Он лишь кивнул, не отрываясь от работы.
Я прошел к колодцу, где санитары собирали раненых. Земля здесь была липкой от крови — она пузырилась между пальцами сапог с каждым шагом. Один из австрийцев, мальчишка лет восемнадцати, сидел прислонившись к колесу и смотрел на свою оторванную ногу с тупым удивлением. Его глаза встретились с моими — ни страха, ни ненависти, лишь иступлённый и помутнённый болью взгляд.
Я приказал перевязать его первым.
— «Ваше сиятельство! В лесу движение!»
Часовой на колокольне развалин махал руками. Я вскарабкался на уцелевшую стену, достал бинокль.
Там, на опушке, среди утреннего тумана, шевелилась серая масса. Сначала десяток, потом двадцать, потом сотня силуэтов. Артиллерийские упряжки. Пехота в касках. И что-то новое — низкие, приземистые машины, которых я раньше не видел. На танки они похожи не были, но явно нечто подобное, может даже быть, что ранние танкетки.
— Австрийцы на бронемашинах. — я гаркнул вниз, — Четыре борта. Приготовить орудия! Трофейные пушки направить в сторону австрийской границы.
Пока солдаты рыли окопы и таскали мешки с песком, я обошел деревню. Грохов представлял жалкое зрелище — из сорока домов уцелело восемь, да и те были изрешечены пулями. В огородах валялись убитые коровы, в колодце плавала дохлая свинья. Повсюду были многочисленные трупы. По большей части всем недоставало минимум по одной конечности, а то и вовсе по несколько. Зрелище было отнюдь не из самых приятных, но блевать не хотелось — желудок моментально сумел адаптироваться.
Возле сгоревшего амбара нашли семью — мужчина прикрывал собой женщину и двоих детей. Все мертвые. Австрийские штыки.
— Ваше сиятельство, танки готовы.
Механик вытер руки о промасленную тряпку. Наш «Тур» теперь стоял на всех гусеницах, хотя и хромал на левый борт.
— Боезапас?
— Десять снарядов. По четыре стопатронных ленты к каждому пулемёту.
Я кивнул. Этого хватит. Или не хватит.
Солнце поднималось выше, разгоняя туман. Теперь врага было видно невооруженным глазом — они разворачивали орудия на опушке, пехота строилась в цепи. Те самые броневики, похожие на железные гробы, выдвигались вперед.
— По машинам!
Я последний раз окинул взглядом Грохов. Нас было всего двести против наступающего полка австрийцев при поддержке нескольких бронемашин, характеристик которого никто ещё не знал. Со стороны они теперь стали похожи на большие ромбы с установленными на покатых крышах пулемётами «Максим» с толстыми броневыми щитками для стоящего за оружием пулемётчика. Орудийное отношение у них было вообще не ахти, но и четыре пулемёта всё равно были серьёзной силой, если не имеется мощного орудия, способного пробивать хоть сколько-то толстую броню. Можно было бы использовать противотанковые ружья, но их производство только начали наращивать. Как не посмотри, но расклад для нас сейчас отнюдь не лучший.
— За Россию!
Лязг захлопнувшихся люков прозвучал как похоронный звон. Первая орудийная чугунная болванка влетела в церковные руины, осыпав нас градом камней. Бой закипел с новой силой после короткой перестрелки.
Глава 3
Кровь сочилась сквозь повязку, окрашивая золотой галун мундира в ржаво-бурый цвет. Я сидел на броне подбитого немецкого орудия, кусая губы от бессильной ярости. Всего три месяца войны — и вот я уже выбываю из строя. Какой-то жалкий осколок, случайно зацепивший плечо во время артобстрела, лишил меня места в строю.
Городок Ширвиндт, первая прусская территория, взятая нашими войсками, лежал передо мной в странном полумраке октябрьского утра. Аккуратные немецкие дома с островерхими крышами, мощеные улицы, чугунные фонари — всё это казалось нереальным после месяцев окопной грязи под Варшавой. На центральной площади, где ещё вчера висел портрет кайзера, теперь валялись обрывки черно-бело-красных знамён.
— Ваша светлость, вам нужно в перевязочный!
Санитар с перекошенным от усталости лицом тянул меня за рукав. Я отмахнулся, чувствуя, как от этого движения боль растеклась по всему телу. Ощущение было настолько неприятным, что я зашипел и облокотился на стоящую рядом телегу.
— Сначала доклад, — шикнул я, смотря на молодого поручика, который действительно сильно посмелел после первого же боя. — Как на фронте дела обстоят?
— Австрийцы отброшены за Карпаты, немцы оставили три деревни на севере. Генерал Сретенский объявил, что ожидает вас в ставке после выздоровления.
— После выздоровления, — я криво усмехнулся. — Мы сдержали наступление, отбили рубежи и контратакуем. Немцы не успели ещё Кёнигсберг в крепость превратить, и нужно на штурм идти, а он командира целого танкового звена отправляет в тыл. Рукой я двигать могу, командовать тоже, на кой чёрт меня отправлять в тыл? Вот Сретенский, вот жук. Нам бы ещё воевать и воевать. Нельзя так.
