застрять там слишком надолго, но этого нам позволить нельзя. Британцы сейчас сражаются с японцами в Тихом океане, маневрируют между островов, наши дивизии с Востока перетянулись в Индию, но чем дольше мы сражаемся, тем сложнее будет война и тем хуже будет нашей собственной экономике. Уже сейчас есть дефицит боеприпасов, и чем дольше мы воюем, тем больше будет этот кризис усугубляться, а обороты наступления нельзя сбавлять. Если мы слишком надолго задержим дивизии вокруг Берлина, то наше наступление вглубь страны окажется под угрозой срыва. Всё утыкается во время. Оно сейчас играет не на нашу сторону. Итальянцы уже тянут резервы — они слабы, но никого не стоит недооценивать. Всегда велик шанс того, что мы не учтём какой-то аспект и получим очередную проблему. Болезнь их уже не берёт, а мы не можем ждать очередной возможности для удара.
— Это бы уже великому князю решать, а лучше императору, — резонно заметил Бочкин.
— Его санкции я получу, но мне нужен конкретный разработанный план. Решайте и будем действовать. Отряды поведу в штурм лично.
Я стоял на носу плота, чувствуя, как его доски слабо покачиваются под ногами, и прислушивался к тихому плеску вёсел. Впереди, в этой слепой белизне, должен был быть берег — тот самый, где немцы уже приготовили нам встречу.
Переправа началась в третьем часу ночи. Первыми пошли два десятка лодок с гренадерами — лучшими из моих стрелков, теми, кто уже прошёл сквозь ад под Прагой и Веной. За ними потянулись плоты с пулемётными расчётами и сапёрами. Всё делалось в полной тишине: ни всплеска, ни звяканья железа, ни случайного кашля. Даже раненые, которых несли на обратных плотах, стискивали зубы, чтобы не застонать.
И всё равно немцы нас ждали.
Первая вспышка осветила туман жёлтым огнём где-то справа. Потом раздался хлопок, и я успел подумать: «Фальшфейер?» — но в следующий миг вода впереди вздыбилась от взрыва.
— Мины! — кто-то закричал за моей спиной.
Река ожила. Взрывы рвали поверхность Шпрее один за другим, поднимая фонтаны ледяной воды. Плот рядом с нами переломился пополам, и люди, не успев даже вскрикнуть, исчезли в чёрной пучине. Лодка слева от нас вдруг резко дёрнулась вверх — её выбросило на поверхность, как щепку, и я увидел, как бойцы, словно куклы, разлетаются в разные стороны.