Мой «Тур» стоял неподалёку, его броня была иссечена осколками, но башня гордо смотрела на запад. Я вспомнил, как ещё неделю назад вёл его в атаку, как гусеницы давили немецкие окопы, как мои ребята кричали «ура!», выскакивая из люков. А теперь — тыл. Госпиталь. Ни разу там не лежал и никогда не собирался, хотя такие надежды никак иначе, кроме как глупыми назвать было просто нельзя.
Фельдшер, перевязывая рану, скривился:
— Глубоко, ваше сиятельство. Осколок задел кость. Могут начаться осложнения. Вам нужно как минимум на месяц в госпиталь отправиться. В Казани врачи хорошие. У меня там старый друг работает. Он вам поможет так сделать, чтобы всё вообще в миг зажило.
— Терентий, ну не может быть такого! Мы на пороге военного триумфа.
— Приказ уже подписан, и печать генерала на нём вместе с подписью стоит. Казань, госпиталь Святой Анастасии.
Я сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Это было предательство. Не вражеской пулей, не в честном бою — случайным осколком, как какому-то неопытному юнцу. Хотя особенным военным опытом я не ещё не отличался, но супротив необстрелянных мобилизованных всё равно мне будет значительно проще.
Поезд на восток отправлялся через час. Я прошел по улицам захваченного городка, пытаясь запомнить каждую деталь — разбитые витрины магазинов, брошенные немецкие каски, лица наших солдат, уставших, но гордых. Они смогли не только сдержать массное наступление немцев практически по всему фронту, но успели также перейти в ответное наступление, достигнув некоторых успехов. Сражения были тяжёлыми, сложными, кровопролитными, солдаты несли серьёзные потери на тех рубежах, где могло не хватать артиллерии или не участвовали в атаке танки, но всё равно шли вперёд.
У вокзала стоял эшелон с ранеными. В открытых дверях теплушек виднелись бледные лица, перевязанные головы, пустые взгляды.
— Ваше сиятельство, ваше купе готово к отправке.
Я кивнул адъютанту, но задержался у последнего вагона. Оттуда доносились стоны и запах гноя — везли тяжелораненых.
— Князь Ермаков?
Ко мне подошел высокий офицер с повязкой санитарного врача.
— Полковник Мальцев, военно-медицинская служба. Вы будете под моим наблюдением в Казани.
Он внимательно осмотрел мою перевязку, затем неожиданно понизил голос:
— Будьте осторожны, ваше сиятельство. В тылу сейчас… особенное время.
Поезд тронулся, увозя меня от фронта. В окне мелькали сожжённые станции, брошенные немецкие орудия, колонны пленных в серых шинелях. Мы выигрывали. Но почему-то эта победа оставляла во рту вкус пепла.
Поезд прибыл в Казань глубокой ночью. Город встретил меня слепящим электрическим светом фонарей — после месяцев керосиновых ламп фронта это казалось неестественным, почти враждебным, негативно действующим на глаза после полутьмы. Я вышел на перрон, держась за ноющее плечо, и сразу почувствовал на себе любопытные взгляды. Здесь, в тылу, мои боевые награды выглядели чуждо, как артефакты из другого мира.
Госпиталь Святой Анастасии занимал бывший Богородицкий монастырь — массивное кирпичное сооружение с узкими, как бойницы, окнами. Когда ворота захлопнулись за моей спиной, у меня возникло странное ощущение, будто я попал в каменный мешок.
— Ваше сиятельство, вас ждут в отделении для раненых офицеров, — проворковала сестра милосердия, принимая мои документы.
Её белоснежный передник и накрахмаленный чепец выглядели настолько чистыми, что казались издевательством после фронтовых перевязочных пунктов.
Коридор тянулся бесконечно, пахнущий карболкой и чем-то затхлым. Через открытые двери палат я видел койки, тесно стоящие, как вагоны в эшелоне. Но самое страшное были глаза — десятки пар глаз, следящих за мной. Одни полные надежды, другие — пустые, третьи — с немым укором.
Меня определили в небольшую палату на втором этаже. Там уже лежали двое — артиллерийский капитан с перебинтованной головой и юный прапорщик, беспрестанно теребящий культю на месте левой руки.
— А вот и новенький, — хрипло произнёс капитан. — Князь Ермаков, если не ошибаюсь? Читал о ваших «Турах» в газетах. Говорят, что вы на западе германцев с австрийцами громите. Дескать, бегут они, едва лишь успев заметить ваши танки.
— Не всегда, капитан. Немцы вовсе стараются дать бой, хоть и не так успешно. Фронт стоит и быстро двигаться не собирается. Артиллерией окопы в грязь мешают, а там, где её не достаёт в нужном количестве, то и продвижения как такового нет.
Медсестра помогла снять мундир. Рана под повязкой воспалилась за время пути — края зияющего разреза покраснели, из них сочился гной.
— Завтра доктор Смирнов сделает перевязку, — сказала она, торопливо накладывая свежую марлю. — А сейчас вам нужен покой.
Но покоя не было. Ночь напролёт я ворочался на жесткой койке, прислушиваясь к стонам, доносящимся из соседних палат. Где-то кто-то кричал по-немецки — должно быть, пленный. Потом раздался протяжный вой, резко оборвавшийся после шлепка и окрика санитара.
Утром я проснулся от странного ощущения. Комната была заполнена солнечным светом, а за окном щебетали воробьи. На мгновение мне показалось, что война — всего лишь дурной сон. Но боль в плече и пустая рукав прапорщика напомнили страшную реальность.